Они спустились по лестнице, распахнули дверь, и Жанна, гордая и удивительным образом изменившаяся, шагнула навстречу гвардейцам. Что было дальше, читатели уже знают.

Дамы ввели раненых в дом. Дверь за ними захлопнулась, и женщины тут же принялись обрабатывать многочисленные раны.

Пардальяны молча покорились.

«Черт меня возьми! — умилялся Пардальян-старший. — Пусть меня хоть десять раз на дню протыкают насквозь, если потом со мной будут возиться столь прелестные лекари!»

«Я попал прямиком в рай!» — восторгался Жан.

По вполне объяснимым причинам шевалье де Пардальяну накладывала повязки Жанна, а ранами его отца занялась Лоиза. Когда все необходимые меры были приняты, ветеран встал с кресла и с поклоном произнес:

— Мадам, позвольте представить вам моего сына, шевалье де Пардальяна. Я, Оноре Ги Анри де Пардальян, принадлежу к младшей ветви древнего дворянского рода из Лангедока; род сей всегда славился беспримерной отвагой и беспредельной нищетой. Да, мы очень бедны, но гордости нам не занимать, и — черт меня дери! — наши сердца не очерствели! Мы с сыном обязаны вам жизнью, и отныне вы можете целиком и полностью располагать нами…

— Сударь, — не скрывая волнения, воскликнула Жанна, — я сделала лишь то, к чему побуждало меня чувство благодарности! Неужели вы совсем не помните меня? Тогда взгляните на этот алмаз — вы отдали мне его в ту роковую ночь…

— Я ничего не понимаю, мадам… Разумеется, я не забыл вас. Но о какой признательности вы говорите, если должны презирать меня?

— Мне нелегко объяснить это, сударь. Вы для меня прежде всего благодетель, вернувший мне мое дитя. Я не знала, как вас зовут, но теперь мне ясно, что вы же и украли малышку. Как же это могло случиться?

— Хоть я и боюсь опять вызвать вашу ненависть, — решительно произнес ветеран, — я честно отвечу на ваш вопрос. Да, один и тот же человек, выполняя приказание Анри де Монморанси, похитил младенца, а потом, уже по собственной воле, принес его обратно. Один и тот же, а не двое разных, мадам. Увы! Я, и правда, совершил страшное злодеяние, и мысль об этом вот уже семнадцать лет угнетает меня. Клянусь, это единственная подлость, омрачившая мою трудную, бесприютную жизнь… Вернув вам малютку, я успокоил свою совесть…

— Лоиза, — вскричала Жанна де Пьенн, — посмотри на этого храброго и благородного воина: ради нашего с тобой счастья он осмелился ослушаться жестокого и всесильного сеньора!

Юная красавица приблизилась к ветерану, почтительно сжала его руку и подставила лоб для поцелуя.

— Девочка моя! — промолвил старый солдат. — Вряд ли вы отнесетесь всерьез к словам вечного бродяги, но все же помните: если вам понадобится моя жизнь, я буду счастлив пожертвовать ею ради вас!

Жанна сняла со своего пальца тот самый перстень и надела его на пальчик дочери.

— Я дала клятву, что это кольцо всегда будет со мной, так пусть же отныне его носит моя дочь.

В этот миг Лоиза и Жан взглянули друг на друга; девушка побледнела. Она вдруг осознала, что перстень, красовавшийся теперь у нее на пальчике, перстень, служивший напоминанием о великом горе, превратился в символ их любви.

Потом шевалье поведал о событиях, которые произошли после того, как Жанну и Лоизу силой увезли с улицы Сен-Дени. Юноша сообщил о своем заключении в Бастилии и об освобождении из тюрьмы. Лоиза внимала ему в полном восторге — будто упивалась преданиями о славных деяниях Карла Великого. Жанна де Пьенн не могла сдержать испуганных восклицаний. А когда шевалье заговорил о том, как доставил маршалу де Монморанси пакет и герцог прочитал послание, несчастная Жанна простонала:

— И он ничего не предпринял! Значит, он все еще считает меня обманщицей!

Шевалье без труда понял, что имела в виду бедная женщина и чем объяснялось ее глубокое отчаяние.

— Мадам, — произнес он, — подождите три дня. За два дня я немного подлечусь, а потом кое-кого навещу… Тогда вам будет ясно — и не из моих рассказов, — как отнесся господин маршал к вашему письму.

Несмотря на туманность этого обещания, в сердце Жанны де Пьенн вновь затеплился огонек надежды.

Дом был довольно просторным, однако не слишком хорошо меблированным, поэтому мужчины упросили, чтобы их устроили наверху, на чердаке, где нашлась солома. Тут отец с сыном и заночевали. Никогда еще шевалье не спал на такой дивной постели и не видел таких божественных снов!

А ветеран не мог сомкнуть глаз и по своей старой армейской привычке решил «провести разведку местности», как он определял подобное занятие. Осмотрев чердак, он заметил крохотное окошко, из которого сумел обозреть улицу. То, что он увидел, выглянув наружу, не слишком порадовало его. Факелы освещали фигуры гвардейцев, обосновавшихся перед домом; ими командовал офицер. Караульные дремали, завернувшись в плащи, однако четыре гвардейца бодрствовали; опираясь на свои аркебузы, они охраняли дверь.

Увидев, какие силы окружают дом, ветеран даже присвистнул, потом вздохнул и вернулся на свое место. Он как-то совершенно забыл о солдатах. Он совсем запамятовал, что и сын, и сам он оставались арестантами. Их отпустили на время, под честное слово мадам де Пьенн. Часы свободы скоротечны, а что ждет Пардальянов впереди?..

Старик понял, что ситуация безвыходная: любая попытка к бегству угрожала жизни Жанны де Пьенн, поручившейся за пленников.

Отец взглянул на сына: шевалье сладко улыбался во сне, похоже, он тоже выкинул из головы все перипетии прошедшего дня.

— Бедный мальчик! — вздохнул заслуженный воин. — Боюсь, нас загнали в нору, из которой нам не выбраться!

Ситуация казалась совершенно безнадежной.

— Ах, любовь, любовь! — с горечью пробормотал ветеран. — В скверное же дело ты нас втянула! Я считаю, что мы разбиты наголову и теперь нас не спасет даже сам Господь Бог!

Когда отец с сыном отбивались от нападавших под прикрытием импровизированной баррикады, они по крайней мере могли защищаться. Теперь же у них были связаны руки. С минуты на минуту явится капитан гвардейцев, и они будут вынуждены последовать за ним в тюрьму, не оказывая никакого сопротивления, иначе Жанне де Пьенн и ее дочери придется плохо!

Пардальян-старший вернулся к чердачному оконцу и мрачно посмотрел на солдат: что и говорить, охраняли дом добросовестно!

— Вот влипли, так влипли! — констатировал удалой рубака. — К черту любовь! К черту это поручительство! Что делать? Ждать, когда за нами придет палач?.. Ничего другого нам не остается… Ждать… Хорошенькое дело — мы сидим и ждем, а Данвиль точит для нас топор или вьет подходящую веревку!.. Ну и бес с ним, а все-таки веселенький сегодня был денек!..

Сказав это, старый вояка улегся на соломе возле сына и погрузился в сон.

На другое утро Пардальяна-отца разбудил свет солнца, лившийся сквозь круглое оконце. Открыв глаза, старик обнаружил, что шевалье давно проснулся и сидит, уткнув локоть в колено, а кулак — в щеку. На лице шевалье застыло выражение беспредельной тоски.

— Что с тобой происходит? Я уже четверть часа смотрю на тебя и прямо-таки ощущаю, как душа твоя обливается слезами…

— Нет, батюшка, я просто размышляю.

— И о чем же, позволь спросить?

— О гвардейцах, которые караулят дверь. Мне нужно добраться до маршала де Монморанси и привести его сюда. И я это сделаю, меня не остановит и полк солдат. Герцог, разумеется, увезет дочь во дворец, а меня в знак благодарности пригласит на свадьбу мадемуазель Лоизы де Монморанси и какого-нибудь богатого и знатного сеньора, которого сам выберет ей в мужья… Ну, а после этого мы будем свободны, как ветер, и опять отправимся в дорогу, на поиски приключений!..

— По-моему, вряд ли нам удастся уйти дальше Гревской площади! Но ты же хотел навестить маршала только через два дня?

— Мои раны показались мне сначала слишком серьезными, но сейчас они меня совсем не беспокоят. Я доставлю сюда герцога сегодня же!