— Мы весьма признательны за ваше любезное предложение, — сказал Посол, вставая. — Для него будет — как бы получше выразиться, — будет естественнее вернуться домой таким образом. Мы следуем принципу: оказывать всемерную поддержку тому, кто попал в щекотливое политическое положение, — но никакого открытого вмешательства. Припомните Троянскую войну, и вам все станет ясно. Надеюсь, вы понимаете, что мы придерживаемся нейтралитета.

— Я отлично вас понимаю, Трижды Высокочтимый, — сказала она, протягивая ему руку. — Прошу вас не забыть передать мой поклон.

— И вы сделаете все, чтобы он уехал как можно скорее? — сказал Посол. — Вообще я, пожалуй, оставлю здесь парочку своих людей — так сказать, для контроля. Мы пришлем за ними недельки через две. Надеюсь, вы не против?

— О, ничуть! — ответила она. — Как я могу быть против?

Когда он проходил через наружный двор, от стены отделились четверо из его свиты и стали спускаться следом за ним к Восточной бухте, куда днем перегнали его корабль. Каждый из них нес по два копья, лук, колчан и вообще был в полном вооружении — с мечом и щитом. На полпути Посол отдал им приказ, и они гуськом зашагали к прибрежной скале с левой стороны, где все еще маячила неподвижная фигура.

Калипсо обмякла. Она по-прежнему стояла посреди комнаты спиной к очагу. Но стала как-то меньше ростом, незначительней. Она закрыла лицо руками.

— Убирайся, — прошептала она рабыне, которая продолжала обмахивать ее опахалом из страусовых перьев. И вдруг Калипсо топнула ногой и, отведя руки от искаженного лица, от темных заплаканных глаз, закричала: — Убирайся, черномазая обезьяна! Убирайся, говорю тебе, убирайся!

В конце концов женихи, которые непрестанно посылали к Пенелопе депутацию, состоящую из Антиноя и Эвримаха — позднее к ним присоединился еще Амфином, — вынудили у нее обещание, что она даст им определенный ответ и назовет имя избранника. Трудно сказать, прибегла ли жениховская свора к скрытым угрозам или к помощи Икария и в какой мере, но нетрудно догадаться, что она энергично использовала все возможности воздействия. Может быть, женихи угрожали устроить беспорядки на Большой земле или бунт на островах. Может быть, пустили в ход шантаж не только экономического и финансового свойства.

Что позволила Пенелопа Антиною — молодому, сильному, энергичному — на шестнадцатый год, в начале жениховской эры? Было ли то прикосновение губ к губам или нечто большее? Какая рабыня и о чем проведала? Не тогда ли уже начались у Меланфо приступы ночного бдения и она бесшумно кралась по дому, сняв свои стучащие сандалии? Кто знает, что бушует в теле соломенной вдовы, супруги Долгоотсутствуюшего странника, когда в воздухе реют ароматы весеннего обновления, а рядом пахнет мужской молодостью в расцвете ее силы? Что позволила она обольстителю Эвримаху? Было ли то прикосновение губ к губам, прикосновение кожи — мужской кожи к женской — или нечто большее?

Впоследствии многие следы были заметены — она начала бороться за свою свободу. Как же она за нее боролась?

Она им пообещала: когда она закончит прясть всю ту шерсть, что лежит у нее в тюках, а потом закончит ткать все, что напряла, она сделает выбор. Она вовсе не намерена навсегда закрыть ткацкие мастерские — они сами понимают, как это было бы бесхозяйственно, но она решила сделать маленькую паузу, чтобы выбрать, чтобы принять решение, сделать маленькую передышку, прежде чем снова взяться за работу. Можете себе представить, в какое волнение, прямо-таки в раж, пришли женихи!

Они рассчитывали, что придется ждать год. Но запас шерсти оказался очень велик, хотя они (с помощью услужливого Предводителя козопасов Меланфия, многообещающего сына Долиона) пытались проследить за тем, чтобы новая шерсть, снятая с косматых овечьих спин и боков, не поступала на склад при прядильне, а честно продавалась на островах и на Большой земле. А тем временем тканье шло полным ходом, одну штуку шерстяной материи за другой выносили из мастерской и передавали в руки агентов. И все же запас шерсти по-прежнему не иссякал. Быть может, это было связано с приступами недомогания у Эвриклеи. Что старуху одолела хворь, бросалось в глаза всем и каждому: она ныла, / скулила, / нудила, / к небу молящие руки вздымала, / часто подолгу нос утирала, / еле по дому ходила, / только о хворях речь заводила, / пыхтела, / кряхтела — и, наконец, отправлялась на Большую землю принимать чудодейственные лечебные процедуры, а потом однажды ночью возвращалась домой; и казалось, что шерсть бесконечной нитью тянется с одного конца земной лепешки на Восточном берегу океана до другого ее конца на Западном побережье. На три года растянулась эта нить.

Меланфий, бывший главным козопасом и еще кое-чем, придумал хитрость. Умом он был недалек, но на этот раз пошевелил мозгами, а может, его надоумила сестрица. Вообще-то два его брата и отец пасли скот на дальних выгонах, но они были несловоохотливы и не слишком поощряли своего родственника в его честолюбивых затеях. И произошло вот что. Однажды ночью у ограды наружного двора показались четверо пастухов, с трудом тащивших тяжелый тюк. Они несли его на носилках и часто сменяли друг друга. Ни одна собака не залаяла, когда они вошли в открытые ворота и направились к прядильне, отдыхавшей в ночной тишине при бледном свете звезд.

— Надоела мне эта ночная работа, — сказал один голос.

— Эвмей говорит, так надо, — отозвался другой.

— Слишком мало за нее платят, — произнес третий.

Четвертый был нем. Он открыл дверь прядильни, собаки побежали за ним, одна из них заворчала. И вдруг залилась лаем.

Из прядильни крикнули:

— Стой! Чего вам здесь надо?

Трое носильщиков пустились наутек: послышался быстрый топот ног вдоль ограды — в мгновение ока их и след простыл, безмолвно убежали за ними их собаки.

Четвертый носильщик остался на месте, его собака замерла рядом с ним, сделав стойку. Из прядильни вышли двое мужчин, у них были мечи и копья.

— Ни с места!

Человек не шевельнулся.

— Шерсть! — объявил Меланфий, пощупав тюк. — Я так и думал.

Спутник Меланфия схватил молчаливого носильщика за плечо, он хотел получше рассмотреть его при свете звезд, но, почувствовав, какие у того мускулы, тотчас выпустил, к тому же на обидчика накинулась собака — ему пришлось отбежать на несколько шагов.

— Это Дакриостакт, немой прислужник Эвриклеи.

Немой подумал, взялся за тюк, вкатил его в прядильню, запер дверь. А потом ушел восвояси вместе с собакой. Они не решились его задержать.

— Не хочу пускать в ход оружие, — сказал Антиной. — Но она мне за это заплатит!

На другой день он имел беседу с Супругой и дал ей понять, что им известно: пастухи ночью приносят в город шерсть.

— Я этого не видела, — коротко ответила Пенелопа, и сказала правду: она ни разу не видела, как приносят шерсть. — Но я поговорю с Эвриклеей.

Через три дня Антиной с Эвримахом явились к Пенелопе, потребовали точных сведений о запасах шерсти и объявили, что на собрании принято решение позволить ей допрясть и доткать всю шерсть, имеющуюся в кладовых, но на этом она должна поставить точку. Они считали, что проявляют большое великодушие.

— Эвриклея что-то прихворнула, — сказала Пенелопа, — вот она и уехала — по-моему, на Большую землю. В Дельфах замечательный целебный источник. А ее время от времени донимает подагра.

— Пусть разъезжает где хочет, — заявил в своей речи Антиной (Партия Прогресса), — но мы требуем контроля над запасами шерсти в городе. Нам известно, что шерсть тайком доставляют сюда с Большой земли, мы получили информацию от пастухов и матросов.

— Я не в курсе дела, — сказала Хозяйка (Партия Независимых) в своем ответе на запрос. И ответила правду: она была не в курсе подробностей.

— Мы приняли решение поставить собственную охрану у складов и мастерских, — сказал представлявший Партию Прогресса оратор, продолжая дебаты. Эвримах объявил, что присоединяется к предыдущему оратору.