В известном смысле это была комедия с корыстным расчетом. Пенелопу старались разорить, чтобы прибрать к рукам ее богатство, старались съесть все ее припасы и выпить все ее вино, чтобы прибрать к рукам это добро, старались довести ее до нищеты, чтобы потом из всего, что выпито и съедено, сколотить состояние для самих себя.

На шестнадцатый год после Отъезда, а стало быть, на шестой год после официального окончания войны и во всех отношениях блестящей и славной победы над Троей, положение стало настолько критическим, что Супруга, Невозмутимая, которую тишком и совершенно несправедливо называли Бесцветная, решила, что она поймана или почти поймана в ловушку. Бог, которого в молитвах нередко именуют Мейлихием [21], — кроткий и благой Зевс, все чаще являл себя громовержцем Бронтеем, подобным Аресу, Бротолойгосом [22], Всесокрушающим, Тучегонителем, Хмурым Бородачом, нелюбезным и несговорчивым. С овцами и козами дела шли хорошо, им, видно, покровительствовало Здоровье, но на Большой земле свирепствовал ящур, вызвавший падеж скота, а на острове — свиная чума. Богам приносили щедрые жертвы, но толку от них не было, а тем временем Партия Прогресса обрабатывала общественное мнение. Говорили так: «Видите, что бывает, когда правит женщина! Видите, к чему приводит, когда в доме нет настоящего мужчины! Видите, как пускают по ветру целое состояние!» Старуха Эвриклея послала своих агентов на Большую землю разведать тамошние настроения, ну и, конечно, сплетни, а через прислугу узнавала о настроениях на Левкаде и дома. Когда спала летняя жара и в преддверии осени началась стрижка овец, она сказала Хозяйке, Невозмутимой:

— Видно, у меня что-то неладное с желудком, уж очень страшные сны снятся мне по ночам.

Пенелопа попросила ее рассказать сон, та повиновалась с явной неохотой.

— Снилось мне, будто я рабыня. То есть будто я самая настоящая невольница.

— Ай-яй-яй, как ты себя мало ценишь, — сказала, засмеявшись, Госпожа. — Если только мои сведения верны, мой свекор отдал за тебя двадцать быков, когда вы оба были молоды. Ну, что тебе снилось еще?

— Снилось мне, будто у нас прибавилось десять тысяч овец и мне всех их надо остричь. Слыхано ли что-нибудь ужаснее!

— Стало быть, ты все-таки помнила во сне, что хозяева твои — люди богатые?

На это старуха не ответила, но сказала:

— И еще снилось мне, будто я должна чесать шерсть, а шерсти полна кладовая.

— Хорошо тем, у кого она полна, — заметила хозяйка.

— И еще снилось мне, будто я должна спрясть всю эту шерсть, — сказала старуха.

— Хорошо тому, у кого столько шерсти для пряжи! — засмеялась Пенелопа.

— И еще снилось мне, будто мне придется ткать из всей этой пряжи!

Сложив руки, старуха смотрела перед собой невинным близоруким взглядом.

— Хорошо тому, у кого столько пряжи для тканья, — заметила Пенелопа, но смеяться перестала. — Что тебе снилось еще?

— Снился мне самый громадный в мире ткацкий стан. В поперечине был он размером с самую высокую мачту на самом большом корабле в нашей гавани, а челноки величиной с дельфинов и орлов сновали взад и вперед с утра до ночи и с ночи до утра.

Невозмутимой наскучил таинственный и напыщенный тон старухиной притчи, и она вдруг спросила напрямик:

— Что ты хочешь этим сказать, Эвриклея?

Но старуха не желала менять тон: должно быть, ей пришлось поломать голову, и не один день, чтобы сочинить такой сложный сон: то был узор искусной ткачихи.

— И еще снилось мне, что я должна нашить хитонов воинам почти из всей ткани, — сказала она и посмотрела на хозяйку уже вовсе не таким близоруким взглядом.

— И что же?

— И еще снилось мне, что все лишние хитоны и шерстяную ткань мне надо сбыть.

— И что же?

— И еще снилось мне, что я отправилась торговать на Большую землю и там продала и выменяла все хитоны и лишнюю ткань, а на вырученные деньги купила десять тысяч свиней — все здоровехонькие, и десять тысяч коз, да десять тысяч овец, и мне снова пришлось приняться за стрижку. Вот ведь какая напасть!

— И на этом ты проснулась?

— Слава и хвала богам, на этом я проснулась, — подтвердила старуха и уставилась в пол.

Разговор происходил утром, после причесывания. А днем Одинокая сказала:

— Я хочу прогуляться — поглядеть, много ли у нас будет шерсти.

Сопровождала Хозяйку Эвриклея. Загоны для стрижки овец находились неподалеку, за пашнями, если идти по дороге к гавани, обращенной в сторону Большой земли, куда корабли заходили очень редко. В этой стороне в маленькой усадьбе поселился старик свекор Лаэрт. Но до него женщины не дошли. Ножницы в овечьих загонах сновали взад и вперед, спины животных кровоточили, в корзинах грязно-серыми облаками клубилась шерсть.

— Если спрясть ее самим, выйдет очень много пряжи, Эвриклея.

— Пожалуй, — отвечала старуха.

Уже несколько дней спустя пятьдесят служанок и городских девушек принялись чесать шерсть. Кавалеры, женихи, среди которых были люди невоспитанные, роптали, что их плохо обслуживают за ежедневно накрытым столом. Через неделю девушки начали прясть. Главари партии женихов послали депутацию к лестнице, ведущей в Женские покои. Речь держали родовитые Антиной и Эвримах. Пенелопа стояла на верхней ступеньке лестницы, посланцы у ее подножья. Они жаловались и, конечно, льстили, они пели хвалу красоте Супруги и вероятной Вдовы и просили, чтобы она поскорее приняла решение.

— В доме все пущено на самотек, — говорил Антиной. — Нам уже и прислуживать почти перестали. Осталось всего несколько рабов, ведь девушки, здешние и городские, к вечеру с ног падают от усталости.

— Ничего не поделаешь, милейший, девушки нужны мне самой!

— Да уж, скажу я, хорошо гостеприимство, — язвительно заметил Антиной.

— Говорите что угодно, — сдержанно отвечала Супруга (она всегда немножко подпадала под его обаяние). — Но девушки нужны мне самой. Я должна позаботиться о хозяйстве,

— По правде сказать, хозяйство — дело мужское, — возразил Антиной. — И мы решили, что Ваша милость должны дать ответ, выбрать одного из нас. Нас сто восемь претендентов, в городе сейчас пятьдесят два. Так что просим вас, Мадам.

— Молодой человек, — дружелюбно отвечала она. — Вам придется набраться терпения. Все вы помешались на женщинах. Но не лучше ли вам взять в жены женщину состоятельную, а не разоренную, обобранную нищенку вроде меня, которая скоро пойдет с протянутой рукой? Успокойтесь! Когда я настолько приведу в порядок свое хозяйство, что смогу быть достойной одного из вас, я дам вам ответ.

— Тогда хотя бы уделите нам нескольких служанок, — сказал до сих пор молчавший Эвримах.

Она уделила им двенадцать служанок.

Но на другой же день послала Эвриклею в город за двенадцатью новыми работницами.

Едва было покончено с чесаньем шерсти, девушек засадили прясть. Через неделю из большого зала в нижнем этаже снова явилась депутация в прежнем составе — Антиной и Эвримах. Пенелопа стояла наверху лестницы, ведущей в Женские покои, они ждали на нижней площадке, в помещении за мегароном.

— Чего вы еще хотите?

— Того же, что и всегда, — сказал Антиной. — О чем же еще может быть речь?

— Мне некогда, — отвечала она. — Мы прядем. Мне надо укрепить хозяйство. Должна же я иметь чем накормить и напоить моих дорогих, почтенных, благородных гостей.

— Вы должны решиться, Мадам! И не откладывая!

— Я дам вам ответ завтра, — сказала она и повернулась спиной к женихам, склонившимся в поклоне.

Ночью она долго беседовала с Эвриклеей, тугоухой, подслеповатой и на этот раз совершенно дряхлой и рассеянной старухой. Когда депутация явилась на другой день, Пенелопа сказала:

— Неужели вы хотите жениться на нищенке? Неужели хотите взять в жены женщину без гроша за душой, которая вдобавок уже была замужем и еще не овдовела и не отвергнута мужем, а все еще ждет своего супруга — ждет каждый день, каждый час? Неужели вы хотите вступить во владение разоренным домом, где в кладовых и чуланах шаром покати, где нет ни вина, ни яств, ни радости, ни блеска? Да вы ни за какие блага в мире не захотите жениться на несчастной простушке, у которой добра всего какая-нибудь дюжина овец, на жалкой оборванке, у которой едва ли наберется десяток коз и четыре свиньи и которая живет с того, что ей приносят несколько маленьких высохших олив да чахлый, заросший виноградник!