— Заурядный мелкотравчатый подонок, — отмахнулся Славян. — Ховен, тот хоть чего-то стоит, злодей значительный, с характером. А этот — просто гниль.

— Да, может быть… — кивнул Хаким. — Но боялся я его гораздо больше коменданта. Когда Виалдинг заходил в пыточную, мне казалось, что я стою в преддверии ада, а он — самый главный иблис. Славян, — вспомнил Хаким, — выведи меня отсюда. Пусть Перворождённые — обычные люди, пусть даже разделят со мной воду и хлеб, но тебе я компания плохая. Ты не должен марать себя дружбой с палачом.

— Ну почему же… Палач и убийца — компания самая что ни на есть подходящая.

— А кто убийца? — не понял Хаким.

— Я, — ответил Славян.

— Нет. Ты не можешь быть убийцей.

— Я убил ни в чем не повинного людя, да ещё того, кто был под воздействием оморочки.

— Нет, — попятился Хаким. — Ты не убийца. Убийцы не боятся отнимать жизнь, а ты боишься. Там, в крепости, ты должен был меня убить, но ты испугался, не хотел причинить смерть. Тогда я и понял окончательно, что ты не такой, как все в крепости, что ты чист как вода в этой реке, — кивнул Хаким на родничок.

— Но руки мои в невинной крови, — сказал Славян. Он сел на траву и рассказал Хакиму всё — от утра в гаврском доме Нитриена до тульского похищения. Выговориться надо было давно, но на Техничке об иносторонних делах рассказывать нелепо — сочтут сумасшедшим, отцу и братьям тоже не скажешь — ни к чему причинять лишнюю боль, а друзья, стоило только заикнуться о происшедшем, сразу начинали твердить, что он ни в чём не виноват, чтобы забыл обо всём поскорее. Потом зеркалили братьям, что Славян опять в свои глупости полез, и Латрик целый день не сводил с младшего брата испуганных, умоляющих глаз. А Хаким просто сидел рядом и слушал, иногда что-то уточнял. Но главное — слушал. И Славян впервые смог назвать Данивена ли-Аддона Лалинэлем.

— Ну а что в крепости было, — закончил он рассказ, — ты не хуже меня знаешь.

— Ты не убийца, — твёрдо сказал Хаким, — ты жертва обстоятельств. Ни у тебя, ни у твоего брата Лалинэля выбора не было.

— Как и у тебя. Решай, Хаким: или мы с тобой палач и убийца, или оба — жертвы обстоятельств.

— Это нечестно, — сказал Хаким. — Ты ведь знаешь, что я никогда и ни в чём не смогу тебя обвинить. Я скорее отрежу себе язык. — Ему до боли хотелось прикоснуться губами к рукам Славяна, склониться к земле, упросить взять его жизнь: такая беззащитность может быть только у ребёнка, а такая сила — у согревающего огня, у животворной воды. Но нельзя, тут же уйдёт — близ Славяна есть место только для равных. Хочешь остаться рядом с другом и учителем, с тем, кто тебе дороже всего, что есть в жизни и посмертии, даже райского блаженства, — стань таким же как он. Вольным ветром. Твердью живой земли. Невозможно. Но придётся.

Славян подсел ближе, обнял за плечи, и сказал на ухо:

— Ложная вина — крепкая отрава. И сладкая. — Он невольно глянул на тылицу, с которой в купели бесследно исчез шрам искупительного деяния. — Очень сладкая, верно, Хаким? Трудно оторваться от этого зелья… Мы оба отравили себя до калечества. Так, что даже не можем сами ходить. Только ковылять, опираясь друг на друга.

— Унылое будет зрелище.

— Нет. — Славян немного отстранился, заглянул Хакиму в глаза. — Уныло — лечь под забор и сдохнуть. Остаться в крепости. А путь — это всегда победа. И мы можем идти — медленно, тяжело, но мы уже идём. Нас многие обгонят, но зато мы смогли пройти по тропе, с которой сорвались тысячи. Уже смогли, Хаким. А сможем ещё больше. Мы по-прежнему люди, Хаким, а значит — победители.

Хаким невесело усмехнулся. Сможем, Славян, а куда же денемся. Вместе с тобой, да не смочь? У тебя даже несущие земную твердь слоны петь захотят, а черепаха — в барабан бить. Красивый, наверное, получится праздник.

Славян поднялся, подошёл к пятачку с оружием, подхватил автомат.

— Всё, — сказал он, — хватит ждать, когда пустыня розами зацветёт. Пойдем посмотрим, что здесь к чему.

— Славян, но идти с оружием по долине…

— Именно, что с оружием. Странная она какая-то. Глубинно странная, — ответил он и пояснил: — Хаким, все волшебные долины в основе своей одинаковы: и у гоблинов, и у хелефайев, и у гномов… Нарушено что-то именно в основе. — Славян сел на корточки, наковырял ножом земли, растёр её меж пальцев — в точности как садовник в губернаторском саду. И, в точности как тот садовник, слизнул с пальцев земляную крошку. — Неправильная почва. Но что неправильного может быть в целой долине?

— Нарушена одна из базовых характеристик, — с гордостью, что знает слова учёных людей, сказал Хаким. Он взял автомат, запасной магазин, ножи. Подумал, и забрал кастет.

— А может, и не одна. — Славян встал, загнал нож в ножны.

— Нет, — уверенно сказал Хаким, — одна. Иначе бы ты, долинник, не гадал бы сейчас по песку, а что же тут произошло.

— Ага, — согласился Славян. — Хаким, не забудь, меня зовут Алекс Шарифи.

Всё правильно, ни к чему принцу Нитриена до времени открывать лицо неправильной долине.

Славян и так и эдак разглядывал большой треснувший камень — конусообразный, чёрный как ночь, метра полтора в высоту, с основой примерно в метр или чуть больше. Точно такие же камни окружают долину.

— Алекс, — спросил его Хаким, — что это?

— Ва’алмил. — Славян объяснил, зачем он нужен. — Не представляю, что может сломать ва’алмил.

Трещина безупречно ровная и гладкая, словно камень разрезали ножом. Половинки слегка разошлись, в разлом набилась палая листва.

— Осень, — грустно сказал Славян. — В феврале. Вечного лета больше нет, но и зимы тоже. Долина не жива и не мертва. Мы опять крепко вляпались, Хаким. Это кенолан, брошенная, проклятая долина.

Хаким не удивился — а куда ещё можно попасть из Весёлого Двора, если не в проклятую землю?

— Кто её проклял?

— Дай подумать. Тин что-то такое рассказывал…

Полянку с ва’алмилом окружало просторное кольцо яблонь и ещё каких-то деревьев, Славян назвал их ясенями. Красивое место, но печальное почти до слёз. Славян сделал из веток метёлку, выгреб из трещины листья, стал выметать палую листву с поляны. Хаким принялся помогать. Пучком мыльнянки Славян вымыл камень, Хаким поливал из фляжки.

— Ну теперь более-менее прилично, — сказал Славян. — Пойдём посмотрим яблоню и источник.

Поляна с источником похожа на ту, где они со Славяном ждали стражей, только беседок и прочих строений нет.

— Здесь всё в порядке, — с некоторым удивлением сказал Славян. — Вода чистая, яблоки вызрели… Но здесь давно уже никто не бывал. А в обычной долине на священных полянах за день с десяток хелефайев пребывает.

— Так здесь же никто не живёт, раз долина брошенная.

— В том-то и дело, что живут. Поляну ожиданий проверяют еженедельно. Пошли к яблоне.

Священная яблоня Хакима ошеломила: такого огромного дерева он никогда не видел. Славян бросил на неё равнодушный взгляд.

— Желтых листьев нет, но и яблок тоже нет, — сказал он хмуро. — Так себе, серединка на половинку. Кажется, я догадываюсь, что это за долина. И рассказывал про неё Нируэль… Мы в Датьеркене. Волшебные народы избегают селиться на одинарицах, только гоблины оседают там же, где и кочевали, а Датьеркен был основан вскоре после падения Пинемаса, и разрушен в пятнадцатом веке Новой эры. — Славян перехватил непонимающий взгляд Хакима и пояснил подробнее.

— А почему действует чарокамный круг? — спросил Хаким, выслушав краткую историю волшебных рас и превращения Датьериена в Датьеркен.

— Изменилась долина, а не её границы, — ответил Славян.

— И кто здесь может жить?

— Сейчас пойдём и посмотрим. Автомат держи на изготовку.

— Славян, — тихо сказал Хаким, — я никогда не смогу вернуться к своему очагу. Лухтани никогда не примут бывшего палача… Меня забьют камнями. Но твой отец, твои братья ждут тебя. Твоё возвращенье наполнит радостью их сердца. Почему ты не хочешь дать им знать о себе?