— Есть. Привыкнешь, будешь замечать. Но дело не в этом. — Жерар помрачнел, сосредоточенно смотрел в чашку с остывшим чаем. — Ты второй раз ему помогаешь?

— Если это тот же самый хелефайя, то да, — ответил Слав. — Для меня они все на одно лицо, разве что дарко от лайто отличаю. Да ещё эта их манера носить совершенно одинаковые причёски… Все патлатые, глазастые, а как обрядятся в свои длинные балахоны, так и мужика от бабы не отличишь, разве что по причёске, у баб она с пробором и двумя заколками. А так — все одинаковые, не запоминаю я их.

— Как и большинство человеков. — Жерар помолчал, потом сказал: — Так ты помогаешь ему второй раз…

— Какая это помощь? Так, мелочи…

— Он так не считает. Слав, тогда, весной, его ведь свои избили. Как думаешь, за что?

— В банду вступить отказался?

— Правильно. — Жерар скривил губы так, словно тухлый лимон укусил. — Слав, хелефайев можно сколько угодно называть блудливыми, переменчивыми и легкомысленными, и это всё правда… Настроение у них меняется каждую минуту, влюблённость — каждую неделю, самое долгое — на месяц хватит, но не больше. Потом бросят, забудут. С приятельством то же самое, поэтому и говорят, что друзья из них ненадёжные. — Жерар опять умолк, но всё-таки решил договорить: — Неправда всё это. Легкомыслие и мимолётность только для тех отношений и тех людей, которые большего и не стоят. Тут хелефайю не обманешь. А вот если даётся клятва верности… Верность у эльфов действительно вечная, на всю их почти бессмертную жизнь — в любви, в дружбе, в служении… «Как эльфийская верность» — это значит что-то безгранично надёжное, и одновременно почти небывалое: другим расам они редко клятву дают. Но уж если дали… Предателей среди них не бывает никогда.

— Чего не скажешь о человеках.

— Да. — Жерар мрачнел всё больше. — Слав, врать не буду, эльфов, спесивую остроухую сволочь, я не люблю, а вышвырков особенно, но этот, кажется, и правда неплохой парень… Не обижай его.

— Я и не соби…

— За ночь твой подопечный наберётся смелости и предложит тебе дружбу или служение.

— Дружба не стакан водки, её не предлагают. Она либо сама собой получается, безо всяких церемоний и ритуалов, либо это уже не дружба, а договор о сотрудничестве.

— У них церемоний и ритуалов побольше, чем при дворе китайского императора.

— Китай республика.

— Это у вас республика. А на Срединной стороне — империя. У вас и Париж — столица Франции. А у нас — Гавр.

— А на Магической стороне — Орлеан.

— Не отвлекайся. Дружба эльфа тебе не нужна… А служение?

— Спасибо ему большое, но пусть своему владыке предлагает!

— Другого я и не ждал. Отвергнуть и дружбу, и служение — твоё право. Но тогда он будет должен тебе благодарственное деяние.

— Вот тридцать три радости — ждать, когда на голову Вячеслав Андреевич Бродников свалится и потребует тарелку борща отработать!

— Если ты отвергнешь и благодарственное деяние, это будет означать, что он твой враг. Со всеми вытекающими последствиями.

Слав тяжело вздохнул, уставился в пол.

— И зачем столько сложностей?

— Вот поэтому хелефайи и человеки стараются держаться друг от друга подальше. Мы слишком разные. Твоё понимание самовозникающей дружбы для них столь же чуждо и непонятно, как для тебя церемония дружеской клятвы. — Жерар с сочувствием посмотрел на Слава. — Самое безобидное в такой ситуации — благодарственное деяние. Просто потребуй от него сделать что-нибудь несложное для хелефайи и практически невыполнимое для тебя.

— Как это?

— Здесь одна ягода есть, первоснежка. Как раз её сезон начинается. Очень вкусная, очень редкая и очень дорогая. Но хелефайи почему-то умудряются собирать её так же легко и просто, как ты — жёлуди в парке. Вышвырки так часто подрабатывают, первоснежку в рестораны только они и поставляют, человекам ягоду не то что собрать, найти и то неимоверно сложно.

— Сорвать сложнее, чем найти? — удивился Слав.

— Да. У первоснежки очень тонкая кожица и хрупкая плодоножка, одно неловкое движение — и раздавил.

— Понятно.

— Литровая банка первоснежки как раз будет равноценна двум твоим помощам. И стоит дорого, и раздобыть её для ушастика не трудно. Идеально простое решение.

Слав ответил мрачным взглядом и опять уставился в пол.

— Просто, — процедил он. — Проще некуда.

— Раньше надо было думать, — жёстко сказал Жерар. — Не будешь теперь вышвыркам помогать.

В ответ Слав досадливо дёрнул плечом.

— И последнее, — сказал Жерар. — Спроси у него имя.

— Насколько я разбираюсь в их этикете, это грубое хамство. Надо назвать хелефайе своё имя, и ждать, когда он назовёт своё. Ты сам так и сделал.

— Я здесь никто, всего лишь гость. А ты дважды помог ему, ты привёл его в свой дом, ты разделил с ним свой хлеб и тепло своего очага. Так что спрашивать «Как тебя называть?» должен ты. Надо было раньше, ещё на проспекте, но сгодится и так, претензий он предъявлять не будет.

— Хорошо, я спрошу.

— И ещё, — напомнил Жерар, — у них пять имён, на разные случаи жизни и разные отношения. Даже если знаешь все, обращаться надо только так, как он сам скажет. Иначе — жесточайшее оскорбление.

— Я знаю.

Мылся Дариэль долго и с удовольствием. После недельных ночёвок на вокзалах мыло, горячая вода, чистые халат и полотенце доставляли наслаждение каждым прикосновением. Халат немного мал даже тонкому легкокостному хелефайе, не говоря уже о крупномосластом Славяне, явно остался от какой-то забывчивой подружки, но Дариэлю он показался королевской роскошью — тёплый, мягкий, пахнет лесной свежестью. Вымыться — такое счастье. Ещё и одежду выстирать можно! Сушилка оказалась не только с калорифером, но и с суховейным заклятьем, всё высохнет очень быстро. Оставаться на ночь Дариэль не собирался, нечего обременять гостеприимный кров, вот волосы высохнут, и он уйдёт. Да и страшно оставаться в человеческом жилище. Предугадать, что придёт человеку в голову невозможно, самая непредсказуемая раса в мире. И самая опасная, самая коварная и жестокая. Дариэль развесил одежду и вернулся в кухню.

Лица у Славяна и толстяка мрачные, напряжённые, только что закончился тяжёлый разговор. И темой явно был он, Дариэль.

— Что стоишь, садись, — мягко улыбнулся Славян. Дариэль сел, чинно сложил руки на коленях, опустил на них взгляд, — прямо смотреть на хозяина и его гостя вышвырку не подобает.

Толстяк сердито глянул на Славяна. У того смущённо дрогнули губы.

— Ты это… Как тебя называть?

Наконец-то догадался спросить. Или он ждал, когда Дариэль сам назовётся? Полагал его настолько невоспитанным? А может, у техносторонцев так принято — без приглашения называть имя тому, кто делит с тобой свой хлеб и тепло? Тому, кто простил тебе вину, вместо того, чтобы покарать забвением? Странные, в таком случае, у них представления о приличиях. Одно слово — техносторонцы. Разве может быть хоть что-нибудь нормально там, где магии нет вообще? Но надо назвать имя.

— Зови меня Дариэль.

Славян имел полное право обладать его изначальным, главным именем. И всеми остальными тоже. Но человеки ужасающе небрежны с именами, совершенно неспособны понять, какое нужно произносить, и когда. Им всегда надо называть лишь одно имя, то, которое хочешь от них услышать. Хотя и получается неприличие: называя только изначальное, Дариэль навязывается своему благодетелю в друзья, нисколько не интересуясь его мнением. Но техносторонец, похоже, просто не знает, что на «-эль» или «-рин» заканчиваются лишь изначальные имена, так что всё в порядке. Неловко только, словно солгал или разбил что-нибудь. Ох и тяжело дело с человеками иметь!

— И мы можем называть тебя Дариэль? — прозорливо уточнил Славян.

«Мы!» — возмутился Дариэль.

О хелефайях Славян знает не так уж и мало. Либо догадлив излишне, понял, что его жирный приятель права не то что на изначальное, но и на самое дальнее имя не имеет. Дариэль внимательно разглядывал человека сквозь длинные густые ресницы. Вопрос для него не праздный — в глазах спокойная, ни чем не замутнённая ровная приветливость, а губы тревожные, напряжённые. Отказать толстяку в таком же праве имени — обидеть хозяина дома. Но и отказ Славян примет с пониманием. Странный человек. Необычный. Загадочный. Даже для техносторонца странный, совсем не похож на человеков из Трилистника.