Отряд палештим и Яков в окружении старших сыновей появились у дороги одновременно. Женщины робко держались сзади, готовые при первом же окрике раствориться в темноте. Не к лицу им находиться среди мужчин, но и сидеть в лагере невыносимо. Лея, Рахель и их служанки, среди которых была беременная красавица Нира, не сводили глаз с Якова.

Быстро темнело. В свете факелов появлялось то лицо стражника-хетта, то спина слуги, услужливо склонившегося с мехом вина над кипарисовой чашей.

Посол выпрямился и поднял руку. Его кожа отсвечивала розовым. Глаза потемнели, стали фиолетовыми, но по-прежнему оставались холодными. Разговоры стихли, движение прекратились.

— Костры зажечь!

Крохотные оранжевые проростки, зародившись от опущенных в гущу сухого хвороста факелов, за минуту превратились в огненных чудовищ, которые с ревом начали пожирать черные ветви.

— Противникам стать в трех шагах друг от друга. По моему сигналу начинается бой.

Яков шагнул вперед и спокойно остановился в ожидании. Правой рукой он уверенно сжал основание посоха, пальцы левой руки сомкнулись вокруг нижней части. Осторожно, не сводя глаз с филистимлянина, который застыл в трех шагах от него, Яков перенес вес тела на левую, здоровую ногу и сразу почувствовал, как боль скользнула вверх и замерла в позвоночнике, не забыв куснуть его, подлая.

Палешти важно принял боевую стойку: правая рука, откинутая далеко назад, сжимает копье. Пальцы левой руки сомкнулись в крепкое кольцо, внутри которого древко скользит свободно. Левая нога выставлена вперед. Яков знает приемы боя филистимлян и представляет, что задумал его враг: правая рука отвечает за силу удара, задача левой — направить его или отразить удар противника. Сейчас будет выпад, это понятно. Ему же остается ждать. Ждать удара, но не допустить его. Шимон просчитал все правильно. Спасение в том, чтобы не пропустить момент атаки, только бы больная нога не подвела.

Яков сосредоточился на сверкающих в пламени костров зрачках противника. Глаза предадут хозяина, а он даже не поймет этого.

Белокожий хетт хлопнул в ладоши. Во взгляде врага Яков увидел зверя, который в мыслях своих уже прыгнул на беззащитную жертву. Звонко ударил посох сверху по копью, и оно, не успев начать движение, уходит вниз и втыкается в землю. Посох взлетает вверх и жестко обрушивается прямо в гущу перьев на голове филистимлянина.

Головной убор смягчил удар, но долю секунды враг ошеломлен, и этого достаточно, чтобы бросить посох вниз, зацепить крюком ногу противника над пяткой и рвануть его на себя. Не сосчитать, сколько раз Яков переворачивал так барана. Роняя оружие, филистимлянин упал на спину. Он еще не понял, что проиграл, и уже никогда не поймет, поэтому быстро переворачивается, пытаясь подняться, но успел лишь стать на четвереньки. Поздно: посох впечатался в незащищенную шею. От удара голова дернулась вверх, почти на отрыв. Хрустнули шейные позвонки. Перья мягко опали в дорожную пыль. Изо рта, носа и ушей палешти на них хлынула кровь. Он увидел окровавленный комок и рухнул мертвым лицом прямо в него.

В этот момент над равниной взметнулся вопль.

Палештим радостно переглянулись. Они решили, что это орет их предводитель. Значит, не погиб! Бой еще не окончен!

Купцы-спорщики горестно вздохнули: так душа погибшего освобождается из оков тела.

Хетты из окружения посла зажмурились — это демон смерти прилетел за духом сына моря.

Дети Якова бросились ему на помощь. Нанося решающий удар, старый пастух присел, попытался выпрямиться и не смог — боль одолела его, связала в узел все кости, превратила кровь в обжигающий кипяток, и он закричал, не в силах преодолеть нечеловеческие страдания.

*****

Сейчас поворот направо, потом притормозить, проезжая блокпост. Как всегда, на бетонных блоках развешаны для просушки бронежилеты; рядом коробки с печеньем, бурекасы в целлофановых пакетах, недоеденные багеты, щедро набитые салатом. На земле стоят початые бутылки с «колой» и минералкой. Значит, успели позавтракать.

Солдаты, совсем молодые парни и девчонки, не заглядывают в машины, которые въезжают на «территории». Усталые, с припухшими после бессонной ночи глазами, они улыбкой отвечают на приветствия водителей. Со стороны Палестины собралась небольшая очередь. Тут проверка серьезная. К каждой машине наклоняется солдат: «Бокер тов!» — «Доброе утро!» Этого достаточно, чтобы цепким взглядом окинуть лицо водителя и пассажиров. Палестинцам без специального разрешения въезд в Израиль запрещен. Те, у кого есть постоянный пропуск, кучкой сидят в стороне, ждут проверки. Машины, на которых они разъедутся по стройкам, заводам, мастерским, стоят с «нашей» стороны. Вечером декорация чуть изменится. Очередь будет со стороны Израиля. Те, кто прошел утреннюю проверку, обязаны вернуться за шлагбаум до захода солнца.

Медленно проезжая мимо солдат, Анчар приметил ладную девичью фигурку в аккуратно подогнанной форме. Русые волосы собраны в «хвост» с руку толщиной. Серые глаза сонно щурятся. И почему все «русские» девчонки такие красотки? Ты что, Анчар, она же и не посмотрит на тебя. Хороша Маша, да не наша…

Были у него женщины. Разве в этом проблема! Появлялись они незаметно, сами собой. Все были хороши для того, чтобы обратить на себя внимание. Стрижка с крашенной в три цвета челкой и короткими волосами на затылке, макияж в любое время суток, яркие ноготки, крепкая, коренастая фигурка в джинсах. Каждая следующая была похожа на предыдущую. И не потому, что его привлекали такие. Плевать на них, всех вместе взятых, до определенного момента. Но именно таким Анчар, невысокий, поджарый, молчаливый, нравился. Никаких усилий для этого не приходилось прикладывать, никаких слов не нужно было придумывать. Они сами все придумывали и прикладывали. С ходу обращались к незнакомцу по-русски с какой-нибудь пустяковой просьбой или немудрящим вопросом. Оставалось лишь ответить по настроению: всерьез помочь, растолковать, потом изобразить улыбку, отвернуться и забыть или принять игру, с удовольствием наблюдая, как мило старается очаровать его очередная Рита-Галя-Света…

Уходили они тоже по собственной инициативе, очень быстро разобравшись, что с этим жилистым молчуном и неудачником гнездышка на его балконе не совьешь. Ничего, в другой раз повезет. Успеха тебе, птаха, и спасибо за все!

Балкон, да, балкон, ну и что? Очень большой, почти как комната, вытянутый вдоль стены. С трех сторон он был закрыт застекленными раздвижными рамами. Крышей служил верхний балкон. Даже жалюзи имелись. Они не давали посторонним взглядам елозить по его жизни. Очень полюбил Анчар полумрак в летнюю жару. Мебель прижилась на балконе задолго до появления нового хозяина. За три года, кроме той «штуковины», ничего нового здесь не появилось. Зачем? Все, что нужно, есть: древний диван, стянутый шурупами облезлый шкаф, журнальный столик, выцветшее кресло. И «штуковина» в дальнем углу. Дверь на балкон вела из кухни, но там Анчар почти никогда не задерживался. В квартире было четыре или пять комнат, да чего их считать! Люди сменялись, уживались друг с другом, ссорились. Однажды кто-то вывалился из двери и скатился кубарем с лестницы, поливая матом каждую ступеньку, прямо под ноги. Он так и не понял, гость это был или кто-то из жильцов-соседей. Для этого соседей хотя бы в лицо знать нужно. Съезжая, случалось, прихватывали чужое: телевизор, мужа, кошелек. Анчар об этом даже не догадывался.

Изредка, ночью, выйдя попить водички, какая-то крепенькая и коренастая в потемках или спросонок путала дверь и оказывалась на его диване. Душем и туалетом он пользовался по очереди с другими жильцами, не жалел едкой «Экономики», когда приходила его очередь уборки. Не очень уютно, зато дешево, много ли ему, старому солдату, надо.

После блокпоста на дороге стало просторнее, Анчар прибавил скорость до ста тридцати, обогнал двух арабок, с яркими пластмассовыми тазиками, наполненными каким-то скарбом, на головах. Тетки аппетитно покачивали широкими задами под необъятными черными балахонами.