Таких указаний очень много. Начать с того, что действие повести самим автором отнесено „к концу мая 1857 года“, когда в городе „Срывном“ поселился герой повести, „молодой человек по фамилии Веригин“, приехавший из Петербурга. Напомним кстати, что город Срывной уже встречался нам в одном из произведений Салтыкова, а именно в его „СвЯ-точном рассказе“, напечатанном как раз в 1858 году (см. выше, гл. VII). Второе хронологическое указание: в самом начале повести, там же, где говорится о городе Срывном, рассказано и о посещении его генералом Зубатовым, впервые появляющимся в произведениях Салтыкова в начале 1859 года. Впрочем, Зубатов проходит через очерки Салтыкова вплоть до 1862 года, что во всяком случае ставит некоторые границы времени для „Тихого пристанища“. Далее, в самом начале повести не один раз говорится об акционерных компаниях, пышно расцветающих не только на столичной, но и на провинциальной почве. Богатый откупщик Муров, явно списанный Салтыковым с Кокорева, „всецело бросился в акционерные компании“, дела которых пошли отлично, потому что „акционерная лихорадка держалась более года и дала неслыханные барыши поборникам ажиотажа, впервые еще появившегося в это время на нашей бирже“. Все это относится к 1856 году, который и был годом наиболее бурной „акционерной лихорадки“: достаточно сказать, что за это время середины пятидесятых годов акционерных обществ в России было учреждено свыше ста, с капиталом свыше 300 миллионов рублей. Но уже в 1857–1859 гг. последовал кризис и упадок акционерных обществ, продолжавшийся до 1865 года, когда началось усиленное акционерное строительство железных дорог. Мы еще вернемся к последнему обстоятельству, говоря о салтыковском цикле 1872 года „Дневник провинциала в Петербурге“; пока же достаточно указать, что и время „акционерной лихорадки“ подводит нас ко времени действия „Тихого пристанища“, как к 1856–1857 гг.
Но это время действия не обязательно должно совпадать со временем написания повести, процесс которого затянулся к тому же на целый ряд лет. И действительно, в том же самом месте, где автор относит время действия „Тихого пристанища“ к маю 1857 года, указывается, что „акционерная лихорадка“ началась в России „лет пять тому назад“, — что ясно указывает на 1862 год, как на год если и не написания, то во всяком случае обработки этого места повести. Таким образом, повесть, начатая в 1858 году и, быть может, уже вчерне набросанная, продолжала разрабатываться Салтыковым в течение всех последующих лет и была приведена им в более или менее законченный вид к тому самому 1862 году, когда возник и план издания „Русской Правды“. Но отсюда не следует, что Салтыков, отказавшись от мысли напечатать эту повесть, бросил работать над нею в том же году; наоборот, в самой повести есть ясные указания, что отдельные места ее были написаны и позднее, вплоть до 1865 года.
Вот все остальные хронологические указания, которые можно извлечь из текста „Тихого пристанища“. Герой повести, до своего появления в Срывном, живет в Петербурге; автор ведет его на представление оперы „Гугеноты“, повторяя этим сцену из „Запутанного дела“, герой которого попадает на „Вильгельма Телля“; „Гугеноты“ же шли на петербургской сцене в сезоны 1862–1863 гг. [188]. В конце третьей главы повести описывается откупщик Муров, произносящий напыщенные либеральные речи и выражающийся, например, таким образом: „вы первые глазомером наблюдательности подметили эту повсюдную уступаемость и, проведя ее сквозь ростила прозорливости, предъявили на всеобщее позорище!“. Здесь мы имеем явный и несомненно злободневный намек на прошумевшую речь Кокорева, который на обеде в зале Московского купеческого собрания 28 декабря 1857 г, восторженно приветствовал Александра II за начало освобождения крестьян и заявил, что „государь вложил в ростила общедумия первое и главное зерно нашего обновления“… Вряд ли в шестидесятых годах Салтыков мог еще помнить об этой прошумевшей, но и давно забытой фразе Кокорева; надо думать поэтому, что пародия на нее была написана под свежим впечатлением, в том же сезоне 1857/58 года.
Но с другой стороны, еще во второй главе повести есть место, сравнивающее „направление нынешнего молодого поколения и того, которое жило, надеялось и мечтало лет двадцать тому назад“, при чем под последним подразумевается молодое поколение сороковых годов, к которому принадлежал и Салтыков, а под „нынешним“ — молодежь шестидесятых годов; к этим годам, очевидно, и относится время написания этого места „Тихого пристанища“. Страницею ниже Салтыков еще определеннее говорит о неприязненном отношении общества к этой современной молодежи, об ее „суровых, нередко носящих характер исключительности и нетерпимости отношениях к действительности“, о перекорах идеалистов с материалистам и, „которых мы были свидетелями в недавнее время“, об обвинениях в „мальчишестве“: все это место несомненно относится уже к значительно более позднему времени, вероятнее всего к 1863–1865 гг., потому что о „мальчишестве“ и вообще о молодом поколении шестидесятых годов Салтыков говорил именно в своих статьях „Современника“ 1863–1864 гг.
К тем же годам несомненно относится и то место из шестой главы „Тихого пристанища“, где речь идет о славянофилах и где отношение к ним настолько неприязненное, каким оно не могло быть у Салтыкова конца пятидесятых годов. Про славянофилов говорится здесь, „что у них только и света в окошке, что Москва“, а про одного провинциального славянофила, который „в поддевке ходит и бородку отпустил“, один из положительных типов повести отзывается так: „как себЯ-то, баринок, ты исковеркал, так и землюто русскую исковеркать мнишь!“. Это снова приводит нас к 1863–1864 гг., когда подобные отзывы Салтыкова о славянофилах можно было не один раз встретить на страницах его статей в „Современнике“.
Наконец, последнее место: попав в город Срывной, Веригин отправляется с визитами к местным властям и в том числе к предводителю дворянства, который „с благоговением, хотя и не без робости отозвался о тверском благородном дворянстве (увы, это было в ту пору, когда и т. д.)“. Тут у Салтыкова хронология спутана: визиты Веригина властям относятся к середине 1857 года, когда „тверское благородное дворянство“ еще ничем себя не проявило и когда еще не была в ходу ироническая фраза Добролюбова, которую пересказывает Салтыков — „в настоящее время, когда…“. Мы знаем, что тверское дворянство впервые проявило свою оппозиционность в декабре 1859 года и продолжало свою линию до февраля 1862 года, когда и последовал правительственный разгром тверской оппозиции. Говоря о действиях „тверского благородного дворянства“ в прошедшем времени, Салтыков делал это, разумеется, никак не раньше 1861–1862 гг., к которым, таким образом, и сам приурочил время написания „Тихого пристанища“.
Все эти многочисленные, хотя и косвенные, хронологические указания позволяют притти к вполне определенному выводу: повесть „Тихое пристанище“ была начата в конце 1857 или начале 1858 гг. — быть может, как продолжение тем, намеченных в „Губернских очерках“; Салтыков продолжал писать и обрабатывать ее в 1858–1862 гг., к последнему из которых относится главная часть окончательной обработки дошедшего до нас текста; но и позднее, в 1863–1865 гг., он возвращался к этой повести, дополнял ее целым рядом мест, которые явно не могли быть написаны ранее. Мы полагаем, что именно о „Тихом пристанище“ говорил Салтыков в письме, к Некрасову из Пензы от 8 апреля 1865 г., обещая приехать осенью в Петербург и подчеркивая: „в Петербург я, наверное, привезу повесть“ [189]. Но повесть эта, над которой Салтыков работал почти десять лет, так и не появилась в печати; строгий судья своих произведений, Салтыков увидел всю слабость этой своей последней попытки в области „психологической беллетристики“ — попытки уже не первой, но всегда кончавшейся для него неудачей. Создав новый род литературы, он напрасно пробовал состязаться с Тургеневым в старом типе психологических повестей, к которым с этих пор уже никогда не возвращался.
