Был, однако, один пункт в программе, позволявший вскрыть ту основу, на которой должна была строиться идеология нового журнала. Пункт этот — народ и его интересы — дает возможность протянуть нити от прежних взглядов Салтыкова до его будущего социалистического народничества эпохи „Отечественных Записок“. Главною целью нового журнала программа считала „утверждение в народе деятельной веры в его нравственное достоинство и деятельного же сознания естественно проистекающих отсюда прав“; эта цель, по мнению Салтыкова, не только главная, но и „единственно жизненная, единственно возможная для предприятия, имеющего общественный характер“. Мысль эта проходит через всю программу от начала до конца и является основным ее стержнем. Салтыков подчеркивает, что задача журнала — „иметь постоянно в виду своем народ и его потребности“, что журнал будет „всеми силами своими служить делу его самостоятельности“, что ближайшим девизом партии, голосом которой явится журнал, будет борьба за интересы народа. Все это, конечно, довольно общие выражения, которые не позволяют еще говорить о „народничестве“ журнала, но несомненно, что именно эта линия намечалась в программе и что она близко примыкает к той позднейшей линии, которая окончательно выявилась в „Отечественных Записках“.

Вот то немногое, что выясняется из дошедших до нас программ журнала „Русская Правда“, но и этого немногого достаточно, чтобы иметь право на некоторые выводы общего порядка. Журнал этот не предполагал быть органом российского либерализма, но, наоборот, собирался вести борьбу с главным представителем либерализма той эпохи, „Русским Вестником“ и его идеологами, „московскими доктринерами“. Начало этой борьбы мы видели еще в самых первых очерках глуповского цикла, а вершину ее — в очерке „Каплуны“, написанном почти одновременно с программой журнала, но не увидевшем тогда света. Считать „Русскую Правду“ органом „гаерских либералов“ мы не имеем достаточных оснований: наоборот, все соображения приводят к выводу, что журнал этот должен был явиться радикальным органом русской журналистики, стоящим на рубеже между революционным народничеством „Современника“ и крайним левым флангом либералов того времени. Если считать таким флангом „тверскую оппозицию“, то журнал Салтыкова мог отчасти быть выразителем и ее мнений; при этом надо, однако, иметь в виду, что среди ближайших участников журнала эти „тверские либералы“ не составляли большинства. Правда, редакции была намечена из Салтыкова, Унковского и Головачева при секретаре редакции Европеусе, но даже и из этих четырех лиц мы имеем двух „петрашевцев“, подвергшихся влиянию социалистических идей сороковых годов. Влияние это не могло не отразиться и на том, что во главу угла программы журнала была поставлена идея народа и его интересов. Все это делало „Русскую Правду“, если бы она осуществилась, органом наиболее близким к „Современнику“ — и неудивительно поэтому, что Салтыков, после крушения планов о собственном журнале, всецело примкнул к „Современнику“ и в течение двух ближайших лет был одним из редакторов и в то же время главным сотрудником этого журнала [181].

Так закончилась попытка Салтыкова издавать собственный журнал. Ознакомившись с вероятным направлением этого неосуществившегося органа, надо познакомиться теперь и с теми литературными произведениями, которые Салтыков несомненно начал собирать и подготовлять для первых книжек журнала. До нас не дошло сведений, кого именно из представителей художественной литературы привлек он к участию в своем журнале и получил ли от них какиелибо произведения или по крайней мере обещании дать их; но мы имеем возможность догадываться, какие свои произведения готовил он для своего журнала, потому что как раз к этой эпохе относятся два больших произведения Салтыкова, так и не увидевших света при его жизни. Они не датированы, но по самому содержанию можно доказать, что окончательная обработка их относится именно к 1862 году. Это — пьеса „Тени“ и повесть „Тихое пристанище“. Нам представляется правильным сказать об этих произведениях именно в той главе, в которой идет речь о неосуществившемся журнале Салтыкова. Как нельзя более вероятно, что эти его большие и незаконченные произведения должны были попасть в задуманный журнал, и если бы осуществился он, то были бы закончены и они [182].

Драматическая сатира Салтыкова „Тени“ впервые стала известна лишь через двадцать пять лет после его смерти, в 1914 г. [183]. Сохранившийся черновик не закончен, и надо думать, что затерялся последний листок с окончанием четвертого действия и всей пьесы, что нисколько не мешает всей пьесе быть законченной по существу. Сперва Салтыков назвал свою пьесу „комедией“, но затем зачеркнул это слово и надписал над ним: „драматическая сатира в _______ действиях“, оставив пробел для цифры. Можно предположить, что пробел этот должен быть заполнен цифрой 4 и что до нас лишь случайно не дошел последний листок с окончанием последней сцены четвертого действия. Во всяком случае перед нами вполне цельное большое произведение Салтыкова, вторая попытка его, после „Смерти Пазухина“, написать большое драматическое сочинение.

Когда же оно было им написано? И имеем ли мы право относить его хотя бы приблизительно ко времени „Русской Правды“, т. е. к 1862 году? Ответ на этот вопрос можно найти в самой пьесе, и притом ответ, несомненно показывающий, что пьесу эту Салтыков писал и обрабатывал в течение целого ряда лет, повидимому с 1859 по 1862 год. Начать с того, что в I действии дважды говорится от имени либерального бюрократа: „года три тому назад, кто мог бы сказать, что мы будем иметь вес, будем занимать видные места в администрации?“. Эти „года три тому назад“ могут относиться только к 1855 или 1856 году, когда действительно дореформенная бюрократия Николаевского режима еще твердо сидела на своих местах и не думала, что ей придется уступить дорогу молодой бюрократии начала нового царствования. В следующей же сцене этого действия речь идет об „этой эмансипации“, о том, что „мы накануне революции“, что „мужики совсем оброка не платят“, о том, что подана умоляющая докладная записка, „чтоб ничего этого не было“, — „ничего этого“, т. е. освобождения крестьян. Из всего этого ясно, что первое действие написано до 19 февраля 1861 года, но вероятнее всего в 1858–1859 гг.

Идем далее: в первой и второй сценах II действия дважды упоминается о балете „Дочь Фараона“, на который собираются ехать действующие лица пьесы: но так как балет этот впервые был поставлен 18 января 1862 года, то ясно, что второе действие писалось (или во всяком случае дополнялось) не раньше этого времени. В III действии героиня этой драматической сатиры „даже не понимает, чего хотят эти студентки“; это тоже ставит хронологические грани пьесы, так как в петербургском университете „студентки“ впервые появились в 1859 году и были упразднены в 1863 году. Наконец, в том же III действии говорится о газете „Северная Почта“; а так как газета эта начала выходить лишь в 1862 году, то и это обстоятельство подводит нас все к той же эпохе, уже выяснившейся из анализа всех предыдущих хронологических указаний пьесы.

Таким образом можно считать установленным, что „Тени“ писались Салтыковым в 1859–1862 гг., и вероятнее всего, что они были закончены именно в этом последнем году. А если это так, то становится очень правдоподобным предположение, что Салтыков предназначал эту пьесу для первых же номеров неосуществившегося своего журнала. Впрочем, последнее обстоятельство не представляет большого значения; гораздо интереснее то, что Салтыков уже в 1863 году, когда принимал ближайшее участие в „Современнике“, не напечатал пьесы в этом журнале. Не мог, или не хотел? И то и другое одинаково правдоподобно, так как если с одной стороны несомненно, что „Тени“ — вещь довольно слабая, которую Салтыков мог намеренно не пустить в свет, то, с другой стороны, вещь эта в достаточной степени для своего времени „нецензурная“, так как в ней речь идет уже не о круготорских чиновниках, не о провинциальных губернаторах, а о высших представителях петербургской бюрократии. Ибо „тени“ эти — и есть именно бюрократия, и таким образом Салтыков в этой своей пьесе еще раз возвращается к вопросу, который не один раз затрагивался им с самых разных точек зрения и в период „Губернских очерков“, и в публицистических статьях 1861 г., и в очерках глуповского цикла. Здесь к этой теме Салтыков возвращается еще раз и выносит смертный приговор уже не провинциальной бюрократом, но высшей столичной администрации, министрам и князьям, возглавляющим правительство.