Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

— Грензен, он меня обидел, — плакал сенатский секретарь, утирая слезы чьим-то подолом. — Грензен, он утверждает, что нам дадут мечи без банта. Грензен… у меня нет сил… но я вас очень прошу… дайте ему по морде… от моего имени… вы тут будете ни при чем… Грензен… если вы это сделаете… я вам завещаю свое тверское имение.

Но вежливый Грензен мог уже только улыбаться. Глаза его глядели внутрь, а язык лишь шевелился, но ничего не произносил. Наконец он встал на четвереньки и, стараясь никому не мешать, пошел в угол, где и заснул, положив лицо в песочную плевательницу.

А Пантюша с князем между тем придумали неописуемое и в высшей степени непристойное petit-jeu [16], вызывавшее визг и хохот всех принимавших в нем участие дам.

Степан Александрович вдруг страшно рассердился на Пантюшу. Он подошел к нему и произнес:

— Если ты хочешь быть со мною в хороших отношениях, то ты сейчас же наденешь белье…

Но усилия, которые Степан Александрович затратил на произнесение этой фразы, были так велики, что он как подкошенный сел на пол и с удивлением заметил, что комната начала вращаться вокруг горизонтальной оси.

Он осторожно пополз к выходу и вдруг почувствовал у себя на затылке живительную свежесть. Кто-то пустил струю сифона мимо стакана и окатил Степана Александровича. Это сразу оживило его.

Он вышел в коридор и, побродив немного, зашел в какую-то комнатушку, нечто вроде буфетной, где санитар пил чай. Санитар этот был молодой парень — лакей Грензена.

Степан Александрович, в припадке необъяснимого вдохновения и вспомнив свою идею («то, что не удалось сверху, удастся снизу»), стал объяснять ему вкратце теорию Бёркли, в чем ему сильно препятствовала начавшаяся вдруг икота. Однако он довел свое объяснение до конца и в заключение изложил содержание своей брошюры. Когда Иван Богатов заснул у себя в избе, он, по обыкновению, положил кошелек на ночной столик. Но едва он закрыл глаза, как кошелек исчез, ибо перестал быть воспринимаем.

Санитар выслушал все очень внимательно, кивая головой и говоря от времени до времени: «Ну уж это конечно». Или: «Оченно даже слободно».

В буфетной лежали на полу два тюфяка. На один из них лег Степан Александрович.

Он почти засыпал, однако, услыхав голоса, открыл глаза.

В буфетную вошли еще два санитара и принялись пить чай, оглушительно раскусывая сахар.

— Ну что? Все кутят?

— Самое пошло оживление. Еще семерых девок привели. Одна ровно слон.

— Вот барин рассказывал, — сказал грензенский лакей, кивая на Степана Александровича, — какой случай был. Заснул так один, а кошелек рядом положил.

— Ну и что ж?

— Украли.

— Много денег?

— Не сказывал. Полагать надо, порядочно.

— Я деньги завсегда в сапог. Самое для них тихое место.

Степан Александрович вздохнул и потерял сознание.

ЧАСТЬ 3

ПРОШЕДШЕЕ НЕСОВЕРШЕННОЕ (IMPERFECTUM)

Глава 1

Очки унижения

Когда произошла Февральская революция, муж Нины Петровны был назначен товарищем министра и отбыл в Петроград, облив слезами свою коллекцию слонов. Так как Нина Петровна не выносила петроградского климата, то она осталась в Москве, а так как после революции ей одной жить в особняке стало страшно, то она уговорила Степана Александровича переехать к ней, на что тот из джентльменства согласился. Ему была отведена комната, непосредственно примыкавшая к спальне Нины Петровны, так что, в случае нападения на дом толпы санкюлотов, он мог одним прыжком очутиться рядом с охраняемой дамой. Для большей безопасности Нина Петровна никогда не запирала дверь со своей стороны, а полы устлала толстым ковром, дабы доблестный защитник ее мог появиться неслышно и внезапно, подобно карающему ангелу.

Из окон особняка, стоявшего в глубине двора, была видна радостная революционная толпа, ходившая взад и вперед с красными флагами, не без основания полагая, что подобное хождение в светлый весенний день много приятнее всякою другого занятия. И все сочувствовали этой милой толпе. Даже больные в больницах, брошенные персоналом по случаю манифестаций и умиравшие вследствие отсутствия ухода, умирали радостно, сознавая, ради какого великого дела они покинуты. Родзянко и Гучков изнемогали под бременем популярности. В гостиных ругали Чхеидзе. Тогда же в одной из этих гостиных один грустный человек спросил хозяйку: «Что думаете вы о Ленине?» И получил в ответ: «По-моему, Максимов лучше». Ибо разумели тогда под Лениным обычно актера Малого театра.

Степан Александрович революцию в общем принял. Он читал Нине Петровне вслух «Графиню Шарни» Дюма, а также Ипполита Тэна. Нина Петровна так нервничала от этих чтений, что Степану Александровичу приходилось проводить с нею круглые сутки, не покидая ее даже в ванной, так как, узнав историю Марата, Нина Петровна была убеждена, что ее убьют именно в ванне.

Да и нужно сказать, что прислуга большую часть времени проводила на митингах.

Вообще Степан Александрович отстал от общественной жизни, все время ходил в халате, очень пополнел и как-то потерял себя. Внутренний огонь, пожиравший его всю жизнь, вдруг угас, и у него незаметно стал вырастать второй подбородок, а в раздетом виде он стал походить уже не на одухотворенного факира, как прежде, а на моржа. В то время как вся Россия горела и возрождалась, гениальный человек, наоборот, брюзг и как бы впадал в ничтожество. Но кремень всегда кремень. Стоит ударить по нему другим кремнем и блеснет искра. И вот этим вторым кремнем явился неожиданно никто другой, как Пантюша Соврищев.

Пантюша Соврищев с самого начала революции исчез.

Появился он внезапно у особняка Нины Петровны в конце октября 1917 года в 9 часов вечера. Шел дождь. Тщетно прозвонив и простучав у парадного хода минут десять, он отправился на черное крыльцо, а по дороге заглянул в освещенную кухню. Он увидал зрелище, заставившее его слегка вскрикнуть от удивления: Степан Александрович находился один в кухне и, видимо, пытался поставить самовар. Подобрав полы халата, он безнадежно перебирал уголь, наложенный в ведро, потом взял ведро воды и вылил его в самоварную трубу, так что вода хлынула из поддувала и подмыла ему подошвы. Тогда Степан Александрович погрозил кулаком в пространство.

Соврищев не смотрел дальше, а через незапертый черный ход прошел в дом и прошел прямо в комнату Нины Петровны. Та лежала на постели навзничь в батистовой рубашечке с розовым бантиком на груди и, когда Пантюша вошел, раздраженно крикнула: «Готова вода?» Нина Петровна была без пенсне.

— Вы меня не узнаете, Нина Петровна? сказал Пантюша, подходя к кровати.

Нина Петровна, вскрикнув «ах!», накинула на себя голубое одеяло и простонала:

— Недобрый. Разве можно так врываться?

— Я почему-то думал, что ваша спальня дальше, а потому и не постучался. Что с вами?

— Страшные боли в животе… Мне необходима грелка, а Степан Александрович возится с самоваром. Прислуга разбежалась по собраниям.

— Нина Петровна, разрешите все же поцеловать вам ручку.

И Пантюша взял протянутую ему из-под одеяла душистую ручку.

— Какие у вас горячие руки, — вскричала Нина Петровна.

— Это мое свойство… Они могут вполне заменить грелку.

— Не смейте так говорить! Нехороший, нехороший…

— Скажите, Нина Петровна, у вас боли здесь?

— Здесь.

— Ну так вам нужен легкий массаж… я ведь когда-то готовился в медики…

— Врете?

— Ну, вот… я никогда не вру… Я прошел даже курсы пассивного норвежского массажа…

— Правда?.. А то меня все обманывают…

Но Пантюша уже разглаживал атласную кожу Нины Петровны.

— В самом деле мне уже лучше, — говорила она, — но вы правда медик?

— Вы же видите.

— Куда? Куда? Здесь у меня не болит.

— Сегодня не болит, заболит завтра…

Но внезапно раздавшиеся шаги прервали куре лечения. Пантюша стремительно отскочил в амбразуру окна, а Нина Петровна натянула до подбородка съехавшее было на пол одеяло.

вернуться

16

Игру (фр.)

18
{"b":"303841","o":1}