Стоя под душем, я решила: не собираюсь больше оставаться в дураках. Наконец-то я во всем разобралась. Все поняла. Прозрение – мучительный процесс, но он того стоит. Я словно родилась заново. Новая Минт. Наконец-то, наконец, я могу жить дальше. Говорила, что переживу это, и пережила. Теперь я беззаботна, как пасхальный цыпленок. Сама проклевала жесткую скорлупу и выбралась на солнышко, чтобы расти и хорошеть. «Во всем виноват один лишь Доминик», – удивленно повторяла я про себя. Я была ни при чем. Долгие месяцы казнила себя без вины. Оказывается, ответ прост: деньги, бумажки с водяными знаками, презренный металл. Просто и грубо. Я – всего лишь жертва алчности Доминика.

Одеваясь, я подумала: «Спасибо Господу, что на свете есть Вирджиния Свиной Пирожок!» Если бы не она, я бы никогда не осознала всю низость и мелочность натуры Доминика. Ее неожиданный телефонный звонок расставил все по местам. Она разрешила головоломку. И вот теперь вагон метро, грохоча, несет меня в южном направлении, а я дружелюбно улыбаюсь пассажирам. Хотя пассажиров не так уж много, ведь сегодня Страстная пятница. Поистине страстная. В буквальном смысле слова. Ведь страсти, наконец, улеглись, и я обрела свободу. Я посмотрела на часы: без пяти девять, а на работу мне только к десяти. Так что, не доехав до станции «Эйнджел», я сошла на «Набережной». И, шагая по Стрэнду, залитому лимонными лучами солнца, ощутила лишь легкий укол при виде отеля «Уолдорф». Это было уже не сожаление о несбывшемся, но отголосок боли и унижения, которые Доминик заставил меня пережить. Миновав Олдуич, я двинулась по Флит-стрит, мимо Дома правосудия, старой редакции «Дейли экспресс» и «Пре-а-Манже». А потом повернула направо, к церкви Сент-Брайдз. Я знала, что будет нелегко, но мне требовалось пройти через заключительную фазу выздоровления, разыграть последнюю сцену спектакля.

Послонявшись минутку у крыльца, я зашла внутрь. Церковь была пуста. Совершенно пуста. Внутри оказалось тепло, как в утробе. Желтые цветы: солнечные бутоны нарциссов, кремовые тюльпаны и усыпанные золотистыми венчиками ветки форсинтии – напоминали о праздновании Пасхи. Во второй раз я прошла вдоль рядов к алтарю, и каждый мой шаг отзывался эхом. Я замерла на том самом месте, где стояла напротив Доминика в июле, и вдохнула аромат пчелиного воска, сладкий, как мед. До меня донеслись призрачные голоса: «Согласен ли ты? Согласен?..» – «Нет. Нет... Нет...» – «В болезни и здравии. В болезни...» – «Не могу. Не могу... Не могу...» – «Давай же, Дом. Давай...» – «Мы обязательно разведемся. Разведемся...» – «Ш-ш! Мадам! Ш-ш!» – «Не упади! Не упади... не упади...»

Потом я подняла глаза к потолку и попыталась представить, что над головой открытое небо, а вокруг – почерневшие, обугленные стены, обгорелые скамьи. «Вот что со мной произошло», – подумалось мне. Меня тоже разбомбили, до основания. Осталась лишь зияющая, разрушенная оболочка. Казалось, я никогда не восстану из руин. Но теперь я поняла, что ошибалась. Я родилась заново. Такая же, как прежде, и другая. Я воссоздала себя прежнюю, используя новую материю. «Нужно что-то сказать, – подумала я, – но что?» В конце концов, я просто произнесла: «Спасибо!» – и направилась к двери. По пути к выходу на глаза мне попалась доска с надписью: «Молитвы», сплошь усеянная записками. «Помолитесь за то, чтобы мы с Джулианом увиделись снова», – гласила одна. «За Элис, которая тяжело больна», – просила вторая. «За моего сына Тома, который волнуется из-за экзаменов», – молила третья. И тут я прочитала: «Помолитесь за мою дочь Минти, которая очень несчастлива». Я узнала папин почерк. Наверное, он вернулся сюда спустя несколько дней после свадьбы. Я сняла записку: мне уже не нужны молитвы. Потом вытерла глаза и пошла на работу.

«Воистину от великого до смешного один шаг», – подумала я, войдя в офис через полчаса и увидев Уэсли. У него был действительно смешной вид. Мало того, он выглядел странно. Не потому, что оделся нелепо, и не потому, что побрил голову. А потому, что был на девятом месяце беременности. Он... Ба!.. Я вспомнила, какой сегодня день, и улыбнулась собственной догадливости.

– Первое апреля – никому не верю, – сказала я. – Раскусила! Раскусила!

– Минти, это не шутка, – серьезно проговорил он и погладил свой выступающий живот.

Я вытаращила глаза. А что же еще? Вид у него был такой, будто он вот-вот родит. Он походил на мужика с того дурацкого рекламного плаката, который призывал мужчин «быть ответственными».

– Уэсли, если это не первоапрельская шутка, то что? – поинтересовалась я.

– Сопереживаю.

– Что?!

– Я сопереживаю. Проникаюсь чувствами Дейдры. Хочу до конца понять, что она ощущает. – Он задрал джемпер, демонстрируя нечто похожее на зеленый полотняный бронежилет, прикрепленный к животу скотчем.

– Это накладной живот, – объяснил он. – Для мужчин. Чтобы они сумели понять, каково их беременным подругам.

– О...

– Прислали из Америки, – похвастался он. – По Интернету заказал. У нас такие не продаются.

– И, слава богу, – порадовалась я. – Выглядит ужасно. Какой уважающий себя британец согласится напялить подобный кошмар?

– Ну... я же согласился, – ответил Уэсли. По-моему, он немного обиделся. – Мне кажется, это хорошая идея. Его можно чем-нибудь набивать, по мере роста эмбриона. Мы с Дейдрой уже на шестом месяце, – сообщил он. Потом встал и подпер ладонями спину. – О боже, моя спина меня убивает, – пожаловался он.

– Уэсли!

– Я буду так рад, когда все закончится.

– Хватит тебе!

– У меня жуткие спазмы...

– Ради бога, прекрати!

– И все время тошнит.

– Прошу тебя, Уэсли! – со смехом умоляла я. – Хватило с нас одной Мелинды.

– Кстати, ты слышала? Она возвращается на работу, – проинформировал он, достав каталог магазина «Малыш и мама».

– Что?! – Улыбка осыпалась с моего лица на пол.

– Мелинда возвращается. Ты еще не знаешь? Я в ужасе таращилась на него:

– Нет.

– Все о'кей, Минти. Не переживай, тебе ничего не грозит. Она будет работать в ночную смену.

– Звонки от придурков в прямом эфире?

– С двух до четырех ночи. У Джека были дыры в расписании, и она как раз подойдет, ведь не надо будет писать сценарий.

– Это уж точно.

– От нее требуется только не спать и отшивать крезанутых.

– Как только она согласилась после той жуткой ссоры?

– Очевидно, ей отчаянно хочется вернуться и быть «вадиоведущей», а Джек выбился из сил, пытаясь подобрать кого-то на эту должность. О, легок на помине... – добавил Уэсли.

– Доброе утро! – весело поздоровался Джек. В последнее время он выглядел намного счастливее. – Как у нас чисто, – подозрительно осмотрелся он. – Неужели рак на горе свистнул и пришли уборщики? Уэсли, мне страшно даже предположить, зачем ты запихнул подушку под свитер.

– Это не подушка, а накладной живот для сопереживания.

– Все ясно, – ошалел Джек. – Доброе утро, Минти! – обратился он ко мне. – У тебя довольный вид. Прямо-таки цветешь.

– Цвету? – с недоверием спросила я. – Правда?

– Да, – подтвердил он. – Цветешь и пахнешь. – Он взял со стола Уэсли «Книгу молодой мамы» и улыбнулся мне краешком губ. – Ты что, влюбилась?

– Что? О нет. Просто счастлива, – объяснила я. – Вот и все. Я будто родилась заново.

– Вот-вот, Дейдру это тоже ждет, – скорчив гримасу объявил Уэсли. – Наверное, это очень больно.

– Что? – спросил Джек.

– Я сказала «родилась заново», а не «родила».

– Ты уверена, что гормоны тут ни при чем? – не поверил Уэсли, доставая книгу Мириам Стоппард.

– Уверена. Это было внутреннее перерождение.

– А вид у тебя такой, будто ты влюбилась, – кинул Джек через плечо, заходя в свой кабинет.

– Да, – вдруг изрекла Моника. – И, правда.

– Вы что, издеваетесь, что ли? – рассмеялась я. Потом сняла трубку и позвонила Джо.

Понимаете, я хотела все ему рассказать. Хотела рассказать о своем новом прорыве. О том, как я выбросила Доминика на помойку прошлого. И мы договорились встретиться в «Скрин-он-зе-Грин», в Айлингтоне, в шесть часов на следующий вечер.