— Сущая правда, сэр, — сказал Бич, и его тусклые глаза возбужденно заблестели, а ноздри затрепетали, как у боевого коня, заслышавшего сигнал к атаке. — Слизистая оболочка моего желудка очень не в порядке.

— Каждая оболочка что-то прячет. — Сэр?

— Я сказал: поведайте мне все.

— Да как же так, сэр, — с тоскливой жаждой произнес Бич.

— Чтобы доставить мне удовольствие! — не отступал Псмит.

— Что же, сэр, очень любезно с вашей стороны поинтересоваться. Обычно все начинается с тупой стреляющей боли в правой стороне брюшного пресса от двадцати минут до получаса после еды. Симптомы…

В глазах Псмита было лишь ласковое сочувствие, пока он слушал нечто вроде рассказа очевидца о землетрясении в Сан-Франциско. Тем не менее про себя он пламенно желал, чтобы его собеседник говорил более живо и занимательно. Однако всему наступает конец. И самые медлительные реки когда-нибудь вольются в океан. Трогательнейшей фразой дворецкий завершил-таки свое повествование.

— «Пепсидин Паркса», — тотчас сказал Псмит. — Сэр?

— Вот что вам требуется. «Пепсидин Паркса». Он вас мигом поставит на ноги.

— Я запишу это название, сэр. О таком целебном средстве я еще не слышал. И если мне будет дозволено, — добавил Бич, устремляя на своего благодетеля тусклый, но полный обожания взгляд, — я хотел бы выразить свою благодарность за вашу доброту.

— Не за что, Бич, не за что… Ах да, Бич, — добавил он, когда дворецкий поплыл к двери. — Я вспомнил, что собирался поговорить с вами еще кое о' чем.

— Да, сэр?

— Я решил поговорить с вами, прежде чем обратиться к леди Констанции. Дело в том, Бич, что мне душно.

— Неужели, сэр? Кажется, я забыл упомянуть среди моих симптомов еще и одышку.

— Очень жаль. Но с вашего разрешения отложим на миг тему вашего внутреннего организма и его недугов. Говоря о том, что мне душно, я подразумевал духовную нехватку воздуха. Вы когда-нибудь писали стихи, Бич?

— Нет, сэр.

— А! Тогда вам не просто постичь мои чувства. Беда моя, Бич, порождается тем, что в Канаде я привык творить в глубочайшем уединении. Вы помните строфы в моих «Песнях пакости», начинающиеся: «Сквозь бледную параболу Восторга»?..

— Боюсь, сэр…

— Они вам не знакомы? Жаль, жаль. Попытайтесь как-нибудь приобщиться к ним. Пальчики оближете. Так вот, строфы эти были написаны в уединенной хижине на берегах Саскачевана в милях и милях от ближайшего человеческого жилья. Я таков, Бич. Мне необходим стимул великих вольных просторов. Когда я нахожусь среди мне подобных, вдохновение чахнет и гибнет. Ну, вы знаете, как бывает, если вокруг люди. Только сядешь пописать, как кто-нибудь входит, плюхается на стол и начинает распространяться о себе. Всякий раз, чуть распишешься, тут же вламывается какое-нибудь чуждое воздействие и Муза скукоживается. Вы понимаете, что я имею в виду?

— Да, сэр, — сказал Бич, чуть-чуть сглатывая.

— Вот почему для человека, подобного мне, жизнь в замке Бландингс имеет свои минусы. А мне необходимо место, где я мог бы побыть один, Бич, один с моими грезами и видениями. Какое-нибудь небольшое орлиное гнездышко на обрывах времени… Другими словами, не имеется ли в пределах парка пустующий коттедж, куда я мог бы удаляться в приливе вдохновения и орудовать пером, не опасаясь, что меня прервут?

— Маленький коттедж, сэр?

— Маленький коттедж. Увитый над дверью жимолостью, со старушкой-луной, выплывающей из-за древесных вершин. Коттедж, Бич, где я могу предаваться размышлениям, где я могу повернуть ключ в замочной скважине и проститься с миром. Теперь, когда замок закишит гостями, съезжающимися на бал графства, я должен незамедлительно выторговать себе такое убежище, иначе человечество навеки лишится сочного ломтя бесценнейшей поэзии.

— Вы желаете, — осторожно выяснял Бич, — небольшой коттедж, где сможете писать стихи, сэр?

— Вы как леопард следуете за моей мыслью. Вам известен такой приют?

— В западном лесу, сэр, есть пустующий коттедж лесника, но он очень убогий, сэр.

— Как бы ни был он убог, мне его достаточно. Как вы полагаете, леди Констанция не обидится, если я попрошу ее одолжить мне указанный домик на несколько дней?

— Полагаю, ее милость отнесется к этому спокойно. Она привыкла… Ей не внове… Могу только сказать, сэр, что прошлым летом гостивший в замке литературный джентльмен выразил желание каждое утро перед завтраком принимать в саду солнечные ванны. В натуральном виде, сэр. И ее милость только поручила мне предупредить горничных и ничем не воспрепятствовала исполнению его желания. А потому…

— А потому целомудренная просьба вроде моей не вы-зовет сердечного приступа? Превосходно! Вы не представляете, что значит для меня сознание, что вскоре я обрету свой тихий приют, куда смогу удаляться в поисках одиночества.

— Думается, сэр, это вам весьма приятно.

— Так я представлю это предложение правлению, как только леди Констанция вернется?

— Да, сэр.

— Мне бы хотелось еще раз занести в протокол, Бич, что я крайне обязан вам за ваше сочувствие и советы в этом деле. Я знал, что могу на вас положиться.

— Не за что, сэр. Я только рад, что удостоился оказать вам содействие…

— Да… И вот что, Бич… — Сэр?

— Последний пустячок, Бич. Вы ведь вскоре увидите Кутса, моего камердинера?

— Полагаю, что незамедлительно, сэр.

— Так не откажите ловко ткнуть его пальцем под нижнее ребро…

— Сэр! — вскричал Бич, от ошеломления утратив присущее дворецким олимпийское спокойствие. Он судорожно сглотнул. Более полутора лет, с тех пор как леди Констанция Кибл начала закидывать удочку в мутные воды мира искусства и извлекать их обитателей на пушистые ковры замка Бландингс, Бич испил до дна чашу всяких эксцентричностей. Но до этого мгновения он надеялся, что Псмит окажется приятным исключением из вереницы полоумных литературных гениев, которые весь этот томительный срок то появлялись в замке, то исчезали из него. И вот! Псмит вдруг занял первое место в голове этой процессии. По сравнению с ним человек, который приехал в апреле на неделю и требовал, чтобы ему к рыбе подавали джем, выглядел полным ничтожеством. — Ткнуть его под ребро, сэр?

— Ткнуть его под ребро, — неумолимо сказал Псмит, — и одновременно шепнуть ему на ухо одно слово: «Ага!»

Бич облизнул губы.

— «Ага!», сэр?

— «Ага!» И сообщите, что это от меня.

— Слушаю, сэр. Будет исполнено, — сказал Бич, и с приглушенным звуком — полувздохом, полупредсмертным клокотанием, он, пошатываясь, удалился сквозь обитую зеленым сукном дверь.

Завтрак кончился, и гости Бландингса разошлись кто куда. Одни — писать письма, другие — покатать шары в бильярдной, третьи направились к конюшням, четвертые на поле для гольфа. Леди Констанция беседовала с экономкой, лорд Эмсуорт среди клумб допекал старшего садовника Ангуса Макаллистера, а по Тисовой аллее задумчиво прогуливалась мисс Пиви, и на ее изящную головку ложились солнечные зайчики.

Она была одна. Грустный, но неоспоримый факт: в нашем несовершенном мире Гений часто — так часто! — обречен прогуливаться один… конечно, если более земные натуры успевают ускользнуть при его приближении. Ни единый член орды, обрушившейся накануне на Бландингс, не выразил ни малейшей склонности культивировать общество мисс Пиви.

Об этом можно было только пожалеть. Если оставить в стороне жилку нечестности, которая толкала ее красть все, на что она могла наложить руку, разве только предмет этот оказывался прибит гвоздями к чему-либо неподъемному, Эйлин Пиви в любом другом отношении заслуживала одного лишь восхищения. И, как ни странно, именно благородная сторона ее натуры отпугивала этих вульгарных критиков. Мисс Пиви, похитительница чужих вещей, была им неведома, а бегали они от мисс Пиви, поэтессы. И тут следует упомянуть, что мисс Пиви, как бы ни расслаблялась она в обществе дорогих друзей вроде Эдварда Кутса, поэтесса была самая настоящая. Шесть сборников, значащихся в каталоге Британского музея под ее фамилией, были плодом ее собственного, ни у кого не позаимствованного вдохновения. И хотя издание первого она оплатила из своего кармана, остальные пять ее издатель опубликовал на собственный страх и риск, и они даже принесли небольшую прибыль.