— Мое краткое знакомство с товарищем Мактодцом наводит меня на мысль, что он пытался заколоть ее хлебным ножом. Он произвел на меня впечатление большой кровожадности.

— У них обедали какие-то друзья. Подали курицу, и Синтия все потрошки положила гостям, а ее муж взвился со своего стула с диким воплем и, крича: «Ты же знаешь, я их люблю больше всего на свете!», выбежал из дома, чтобы больше никогда туда не возвращаться.

— На месте миссис Мактодд я испытал бы совершенное удовлетворение таким оборотом дела.

— Синтия говорит, что с тех пор, как они поженились, он уже шесть раз убегал из дома, чтобы больше туда не возвращаться.

— Могу ли я упомянуть, так, к слову, — сказал Псмит, — что не люблю куриные потрошки?

— Синтия мне посоветовала выходить замуж только за эксцентричного человека. Она говорила, что это очень весело… Ну, а эксцентричнее вас я вряд ли кого-нибудь встречу, правда?

— Да, на мой взгляд, вы поступите неразумно, если рискнете ждать второго такого случая.

— Только одно… — задумчиво произнесла Ева. — «Миссис Смит»… Звучит не очень, верно?

Псмит ободряюще улыбнулся.

— Следует смотреть в будущее, — сказал он. — Мы не должны забывать, что я еще только начинаю карьеру, которая, по моему убеждению, будет на редкость блистательной. «Леди Псмит» — уже лучше. «Баронесса Псмит»… еще лучше. И — кто знает? — «герцогиня Псмит»…

— Ну, в любом случае только что вы вели себя замечательно, просто замечательно. Этот ваш прыжок…

— Слова ваши, — сказал Псмит, — чудная музыка для моих ушей, но мы не должны забывать, что фундамент для столь успешного маневра заложил товарищ Трипвуд. Если бы не своевременное вмешательство его ноги…

— Боже мой! — вскрикнула Ева. — Фредди! Я совсем про него забыла.

— И правильно сделали, — сказал Псмит, — абсолютно правильно.

— Надо пойти выпустить его.

— Как скажете. И тогда он сможет пойти с нами погулять. Я как раз хотел предложить вам побродить по лесным тропинкам. Изумительный вечер и весело лепечущий товарищ Трипвуд подле нас — что может быть лучше? Я немедленно пойду и выпущу его.

— Не затрудняйтесь, не надо, — сказала Ева.

Золотая тишь безупречного летнего утра окутывала замок Бландингс и ближние его окрестности. С безоблачно голубого неба солнце изливало животворные лучи на все те розы, гвоздики, флоксы, анютины глазки, штокрозы, аквилегии, шпорники, камнеломки и синие-синие колокольчики, которым сады были обязаны своей неподражаемой красотой. В тени резвились молодые люди в спортивных костюмах и молодые же девицы в белых юбках и блузках. С теннисных кортов за живой изгородью доносились веселые возгласы, а птицы, пчелы и бабочки летали и порхали по своим делам с неуемной энергией и бодростью. Короче говоря, сторонний наблюдатель, приверженный к банальностям, сказал бы, что повсюду царило счастье.

Однако счастье даже в самые чудные утра редко бывает всеобщим. Гуляющие молодые люди и молодые же девицы были счастливы; теннисисты были счастливы; птицы, пчелы и бабочки были счастливы, Ева, в приятной задумчивости вышедшая на террасу, была счастлива. Фредди Трипвуд, расположившийся в курительной, был счастлив, смакуя полученную от Псмита в глухой час ночи информацию, что тысяча фунтов ему обеспечена. Мистер Кибл, дописывая письмо к Филлис с сообщением, что она может завершить переговоры о покупке линкольнширской фермы, был счастлив. Даже старший садовник Ангус Макаллистер был настолько счастлив, насколько способен быть счастлив шотландец. Но лорд Эмсуорт, обвисающий в окне библиотеки, испытывал только нервное раздражение, гармонирующее более с зимними метелями, чем с единственным солнечным июльским днем, который выпал на долю Англии за последнее десятилетие.

Мы уже видели его сиятельство в сходной позе и примерно в таком же настроении. Но тогда причиной его меланхолии была потеря пенсне. В это утро пенсне крепко оседлало его переносицу, и он видел все ясно и четко. Мрачен же он был потому, что десятью минутами ранее его сестра Констанция внезапно загнала его в библиотеку и осыпала язвящими упреками по поводу увольнения Руперта Бакстера, самого компетентного в мире секретаря. И к окну граф отвернулся, только чтобы укрыться от ее гипнотизирующего взгляда. А то, что он узрел в этом окне, погрузило его в еще более черную пучину отчаяния. Солнце, птицы, бабочки и цветы призывали его выйти в сад и насладиться жизнью сполна, но у него не хватало духа вырваться на свободу.

— По-моему, ты сошел с ума, — сказала сурово леди Констанция, возобновляя свою речь с того зачина, к которому прибегала уже несколько раз.

— С ума сошел Бакстер, — парировал граф, также повторяясь.

— Нет, ты невозможен!

— Он бросал в меня цветочные горшки.

— Ах, пожалуйста, перестань говорить об этих цветочных горшках! Мистер Бакстер мне все объяснил, и даже ты мог бы понять, что его поведение было вполне извинительным.

— Он мне не нравится! — вскричал лорд Эмсуорт, вновь отступая на последний рубеж — в тот окоп, из которого леди Констанции никак не удавалось его выбить.

Наступило молчание, как и за несколько минут до этого, когда дискуссия достигла той же стадии.

— Ты будешь без него как без рук, — сказала леди Констанция.

— Ничего подобного, — сказал его сиятельство.

— Нет, будешь и прекрасно это знаешь. Где еще ты найдешь секретаря, способного все предусматривать и ничего не упускать, как мистер Бакстер? Ты же знаешь, что ты — абсолютный ребенок, и, если у тебя не будет кого-то, кому ты можешь спокойно доверить свои дела, не представляю, чем это кончится!

Лорд Эмсуорт промолчал. И только тоскливо посмотрел в окно.

— Полнейшим хаосом! — простонала леди Констанция. Его сиятельство остался нем, но теперь в его белесых глазах мелькнуло нечто близкое к радости: в эту секунду из-за угла замка со стороны конюшен выехал автомобиль и, урча, остановился перед дверями. В автомобиле покоились кофр и саквояж. И почти тут же в библиотеку вошел Бакстер, одетый и обутый для дальней дороги.

— Я пришел попрощаться, леди Констанция, — сказал Бакстер холодным и категоричным тоном, сверкнув сквозь очки на своего бывшего патрона взглядом, полным сурового упрека. — Автомобиль, который должен отвезти меня на станцию, ждет у дверей.

— Ах, мистер Бакстер! — Леди Констанция, эта сильная женщина, даже затрепетала от расстройства чувств. — Ах, мистер Бакстер!

— До свидания. — Он сжал ее руку в кратком прощальном приветствии и вновь на миг вперил очки в обвисающую фигуру у окна. — До свидания, лорд Эмсуорт.

— А? Что? А! Ах да. До свидания, мой доро… Я хочу сказать: до свидания. Я… э… желаю вам доброго пути.

— Благодарю вас, — сказал Бакстер.

— Но, мистер Бакстер! — воззвала леди Констанция.

— Лорд Эмсуорт, — сказал экс-секретарь ледяным тоном, — я более у вас не служу…

— Но, мистер Бакстер, — простонала леди Констанция, — конечно же… даже сейчас… просто недоразумение… спокойно обсудить…

Лорд Эмсуорт подпрыгнул, как ужаленный.

— Что-о! — произнес он примерно с той же силой, какую ушедший в небытие мистер Кутс имел обыкновение влагать к свои «хей!».

— Боюсь, уже поздно, — к бесконечному его облегчению ответил Бакстер. — Я дал слово, и ничего изменить нельзя. С тех самых пор, как я поступил к лорду Эмсуорту, мой прежний наниматель — американский миллионер по фамилии Дживонс — засыпал меня лестными предложениями вернуться к нему. До сих пор неуместная лояльность препятствовала мне принять эти предложения, но нынче утром я телеграфировал мистеру Дживонсу, что свободен и выезжаю к нему немедленно. Взять назад это обещание я не могу. Слишком поздно.

— О да, о да, ну, конечно, ни в коем случае, даже не думайте об этом, мой дорогой! Нет, нет, нет, ни за что! — сказал лорд Эмсуорт с бесхитростным восторгом, который и леди Констанция и мистер Бакстер сочли почти непристойным.