– А что ты думаешь об этой анонимке? Я же тебе говорил о масле и фанере.

– Кляуза, конечно, но приказ есть приказ. Надо будет докладывать. Завтра к вам в полк прилетит командующий. Поговори с ним об этом.

Сообщение о прибытии командующего насторожило:

– Зачем он прибудет к нам?

– Видимо, хочет познакомиться с гарнизоном. Вашим полком он заинтересовался особо. Ты же сам написал рапорт, что полк по тревоге может подняться в воздух только через полтора часа. А у других истребительных полков готовность к бою не больше часа. Ваш срок командующего не устраивает.

– Объясню, обосную. Да, вот еще что. Мы начали стрелять по конусу новым методом. Результаты отличные. Может, мне стоит поговорить с командующим, об этом? Если нужно, летчики могут показать стрельбу прямо над аэродромом.

– Давай. Если одобрит, мы этот метод применим в других полках.

Небо принято называть голубым. Для летчика оно каждый летный день выглядит по-разному. Все зависит от задачи и ее выполнения в воздухе. Мне в это теплое осеннее утро оно виделось чистым, но тревожным. Я с особым вниманием следил за взлетом младшего лейтенанта Кудрявцева.

Наши асы в Испании, в Китае, на Халхин-Голе, а затем в ходе Великой Отечественной войны, как правило, уничтожали вражеские самолеты с первой очереди. Повторная атака по истребителю, если он не подбит, в групповом бою почти исключалась. Самолет врага резким маневром выходил из-под удара. Поэтому надо было обучать летчика-истребителя так, чтобы он поражал цель с первой очереди. Но обучали по старинке, как в двадцатые годы, когда максимальные скорости истребителя не превышали 200 – 280 километров в час. По полотняному конусу, который летчики называли «колбасой», стреляли только заградительным огнем, целясь не в саму мишень, а в упрежденную точку, надеясь, что «колбаса» сама наскочит на пущенную очередь.

На самолетах того времени поправка на скорость конуса и вынос точки прицеливания вперед были небольшими. Из поля зрения летчика в момент стрельбы конус не выходил.Заградительный огонь приближался к огню на поражение. С ростом скоростей истребителей, появлением крупнокалиберных пулеметов и пушек вынос точки прицеливания был настолько большим, что конус стал выходить из поля зрения летчика. К тому же светящиеся трассы перед носом врага предупреждали противника об опасности, он принимал контрманевр, атака срывалась.

Поняв, что существующий метод обучения стрельбе по конусу устарел, я нашел свой и отработал его в полетах. Результат оказался выше существовавших нормативов. На фронтах Великой Отечественной войны, применяя этот метод, я сбивал самолеты, как правило, с одной очереди. Но для того, чтобы применить его, надо в совершенстве владеть машиной. Слабо подготовленный летчик может врезаться в мишень. Вот почему я не спускал глаз с самолета Кудрявцева, который должен был стрелять по конусу моим методом. Это был его первый вылет на такую стрельбу, хотя до этого он прошел учебную тренировку, показав хорошие результаты. И все же я переживал.

Кудрявцев вырулил на старт. Я обратил внимание, что голос его звучит уверенно, но глуховато, выдает его волнение, и это порадовало меня. Равнодушным на старте летчик, как и спортсмен, быть не должен.

Самолет-буксировщик уже находился в воздухе. Кудрявцев пристроился к нему, а в зоне стрельб сразу отвалил в сторону. И тут же от буксировщика отделилась мишень. Под напором воздуха веревка быстро размоталась, в голубом небе белизной сверкнул конус. И тут же в динамике раздался голос Кудрявцева:

– Разрешите стрельбу?

– Разрешаю, – ответил летчик самолета-буксировщика.

Кудрявцев занял исходное положение для атаки, летя параллельным курсом на 500 – 600 метров правее конуса, потом рывком развернулся влево, направив нос истребителя в голову мишени. До нее уже было метров сто. Дальше сближаться становилось опасно: можно врезаться в конус. Глядя на этот маневр, я весь напружинился, опасаясь, что летчик может опоздать со следующим маневром. Но он круто переложил машину в правый крен. Инерция сближения была погашена. Конус застыл перед истребителем. Мишень в прицеле. Огонь! Но огня не последовало. Кудрявцев круто отвалил от мишени. Это была тренировочная атака, как и предусматривалось заданием.

Вторая атака. Она походила на первую. Только в шум моторов вплелся короткий рык пушек. Трассирующие нити прошили конус, и он, точно живое существо от боли, вздрогнул.

Вторым стрелял Иван Королев. За ним должен был отстреляться и третий летчик. Но от первой же очереди Королева мишень разлетелась. Когда остатки конуса были доставлены на аэродром, оказалось, что у Кудрявцева пять попаданий и два у Королева…

Нового командарма я не раз встречал в Главном штабе ВВС, а в годы войны мне пришлось с ним побеседовать в необычной обстановке. Было это в марте 1945 года. Я летел на истребителе в район озера Балатон, где шли жестокие бои на земле и в небе. За Карпатами из-за погоды мне пришлось выполнить вынужденную посадку, во время которой я получил травму. С места аварии кто-то доложил начальнику Главного штаба ВВС маршалу авиации Ворожейкину, что пострадал его родственник. За мной срочно вылетел самолет, меня доставили в Москву, где и состоялось знакомство с однофамильцем Григорием Алексеевичем Ворожейкиным. Когда я представился, он удивленно и с укором спросил:

– Почему вы выдали себя за моего родственника?

– Я не выдавал. Видимо, кто-то в штабе перестарался.

После того «деликатного» разговора мы больше не виделись. И вот новая встреча. Я знал, что маршал еще до революции окончил школу прапорщиков, был участником первой мировой и гражданской войн. До начала тридцатых годов служил общевойсковым командиром. Потом перешел в авиацию. Сильный, высокий и спокойный человек. Сейчас же, когда вышел из транспортного самолета, выглядел раздраженным. Я начал доклад, но он властно перебил:

– Почему летаете?

– Запрета полк не получал.

– А мой прилет вам ни о чем не говорит?

До меня дошел смысл вопроса, и я спокойно заметил:

– Вашей посадке ничто не угрожало. Все самолеты были выше вашего эшелона подхода к аэродрому на две тысячи метров.

– Выше, выше, – уже более сдержанно проговорил командующий. – А где машина, на которой я поеду?

Всякий раз, когда на аэродром прибывали старшие военачальники, они прежде всего интересовались организацией полетов и мастерством летчиков. Я думал, так будет и сейчас, поэтому машина стояла у стартового командного пункта. Но маршал авиации даже не оглядел аэродром и не посмотрел в небо.

– Машина ждет у эскапе.

– Ну ладно, пойдем, – снисходительно согласился мой однофамилец.

Уже в машине он сообщил, что поедет в казарму. Казарма – длинное одноэтажное деревянное здание. Двухъярусные койки. Постели заправлены. Чистота. Командующий заглянул в умывальник и туалет. Везде порядок. Прежде чем выйти из казармы, спросил:

– Специально для меня навели лоск или всегда так прибираетесь?

– Люди любят чистоту и порядок. А перед вашим прибытием особенно постарались.

– Теперь поедем в штаб, – сказал командующий.

Ехали молча. В штабе он тоже молча осмотрел нижний этаж, спросил:

– Фанерных клетушек зачем понастроили?

– Здесь была одна комната. А штабу нужны изолированная секретная часть, комната для начальника строевого отделения и кадров: личные дела офицеров положено хранить отдельно. Инженеру полка со своей службой тоже необходима клетушка.

– Где ваш кабинет?

– Наверху.

Мы вдвоем поднялись по крутой, как на военных кораблях, лестнице. Когда вошли в кабинет – мансарду сеновала, я пояснил:

– Здесь будет находиться и начальник штаба. Он уже назначен.

– Кто?

– Майор Сергей Жаров. Больше я о нем ничего не знаю.

Командующий, усаживаясь за стол, сообщил;

– На вашего старшего инженера Спиридонова пришел приказ об увольнении.

– Нового назначили? – спросил я.

– Пока нет. А теперь дайте мне план боевой тревоги.