Вокруг стояла неестественная тишина.

Потом звуки начали наполнять жуткую пустоту безмолвия, воцарившуюся было вокруг нее. Сначала она услышала, как во что-то со страшным скрежетом врезался фургон. Потом увидела множество ног, устремившихся к ним. Кто-то начальственным криком приказывал – кому? – вызвать «скорую помощь» и пожарную команду. Какой-то глухой стон. Вдруг она поняла, что стонут рядом с ней, и заставила себя открыть глаза.

Ее глаза находились в нескольких дюймах от серой поверхности тротуара, и она не сразу сообразила, почему это так. Потом вспомнила о Габриеле и повернула голову. Он лежал в нескольких футах от нее. Ужасающе неподвижный. А возле его головы зловеще поблескивала лужа крови. И только тогда она закричала.

Уже несколько часов Клаудия сидела рядом с ним, ожидая, когда он окончательно отойдет от анестезии. Два раза он был близок к этому. Один раз даже что-то проговорил, но она видела, что он не вполне еще пришел в сознание.

Теперь, когда он повернул голову, когда она увидела, что его синие глаза ясны и осмысленны, ярко выделяясь на фоне неестественно бледной кожи, когда он улыбнулся, она встала с осточертевшего стула, взяла его за руку и прошептала:

– Габриел.

– Мне нравится твоя новая прическа. Прости, я не успел сказать тебе раньше.

– Нет, милый, молчи.

Черт! Не хватало еще разреветься! Но именно сейчас, когда он пришел в себя, на глаза ее навернулись слезы.

– Ты не поранилась?

Она всхлипнула, не в силах совладать с переполнявшими ее чувствами.

– Благодаря тебе. Ты спас мне жизнь.

– Вовсе нет. Если бы я не задержал тебя на улице, ты находилась бы в доме, в полной безопасности.

– Не совсем так, Габриел. – Она колебалась. – Ведь это не несчастный случай. Он пытался убить меня. Именно то, о чем ты и хотел предупредить меня, разве не так? Ты говорил, что есть кто-то еще.

– Кто он? Кто тот человек в фургоне?

Она назвала ему имя, которое он знал, которое знали многие, и догадка озарила его сознание.

– Тот, что погубил твою мать? Клаудия кивнула.

– Но почему?

– Почему он напал на меня? – Она пожала плечами. – Кто его знает. Папа убежден, что во всем виноват фотограф. На снимке, который напечатали в газетах, я очень похожа на мать в ее лучшие дни, а фотограф еще настоял на том, чтобы я и волосы причесала, как это делала она. Я даже надела одно из ее платьев. Он, вероятно, узнал его, вспомнил. Возможно, он сам когда-то купил его для нее.

Клаудия прикрыла глаза, пытаясь отогнать видения пережитого ужаса. Габриел подождал немного, потом тихо сказал:

– Отмщение?

– Да, полагаю, он давно свихнулся, но со стороны до последнего времени это совсем не было заметно.

И вот, увидев в газете снимок, он решил, что она вернулась мстить ему, разоблачить его. Разве это не действия сумасшедшего? Нападая на меня, он сражался с призраком мертвой женщины, от которого никак не мог избавиться. Попытка загнать джина обратно в бутылку. Ужас еще в том, что я все время находилась на виду. Я умудрилась три раза за четыре дня выступить на телевидении, мы как раз делали передачи о будущей постановке «Сыщика». Чувство вины, как видно, было у него всепоглощающим и за все эти годы вконец истерзало его мозг. Так что хватило одной фотографии, чтобы он совсем сдвинулся. Фотография явилась последней каплей. Знаешь, он ведь погиб.

– Погиб? Ну что ж. Согласись, для него это не самый страшный исход. Отмучился, как говорится. К тому же и смерть его наверняка подадут в газетах как следствие сердечного приступа. Или выдумают еще что-нибудь, столь же безобидное.

– Надеюсь, что так. Пусть мертвецы сами хранят свои тайны.

– Ох, как я рад, что все кончилось. – Он посмотрел на часы, видневшиеся за стеклянной стеной палаты, и деловито спросил: – Дорогая, ты не опоздаешь в театр?

– В театр? Я?

– Кто-то же должен играть в вечернем спектакле. Потерю ведущей актрисы, хотя бы на вечер, пресса наверняка расценит как крупное невезение театра. Видишь, я уже слегка поднаторел в специфике вашей артистической жизни. Но ты можешь спокойно покинуть мое ложе, у меня хватит терпения тебя дождаться.

– Ну, про нашу артистическую жизнь, Габриел, ты еще знаешь далеко не все. В театре полно актрис, только и ждущих счастливого случая. Сегодня какой-нибудь девчушке, которая до сих пор играла опостылевшую роль горничной, выпал шанс сыграть Аманду, а кому-то из массовки посчастливится получить освободившуюся роль горничной. Мечты, как ты понимаешь, могут и должны исполняться.

Она надолго замолчала, задумавшись о чем-то своем.

– Клаудия! – окликнул он ее, возвращая из мира грустных воспоминаний.

– Вот и я хочу… Ну, словом, я хочу признаться тебе, Габриел Макинтайр, что в мире не существует спектакля, фильма, телевизионного сериала или какой-нибудь выдающейся роли, которые заставили бы меня сейчас покинуть тебя.

Он ничего не ответил, и она уставилась на свои руки, нервно перебиравшие уголок простыни.

– Ты запросто мог погибнуть, – вновь заговорила она после довольно продолжительной паузы. – Понимаешь, все время до приезда «скорой помощи» и потом, уже здесь, я думала только об одном, что ты вот сейчас умрешь, так и не услышав того, что я давно хотела тебе сказать. Что я люблю тебя, очень сильно люблю. Мне страшно было, что ты этого так и не узнаешь, хотя, может быть, тебе это все равно. Но мне почему-то жутко хотелось, чтобы ты это знал. – Он продолжал молчать, и она договорила: – Вот я и призналась, а дальше… дальше, как сам знаешь.

– Могу я задать тебе один вопрос? Клаудия вздохнула.

– Ты разве не слышал, что я сказала там, возле моего дома? Или тебя так стукнуло этим фургоном, что вышибло из головы последние мозги? Я уже говорила тебе, что Дэвид просто мой друг. Он никогда…

– Да плевать на Дэвида. У меня есть и третий вопрос. Ты же сама говорила, что Бог троицу любит.

– Я это говорила? Ох, да! А я и забыла.

– Так у кого из нас вышибло последние мозги? Хорошо, ладно, еще не все потеряно. – Слабым движением руки он подозвал ее к себе, и она покорно склонилась над ним. – Ближе, – прошептал он.

Она поднесла свое ухо чуть не вплотную к его рту. Тогда он схватил ее и опрокинул на себя, игнорируя испуганный возглас, который она издала от неожиданности, игнорируя даже резкую боль в левом колене. Это была привычная боль, и он знал, что в свое время она пройдет.

– Габриел, ради всего святого, твоя нога.

– Не двигайся, и у моей ноги не возникнет никаких проблем.

– Но не могу же я лежать вот так!

– Можешь. – Его губы расползлись в довольной улыбке, когда она нервно оглянулась на дверь. – Я хочу задать тебе третий вопрос, а ты должна слушать меня очень внимательно.

Ее лицо находилось в нескольких дюймах от его лица, ее тело лежало на его теле, и вдруг ей стало все равно, что их можно увидеть из коридора. Единственное, что ее теперь занимало, это то, о чем он хочет спросить.

– Вперед, любовь моя, смелее. Я вся внимание.

– Ну, была не была, так и быть, отважусь спросить. Скажите мне, Клаудия Бьюмонт, не хотите ли вы выйти за меня замуж? Или эта мысль вам противна? Если это так, то я последую книжному примеру Люка Девлина, выстрою шалаш у дверей вашей квартиры и буду брать вас измором, пока ваша милость не сдаст мне своих крепостей. Но предупреждаю, что это будет именно шалаш у дверей, а не побег за океан, как это сделал Люк, так что я вам не дам никакого прохода.

– Господи, это правда? – Она заглянула в его глаза, увидела, что каждое его слово чистейшая правда, и жар внезапно охватил все ее тело. – И мы с тобой будем жить в твоем идиотском коттедже с ограниченными удобствами?

– Ты думаешь, тебе там понравится?

– Да что ты, родной, я до сих пор жалею, что мы так тогда и не приняли ванну при свечах и не поплавали по озеру в лучах восходящего солнца.

– Но это все хорошо только летом, – рассудительно проговорил он. – А сначала нам придется освоить наше жилище. У меня по этому поводу масса планов и замыслов. – Он помолчал. – Первым делом провести электричество.