– Если все было так, как вы говорите, то почему вы не остались, чтобы рассказать обо всем хозяевам? – спросила княжна.

– Я француз, – напомнил Лакассань. – Я испугался, что меня убьют, не дав раскрыть рта, и вылез в окно. Вот и вся история.

– Странная история, – заметила княжна, и Лакассань испытал почти непреодолимое желание схватить ее за шею и душить до тех пор, пока она не перестанет не только говорить, но и дышать.

Возможно, подумал он, это было бы наилучшим выходом из положения. Он всегда знал, что она умна, но она оказалась слишком умной. И она слишком много знает. Слишком много знает, слишком многое замечает и слишком хорошо умеет делать выводы из своих наблюдений. А он еще учил ее жить! Боже, какая святая простота!

Словно прочтя его мысли, княжна вдруг выпростала из-под накидки пистолет и навела его на Лакассаня.

– Что-то заставляет меня сомневаться в правдивости ваших слов, сударь, – сказала она. – Вы слишком много лжете, чтобы я могла продолжать доверять вам. Этот пистолет заряжен на тот случай, если вам или кому бы то ни было еще вдруг захочется меня убить. В последнее время такое желание почему-то возникало у многих людей, поэтому теперь я постоянно вожу с собой оружие, и поверьте моему слову, сударь: я сумею им воспользоваться.

– О, господи, принцесса! – воскликнул Лакассань с широкой улыбкой. – За кого вы меня принимаете? Что за странные фантазии? Вы что же, всегда убиваете тех, кто сказал вам неправду? Наш мир построен на лжи, а ложь, в которой вы обвиняете меня, была, можно сказать, ложью во спасение. Вы, кажется, вообразили себе, будто рядом с вами поселился некий кровавый монстр, который ждет только удобного момента, чтобы вонзить в вас клыки. Но это же сущая чепуха! Если я кого-то убил, то лишь для того, чтобы защитить вас и ваше доброе имя, и если я лгал, то исключительно для того, чтобы не беспокоить вас лишний раз по пустякам. Поверьте, я не ждал и не жду за это благодарности, но и предполагать, что вы станете тыкать в меня пистолетом, я тоже никак не мог. Прошу вас, уберите эту штуку, у меня от ее вида мурашки бегают по всему телу... Ведь она может выстрелить!

– Может, – согласилась княжна, не убирая, впрочем, пистолета. – Я ценю вашу заботу, Эжен, и благодарна вам за нее. Это не формула вежливости, я действительно благодарна вам за все, что вы для меня сделали. Но дело зашло уже слишком далеко. Вы, должно быть, знаете, что говорят про нас с вами в городе. Это оскорбительно, и вы тут ничего не можете поделать – перебить всех городских сплетников не под силу даже вам. Единственное, что вы можете сделать для сохранения моего доброго имени, – это как можно скорее покинуть мой дом.

Она потянула за шелковый шнурок, и снаружи послышался голос кучера, который кричал на лошадей, останавливая их. Карета замедлила ход и замерла на месте. Бросив взгляд в окно, Лакассань увидел, что они остановились недалеко от городской заставы.

– Если вам нужны деньги, я с удовольствием ссужу, – продолжала княжна. – Думаю, вам лучше поселиться в гостинице, а то и вовсе покинуть город. Дайте мне знать, когда где-нибудь устроитесь, и я перешлю вам ваши вещи. Мне жаль, что так получилось, и я хочу, чтобы вы поняли: дело не в сплетнях. Вернее, не только в них. Вы сказали, что наш мир построен на лжи. Я этому не верю, не хочу верить. И я больше не могу доверять вам, Эжен. Выходите из кареты.

Голос ее по-прежнему оставался голосом шестнадцатилетней девушки, и Лакассань без труда различал в нем нотки растерянности и обиды, но направленный ему в живот пистолет служил отличным подтверждением серьезности намерений княжны. Француз печально улыбнулся Марии Андреевне, отвесил иронический полупоклон и, распахнув дверцу, выпрыгнул из кареты, не забыв прихватить лежавший рядом с ним на сиденье обломок рапиры. Это была улика, оставлять которую в чужих руках было бы верхом беспечности. Судя по поведению княжны, выдавать Лакассаня властям она не собиралась, решив ограничиться его изгнанием из своего дома, но ее намерения могли еще сто раз перемениться, да и власти, к которым она не хотела обращаться, могли обратиться к ней сами.

Стоя на краю глубокой непрозрачной лужи и глядя вслед удалявшейся карете, Лакассань неопределенно улыбался. Завидев извозчика, он махнул ему рукой, сел в пролетку и отправился в трактир, чтобы снять там комнату.

В городе был еще одни человек, для которого не составило никакого труда догадаться, кто так круто обошелся с двумя лакеями князя Зеленского. Человеком этим был, разумеется, пан Кшиштоф Огинский, мигом смекнувший, чьих рук это дело. Известие о кровавом двойном убийстве в доме Зеленских встревожило пана Кшиштофа: оно означало, что Лакассань перешел к решительным действиям. Француз рубил концы, убирая свидетелей, а пан Кшиштоф, хорошо изучивший своего напарника, знал, что тот не привык останавливаться на полпути. Похоже было на то, что угроза Лакассаня расправиться со своим строптивым подопечным близилась к исполнению.

Предвидя подобный поворот событий, пан Кшиштоф принял некоторые контрмеры. Написанное им в трактире письмо было уже в пути, но теперь, когда события вдруг начали развиваться столь стремительно и кроваво, Огинский начал нервничать: расстояния в России были огромны, почта во все времена работала далеко не лучшим образом, а времени, судя по всему, осталось очень мало. Возможно, его не осталось совсем, и пан Кшиштоф, который провел в городе уже более месяца, совершенно не нуждаясь в оружии, в срочном порядке купил пару пистолетов, а. также пороху, пуль и всего прочего, без чего пистолет превращается в бесполезное украшение.

Впрочем, в неожиданной активности Лакассаня были и свои хорошие стороны. Активность эта помогла пану Кшиштофу принять решение, касавшееся его собственных дальнейших планов. До сих пор он колебался, не зная толком, принять ли ему предложение княгини Зеленской или бежать отсюда со всех ног, удовлетворившись тем, что уже было получено от Аграфены Антоновны в качестве задатка. Перспектива припасть к такому обильному источнику жизненных благ, как состояние княжеского рода Вязмитиновых, выглядела столь же сомнительной, сколь и заманчивой, а цена, которую предстояло заплатить за эту призрачную возможность – женитьба на Оленьке Зеленской, – казалась пану Кшиштофу непомерно высокой. Однако альтернатива, заключавшаяся в возвращении под крыло маршала Мюрата в компании с Лакассанем, теперь прельщала Огинского менее чем когда бы то ни было.

Наполеон уже месяц сидел в Москве, ничего не предпринимая, в то время как русская армия весьма успешно пряталась от него, укрепляясь с каждым днем. Наполеон предложил переговоры о мире; Кутузов отверг это предложение. Обостренным чутьем человека, чья жизнь всегда во многом зависела от умения заранее предугадать, в какую сторону подует ветер, пан Кшиштоф начинал понимать, что чаши весов пришли в движение. В войне наступал перелом, и Огинскому вовсе не хотелось вновь принять участие в боевых действиях, особенно на стороне слабейшего. Миллионная армия Наполеона таяла на бескрайних просторах России, как кусок сахара в кружке с кипятком. Пан Кшиштоф заранее предвидел, какие безумно опасные поручения ждут его в случае возвращения к Мюрату, и такая перспектива вовсе ему не улыбалась.

Задуманная княгиней Зеленской афера тоже была опасна, но здесь, по крайней мере, было ради чего рисковать. Состояние княжны Марии исчислялось миллионами. Правда, и претендентов на этот жирный кусок было предостаточно, но с ними пан Кшиштоф рассчитывал справиться. При всей своей неуемной жадности, подлости и коварстве княгиня Зеленская была просто жирной глупой бабой, провинциалкой, никогда не имевшей дела с настоящим противником. Если бы не это, она никогда не обратилась бы за помощью к пану Кшиштофу. О, мечтала она о многом! Сначала опека над княжной, затем ее смерть от несчастного случая, затем еще какая-нибудь роковая случайность, которая будет стоить жизни ее мужу... Наверняка для самого пана Кшиштофа княгиня готовила что-нибудь в этом же роде, но тут она просчиталась: Огинский самым серьезным образом намеревался опередить ее.