Она говорила нарочито спокойно, холодно и рассудительно, как будто и в самом деле размышляла вслух, подыскивая наилучший способ казни. Именно это ледяное надменное спокойствие окончательно убедило лакеев, что они пропали. Первым не выдержал этой словесной пытки Прохор: он вдруг бухнулся на колени, со стуком воткнувшись лбом в кирпичный пол. Степан, покосившись на товарища через плечо, последовал его примеру, и княжна поняла, что ей удалось овладеть положением – если не навсегда, то, по крайней мере, на какое-то время.

Пока Степан закладывал карету, Прохор занимался стряпней из оставленных князем Зеленским продуктов. Поваром он был весьма относительным, но проголодавшейся княжне его варево показалось вполне съедобным. Позавтракав, она взяла то немногое, что собрала с собой в дорогу, не забыв на всякий случай прихватить и пистолет, и вышла к карете, которая уже дожидалась ее у парадного крыльца. Степан сидел на козлах, Прохор маялся у открытой дверцы.

– Ну, вот что, – сказала им княжна. – Я обещаю, что ничего не скажу князю о вашем проступке, если по дороге вы не совершите нового. Если же вы хоть чем-то вызовете мое недовольство, пеняйте на себя – я вас не пощажу.

– Ваше сиятельство... – начал Степан, но княжна оборвала его нетерпеливым жестом и уселась в карету.

Прохор убрал подножку, захлопнул дверцу и побежал открывать ворота.

Едва экипаж княжны Вязмитиновой выехал на улицу, прямо под копыта лошадей вдруг метнулся какой-то скверно и явно с чужого плеча одетый человек в синем извозчичьем кафтане и засаленном картузе. Степан натянул вожжи, останавливая лошадей, и попытался вытянуть разиню кнутом, но тот с неожиданной ловкостью увернулся и подскочил к окну кареты.

Княжна испуганно отшатнулась, приняв его за грабителя, и невольно потянулась к саквояжу, где лежал пистолет, но незнакомец, искательно улыбаясь, быстро-быстро заговорил по-французски, умоляя выслушать его. Княжна жестом остановила Степана, который, спрыгнув с запяток, уже нацеливался взять незнакомца за шиворот, и выразила готовность слушать.

– Благодарю вас, сударыня, – на хорошем французском языке сказал тот. – Ваше великодушие столь огромно, что я не нахожу слов... Меня зовут Эжен Мерсье, я, как вы, должно быть, догадались, француз. Быть французом в наше время – незавидный удел, мадемуазель, очень незавидный, особенно если ты не хочешь воевать ни за Наполеона, ни против него. Посмотрите на меня, сударыня, разве я похож на воина? Я мирный человек, учитель танцев, а меня обзывают шпионом и все время норовят забить насмерть камнями и палками... Когда граф Растопчин высылал из Москвы французов, я, признаюсь, испугался, что всех нас отправят в Сибирь, и укрылся в надежном месте. Теперь, когда я понял свою ошибку, я не могу объявиться перед властями, потому что теперь-то меня наверняка сошлют к белым медведям за неподчинение этим самым властям. Сжальтесь, сударыня, войдите в мое положение!

– Я искренне вам сочувствую, – ответила княжна, действительно тронутая рассказом Эжена Мерсье, – но никак не могу понять, о чем вы просите.

– О, сударыня, это так просто! Я прошу лишь дать мне место в вашем экипаже. Если угодно, я могу поехать на запятках или на козлах, рядом с кучером, но только увезите меня отсюда! Здесь я рта не могу раскрыть без риска быть растерзанным на куски только за то, что мне посчастливилось родиться французом! Умоляю вас, мадемуазель, не бросайте меня здесь!

– Но ведь вы даже не знаете, куда я направляюсь, – заметила растерявшаяся от такого напора княжна.

– Поверьте, сударыня, мне это совершенно безразлично! – воскликнул француз. – Единственное, чего я хочу, это продолжать учить молодежь танцам вдали от ужасов войны. О, как я ненавижу и презираю теперь всех этих так называемых великих деятелей, которые утверждают свое величие, проливая реки крови – не своей, а ни в чем не повинных людей! Какая это низость – преклоняться перед такими монстрами!

– Не стоит так горячиться, – сказала княжна. – Я разделяю ваши чувства, но не забывайте, что вас могут услышать. Моим лакеям нельзя доверять. Они могут донести на вас...

– Вы не доверяете своим людям? О, сударыня, я счастлив, что могу оказать вам услугу! Я преподавал танцы, это правда. Но я так же хорошо владею шпагой, как и жезлом распорядителя танцев. Поверьте мне, это правда! Я смогу защитить вас от всех превратностей путешествия!

Княжна невольно улыбнулась при виде этой истинно французской горячности.

– Но ведь шпаги у вас нет, – заметила она. – Не станете же вы защищать меня с тросточкой в руке!

– Пардон, мадемуазель, – возразил француз. – Взгляните-ка на это!

В руках у него действительно была тонкая трость с затейливым набалдашником, выглядевшая весьма странно в сочетании с извозчичьим кафтаном. Француз потянул за набалдашник, и Мария Андреевна увидела спрятанное внутри трости узкое лезвие фехтовальной рапиры.

– Что ж, – сказала она, смеясь, – я взяла бы вас с собой и так, но теперь, когда вы так убедительно продемонстрировали мне, что можете быть полезны... Я просто не вижу причин для отказа! Садитесь в карету, сударь. Этот человек поедет со мной, – добавила она по-русски, обращаясь к Прохору, который все еще стоял за спиной у Мерсье, меряя француза с головы до ног неодобрительным взглядом.

Мерсье забрался в карету и скромно забился в самый дальний от княжны угол, стараясь, по всей видимости, занимать как можно меньше места.

– Положим, – сказал он, когда карета тронулась, – причина для отказа у вас все-таки была. Не забывайте, что я – француз.

– Я не питаю враждебности к французам, – возразила княжна. – Император Франции, французская армия – это совсем другое дело. Они – мои враги, да и то лишь до тех пор, пока бесчинствуют на русской земле. Как только их выбьют за Неман, они снова сделаются мне безразличны.

– Простите, мадемуазель, – осторожно сказал Мерсье, – но почему вы так уверены, что французы непременно будут изгнаны из России? Пока что, насколько мне известно, все движется совсем в ином направлении. Вот и вы покидаете Москву...

– На это у меня имеются свои причины, – возразила княжна. – Что же касается моей уверенности... Достаточно лишь вспомнить историю Российского государства, чтобы понять все безумие затеянного императором Наполеоном предприятия.

– Простите, мадемуазель. – Француз выглядел искренне удивленным. – О какой истории вы говорите? Разве у Российского государства существует писаная история?

– Того, что вы имели в виду, задавая этот вопрос, у нас действительно нет, – вынуждена была признать княжна. – Но отсутствие историков вовсе не означает отсутствия истории как таковой. Мне жаль Наполеона. Играя в солдатики посреди Европы, он еще мог тешить себя иллюзией величия. Россия же испокон веков была и навеки останется тем местом, где бесславно заканчиваются пути всех завоевателей. То же будет и с ним, поверьте.

Мерсье растерянно хмыкнул.

– Однако, сударыня, – сказал он после продолжительной паузы, – мне не хотелось бы вас обидеть, но вы рассуждаете, как мужчина. У меня даже сложилось впечатление, что вы не столько высказываете собственные мысли, сколько повторяете чужие слова. Ваш юный возраст...

– Вы совершенно правы, – вспыхнув, перебила его княжна, – это не мои рассуждения. Я слышала их от своего деда, князя Александра Николаевича Вязмитинова. Он скончался от удара меньше месяца назад, и французские солдаты закопали его в саду, как дохлую собаку. Я его внучка, сударь, но я повторяю эти слова вовсе не потому, что мне нравится, как они звучат, а потому лишь, что я глубоко убеждена в их правильности. Помяните мое слово, сударь:

Москва станет для императора Наполеона могилой задолго до наступления нового года!

Зажатый в углу кареты француз отвесил что-то наподобие почтительного поклона, прикоснувшись рукой к своему картузу. Лица его при этом видно не было, и княжна не могла заметить презрительной гримасы, исказившей его черты. Когда Эжен Мерсье заговорил вновь, его голос звучал ровно и почтительно, как и подобало звучать голосу бедного учителя танцев, которого из милости согласилась подвезти богатая девица старинного знатного рода.