Мужчина с длинными волосами постоянно мял в руках проволочный эспандер, блестящий, с двумя черными заглушками на концах. Туго скрученная металлическая спираль чуть слышно позвякивала.

Он мял экспандер автоматически, скорее всего, даже не думая о том, что делает. Это не мешало ему говорить, выслушивать вопросы. У всех троих были быстрые взгляды и – как диссонанс – почти лишенные мимики лица.

«Чертовщина какая-то, – подумал Глеб. – Скольких людей я на своем веку перевидал, чем только они не занимались, но своих соседей по ресторану ни к одной из известных мне профессий пока отнести не могу. Ясно лишь, что профессия у них достаточно редкая, это и роднит их, она-то, профессия, и свела их вместе. Путешествовать они привыкли, чувствуют себя в вагоне-ресторане как дома».

Официант, сидевший на стуле у стойки бара, убедился, что Сиверов ознакомился с меню, и только после этого подошел. Официант тоже был неплохим психологом и сразу понял: спиртного Глеб не закажет, только ужин. Ну, в крайнем случае, бутылку пива, и ту не допьет, оставит половину.

– Меню можно верить? – поинтересовался Сиверов, разглядывая пока не истрепанный листок, вставленный в фирменную обложку.

– Вполне. Еще ничего разобрать не успели.

– А приготовить успели?

– Готовим мы на заказ.

Чувство, будто он вернулся в прошлое, лет эдак на десять назад, не отпускало Глеба. Он пробежал глазами меню, но шницеля «по-министерски» не оказалось.

– А шницель «по-министерски» можно?

Официант заулыбался. Он еще захватил то время, когда это блюдо с бюрократическим названием было едва ли не самым популярным в каждом ресторане.

– Вы первый за последние три года о нем спрашиваете.

Этот полушутливый заказ тут же настроил официанта на дружеский, а не только по-деловому участливый лад.

– Иногда хочется вспомнить прошлое, – уточнил Глеб.

– Что ж, шницель у нас есть.

– Будем считать, что он приготовлен «по-министерски», поезд, как-никак, фирменный.

– Значит, так… – официант чуть наклонился, чтобы шум поезда не мешал разговаривать. – Уточним: это шницель, поджаренный в сухарях со сливочным маслом внутри?

– Да.

– Картофель во фритюре, зеленый консервированный горошек, зубчик маринованного чеснока.

– По-моему – да.

– И что-то еще было, – задумался официант.

– То ли немного кислой капусты, то ли огурец маринованный, то ли какой-то болгарский салат с уксусом…

– Точно! – вспомнил официант. – Но, к сожалению, болгарского салата теперь у нас нет.

– А какой есть?

– Немецкий. Но у них уксус не тот, – с видом знатока сообщил официант.

– Да уж, так водится: к чему с детства привык, то и кажется вкуснее.

Взгляд официанта упал на фарфоровую горчичницу с маленькой металлической ложечкой, торчащей из-под крышки.

– И горчица теперь не та. Сам ставлю на стол, а понимаю, польская или та же немецкая к сосискам не подходит. Помните, какая раньше была?

– Помню, – улыбнулся Глеб, – острая, как свежерастертый хрен, но подавали ее в страшных зеленоватого стекла баночках с криво наклеенной этикеткой из оберточной бумаги.

– Да уж, что-то теряешь, а что-то находишь.

Сделаем вам шницель «по-министерски». Что еще?

– Какой-нибудь салат из прошлого времени.

Только спиртного не надо.

– Это я уже понял. Пиво?

– Нет. Был бы лимонад, я бы не отказался. Но на такое чудо я даже не рассчитываю. «Крюшон», «Дюшес», «Буратино» канули в вечность, осталась лишь кола, – рассмеялся Глеб.

– Знаете, я, кажется, могу помочь. У нас есть «Тархун».

– Теперь полный набор.

Официант отходил от столика в веселом расположении духа. В его работе, в общем-то, нудной и не очень веселой, появился элемент игры. Сиверов сразу расположил к себе официанта, поэтому и заказ был исполнен с максимальной скоростью. Глеб за это время даже не успел разгадать, кто же его соседи, довольно немногословные, не пившие спиртного, но, в отличие от Сиверова, не собирающиеся засиживаться в вагоне-ресторане. Ели они быстро, словно намеревались сойти на следующей станции, хотя по их разговору Глеб понял, что едут они до Питера.

«Не спать же они спешат?»

Шницель «по-министерски» оказался великолепным, точь-в-точь таким, каким Глеб его помнил, хотя обычно вещи, которые в детстве или в юности казались великолепными или вкусными и потом вспоминались с умилением, разительно меняли свои качества, если вернуться к ним лет через десять.

Так, например, случилось с сигаретами. Раньше Глеб преспокойно курил «Орбиту», «Космос», и они казались ему вполне сносными. Затем появились западные сигареты, и он перешел на них. Но изредка приходилось курить и отечественные, когда засиживался с Потапчуком. Если пустела пачка «Мальборо» или «Кэмела», приходилось стрелять у Федора Филипповича. Генерал во многом был консерватором, курил «Космос».

– Как вы только курите такую дрянь? – ужасался Сиверов, затягиваясь «Космосом»; казалось, что кроме смолы в сигарете больше ничего и нет.

– С каких это пор ты, Глеб, стал таким привередливым?

– Я-то прежним остался, – ухмылялся Сиверов, – это сигареты испортились, и дым отечества нам больше не сладок и не приятен.

– Ничего ты не понимаешь. Сигареты какими были, такими и остались, это ты, Глеб, испортился.

– Не мог я такую дрянь курить! – возражал Сиверов.

– Если бы сигареты хуже стали, я бы их не курил, – настаивал Федор Филиппович. – И вообще, Глеб, не нравится, не кури, бросишь – здоровее будешь.

– Только после вас, товарищ генерал. Когда вы курить бросите, тогда и я.

И Федор Филиппович начинал злиться. Долгое время Сиверов считал, что прав он, а не Потапчук, что «Космос» действительно стал хуже, и если раньше его делали из табака, то теперь туда сыплют чуть ли не одну подгнившую солому. Но однажды, когда дома закончились сигареты и Глеб среди ночи принялся шарить по шкафам в надежде отыскать завалившуюся куда-нибудь пачку с остатками сигарет, под коробкой с неисправными замками на антресолях он обнаружил в небольшом свертке серой оберточной бумаги чудом сохранившуюся твердую картонную пачку «Космоса». В том, что это раритет, сомневаться не приходилось: на пачке была выбита дата изготовления и нереальная цена – шестьдесят копеек.

«Ну вот теперь-то я сумею переубедить Потапчука», – подумал тогда Глеб, спускаясь со стремянки и закрывая дверь на кухню.

Под легкое гудение вытяжки он в предчувствии удовольствия распаковал пачку и щелкнул зажигалкой. Затянулся и поначалу даже не поверил своим ощущениям, сделал еще одну затяжку, задержал дым и медленно выпустил его через нос, чтобы лучше разобрать вкус.

«Хорошо, что я не поспорил с Пртапчуком на что-нибудь существенное, а то проиграл бы», – резюмировал тогда Сиверов.

«Космос» оказался таким же отвратным, как и тот, что Глеб стрелял у генерала.

«Да, к хорошему привыкаешь быстро и навсегда», – еще раз убедился он в непреложности вечной истины.

К счастью, в вагоне-ресторане проблем с хорошими сигаретами не было. Глеб покончил со шницелем и, попивая ярко-зеленый напиток «Тархун», старался не слушать то, что за его спиной говорили друг другу парень и девушка. А обсуждали они, как лучше всего уединиться, ибо в купе у них объявился сосед. Проблема состояла в том, стоит ли давать проводнику взятку, чтобы он переселил их в пустое купе, или же перейти туда самостоятельно.

– Лучше дадим деньги, – не очень уверенно предложила девушка.

– Зачем?

– Чтобы не выгнали.

– Ну выгонят, и что?

– А вдруг проводник придет в самый интересный момент?

– Мы же закроемся изнутри, а постучит, затаимся.

– Да, и он подумает, будто все, что он слышал до этого, ему померещилось. Не такой он идиот.

– Нет, конечно… Но мы оденемся, откроем, скажем, не знали, что нельзя занимать пустующее купе.

– Дверь-то изнутри не запрешь, да он и стучаться не станет, у проводников ключи есть специальные. Откроет и войдет, а мы…