– Нет. Я знаю, вы и впрямь типичный председатель совета директоров банка.

Предположение о том, что он, Валентин Гуковский, может быть кем-то типичным, не единственным в мире, немного неприятно его поразило. Но он справился с собой.

– Вы правы. Заниматься бизнесом сегодня и не иметь связей с уголовным миром невозможно. Это раньше мне приходилось думать, что ты или с бандитами, или с теми, кто призван охранять закон. Но сегодня все перемешалось, и мне приходится иметь дело не с лучшими людьми.

– Вот поэтому я и предпочитаю быть вольным стрелком. Гуковский поднялся и протянул руку Глебу.

– И вы тоже, если что-то понадобится, не стесняйтесь. Только прошу вас, старайтесь не попадать в самую гущу событий, потому что мой партнер не станет церемониться.

– Тем хуже для него, – усмехнулся Глеб и пожал руку Валентину.

Когда дверь за Гуковским закрылась, Глеб тяжело вздохнул и вытащил из кармана пригоршню патронов.

«Ну и громилы же ходят в охране у банкиров!» – рассмеялся он.

Патроны оказались такого гигантского калибра, что оружия для того, чтобы зарядить ими обойму или барабан, у Глеба в сумке не нашлось. И он выбросил их в мусорное ведро рядом с унитазом. А затем, отмотав метра два туалетной бумаги, бросил ее сверху, чтобы не пугать уборщицу.

"И какого черта я только ввязался в спор? – разозлился на себя Глеб. – Лучше было бы съехать в другую гостиницу и там спокойно провести несколько дней. Но Лада… – тут же вспомнил Глеб, – это она меня удерживает здесь. Хотя, почему, собственно, я должен с ней встречаться, заставлять ее вспоминать прошлое, если не хочу вспоминать о нем сам? Я совсем другой человек, она, судя по всему, тоже. И если два чужих человека поговорят о том, как двое детей любили на шелестящей бумаге в школьной кладовой, то мир от этого не изменится.

Ребята эти незатейливые, особенно Гуковский, воображает себя пупом земли, хотя на самом-то деле в лучшем случае заработал пару миллионов, и теперь на него наехали бандиты".

Глеб понял, что Гуковский говорил правду – сейчас ему не заснуть.

А тем временем во дворе уже слышались голоса, несколько раз включалась музыка. Сиверов приоткрыл дверь балкона и выглянул на улицу. Гости небольшими группками кучковались возле столов. Их можно было разделить на две категории, и это различие было видно даже отсюда, сверху. Люди, приехавшие вместе с Валентином Гуковским, изображавшие из себя благородных бизнесменов, и откровенные бандиты, явно гордившиеся своей униформой. Несмотря на жару, никто из них даже не удосужился снять кожаную куртку. Наверное, под легкую летнюю майку не так-то легко спрятать пистолет.

Он разложил шезлонг так, чтобы не сидеть в нем, а лежать, и пристроился за балконным экраном, невидимый для тех, кто собрался во дворе. Это был очень удобный наблюдательный пункт: ты видишь всех, тебя – никто. Погода стояла тихая, и только мерный шелест волн иногда мешал услышать слова, доносившиеся снизу.

Группка девиц собралась возле вазы с фруктами. Все они глупо хихикали, обступив огромную раковину рапана, лежавшую на столе.

Наконец Сиверов понял, в чем дело. Розовое нутро и покрытые перламутром загнутые края раковины уж слишком напоминали девушкам о том, что у каждой из них находилось под короткой юбкой. Одна из них догадалась взять из вазы огромный банан и, размяв его, откусила кончик, а затем под общий смех принялась выдавливать белую кашицу прямо из банана в розовую утробу раковины. Одна из девиц уже не в силах была стоять от смеха, к тому же ее изрядно разморило от выпитого. Глеб ощутил, как вместо отвращения испытывает легкое возбуждение.

Глеб сообразил: самые главные переговоры, наверное, ведутся в одном из номеров, а здесь и впрямь собрались люди, желающие отдохнуть и придать переговорам банкира и бандитов неформальную атмосферу, что-то вроде бывших парилок для партийных боссов, только масштабы побольше, да нравы покруче. Глеб поудобнее устроился в шезлонге, но, к сожалению, девицам надоели банан и раковина, и они переключили свое внимание на парней.

Одного из них Глеб узнал тут же – Алика, которому еще совсем недавно заламывал руку. Тот держался молодцом. Глядя на него, трудно было предположить, что совсем недавно ему пришлось пережить страшное поражение, одно из немногих в его жизни.

И тут сердце Сиверова забилось учащенно. Стеклянная дверь главного корпуса отворилась, и в ней показалась пара – Валентин Гуковский и Лада.

Они шли чинно, под руку. На женщине безукоризненно сидело тонкое шелковое платье, и даже отсюда, сверху, Глеб мог рассмотреть под этим полупрозрачным покровом тонкие полоски белья.

«Так вот с кем она приехала! – усмехнулся Сиверов. – Парень моложе ее лет на пять, к тому же, иначе, как убожеством назвать его нельзя – убожеством, возомнившим о себе черт знает что».

И Глеб невольно принялся сравнивать Валентина с собой. Конечно же, сравнение было не в пользу первого, если не считать денег, которыми располагали они оба в пропорции как минимум десять к одному.

«А еще говорят, деньги не портят людей, – усмехнулся Глеб. – Портят и еще как! Кто бы сказал мне, что Лада польстится на деньги, я плюнул бы тому в морду. А теперь говорю о ней это сам. Хотя, кто знает, как сложилась ее судьба и что связывает ее с этим молокососом? К тому же, никогда нельзя обижаться на того, кто подобрал брошенное тобой. А ты за последние годы даже не удосужился разузнать, что с ней стало. Так что теперь пеняй на себя и не очень-то задавайся».

Эти невеселые мысли оптимизма Глебу не прибавили. Но он все равно продолжал следить взглядом за Ладой, пытаясь предугадать ее реакцию на то, что происходило внизу. На импровизированной сцене разворачивали аппаратуру, и вскоре появились музыканты. Парень, с которым Гуковский сошел с корабля на пирс, уже заправлял своей командой. Музыканты принадлежали явно ему, и он давал наставления, что и как следует играть. Несколько нестройных звуков, ритм гитары, глухое уханье баса и пронзительное в своей быстроте соло пронеслись над побережьем и умолкли. Замигали лампочки светомузыки, и только после того, как они включились, Глеб понял, что уже стемнело. До этого темнота опускалась постепенно, и он успевал привыкнуть к ней. Валентин и Лада на какое-то время исчезли из его поля зрения, оставшись во мраке. На площадке начались танцы. На столах зажглись настольные лампы, зазвенели стаканы, заскребли по тарелкам вилки и ножи. Правда, большинство из гостей обходилось без ножей абсолютно свободно, предпочитая действовать вилкой, а в критические моменты помогать себе руками. Это касалось как парней, так и девушек. И впрямь, публика подобралась незатейливая.

Но и Глеб был неприхотлив. Он прекрасно умел пользоваться приборами и не ударил бы в грязь за столом в самой изысканной компании, но вместе с этим он мог позволить себе есть с ножа, если под руками ничего лучшего не оказывалось. Поэтому не это поразило его в собравшейся публике. Он прямо-таки чувствовал, как от людей, сидевших за столами, от танцевавших перед эстрадой, исходят враждебность и страх. Каждый боялся соседа, и было понятно: достаточно кому-то первому начать ссору, как начнется всеобщая потасовка, и тогда уже никто не станет смотреть на приличия.

Глеб увлекся рассматриванием танцующих пар. А там посмотреть было на что.

Одна девушка, подойдя к эстраде, продолжая извиваться, стала сбрасывать с себя одежду. Сперва она стянула легкую блузку и зашвырнула ее в толпу. И ее большая, но упругая грудь, словно бы страдала забывчивостью, двигаясь за своей хозяйкой с небольшим опозданием, и временами девушке даже приходилось придерживать ее рукой.

– Давай, Оля, давай! – крикнул кто-то из толпы.

И тогда девушка, положив руки на бедра, принялась освобождаться от юбки.

Та, узкая, кожаная, скрипя, стала сползать вниз. Плотно сжимая колени, девушка позволила ей достичь земли, а затем одним прыжком освободилась от нее и, наподдав ногой, зашвырнула ее на эстраду прямо на клавиши. На ней остались только узкие черные трусики да пара сверкающих пряжками туфель.