– Я бы на вашем месте не поступал так опрометчиво, – улыбнулся Глеб.
– Почему опрометчиво?
– Если я напьюсь, могу совершить глупость.
– А если мы напьемся вдвоем, то глупость совершу я? – Наталья уже хотела подняться и уйти.
– Останьтесь.
– Нет, уж лучше я переночую на полу в тамбуре.
– Ой, красавица, зачем обижаешь? – встрял в разговор проводник.
– Прости, дорогой, – в тон ему ответил Глеб, – но по-моему, ты забыл выйти.
– Ухожу, – проводник, не удержавшись, подмигнул Сиверову, оставив Наталью саму решать, как ей поступать дальше.
– Ладно, – наконец-то решил не мучить девушку двусмысленностями Глеб, – давай отбросим все, что было до этого. Ты села в это купе в Москве, заплатила проводнику и ничем мне не обязана. Я зашел на первой же станции, поздоровался, поставил свои вещи, и мы познакомились. Давай от этого момента начнем отсчет времени.
– Не получится, – возразила Наталья.
– Почему?
– Если бы так было, я уже спала бы.
– Хорошо, ложись, – Глеб встал.
– Нет, не надо.
– Так, – уже в который раз за этот день терпению Глеба наступал конец.
– Что «так»? – Наталья поняла, что слишком привередливой быть не стоит.
– Я сказал «так», потому что хотел ехать до Адлера в одиночестве, купил у перекупщика за двойную цену четыре билета. Но теперь понимаю, что единственное спокойное место – это тамбур, и если я хочу доехать без приключений, то мне нужно выйти вместе с матрасом и устроиться там на полу.
– Простите, Глеб Петрович.
– То-то же, – Сиверов сел и откупорил бутылку коньяка. – Ах черт, мне что-то не хочется звать вновь этого… – Глеб хотел сказать «мудилу».
По выражению лица Натальи сразу можно было понять – она додумала за него это слово и была благодарна мужчине за то, что он его не произнес.
– Ну конечно же, чистые стаканы он забыл принести! – исправил свою не высказанную ошибку, Глеб.
– Можно, я схожу? – попросила Наташа.
– Нет, сиди.
– Почему?
– Тебе хочется увидеть еще раз его гнусную рожу?
– Честно говоря, нет.
– Тогда мы сделаем с тобой вот так: ты любишь кофе с коньяком?
– В общем-то, несколько раз пробовала.
– А чай с коньяком пила?
– По цвету это в общем-то одно и то же, – замялась Наталья.
– Ну так вот, – и Глеб уже было протянул руку, чтобы плеснуть коньяк в ее стакан.
Наталья накрыла его ладонью.
– Не надо, я не буду пить.
– Это категорический отказ или стоит настаивать?
– Я прекрасно знаю, что думают мужчины о пьющих девушках.
– Только хорошее, – улыбнулся Сиверов.
– Каждый понимает под «хорошим» свое.
– А я хороший или нет? – Глеб не удержался, чтобы не съязвить.
– Вы пока что никакой.
– А это хорошо или плохо?
– Для вас, может быть, и плохо, а для меня пока что хорошо. Посмотрим. Все еще впереди, и я смогу узнать, галантный вы кавалер или же…
– Или же кто? – насторожился Сиверов.
– Пьяный мужчина в купе не всегда ведет себя адекватно, – это последнее слово девушка проговорила с таким видом, словно окончила философский факультет университета.
– Если ты думаешь, Наташа, что мне очень улыбается ехать вместе с тобой, то ошибаешься. Единственной моей мечтой за последние годы было остаться одному. И вот, кажется, этой мечте не суждено сбыться.
– Я знаю, какой была бы следующая мечта, – хитро прищурилась девушка.
– Ладно-ладно, можешь не говорить, я и сам догадываюсь. После одиночества всегда приходит желание побыть с кем-то.
– Излить душу… – уточнила Наталья.
– Вот этого я делать не собираюсь, – насупился Глеб. Его всегда раздражал этот типично женский вопрос: кто ты, откуда и чем занимаешься. Как будто неважно, что человек сидит рядом с тобой и может говорить только о том, о чем ему хочется, нет, обязательно нужны признания, какие-то тайны… Как будто без этого не может быть близости.
«Близость… близость, – подумал Глеб, – почему это идиотское слово лезет мне в голову, лишь только я остаюсь наедине с женщиной? Как будто не существует другого варианта развития событий?»
И, сделав над собой усилие, он заставил себя смотреть не на Наталью, а в окно. Но оказалось, что мир за то время, пока они едут в поезде, исчез окончательно, во всяком случае, перестал быть видимым. Ни огонька, ни звездочки на небе, ни даже краешка луны – сплошная битумно-черная темнота, словно поезд проносился в неосвещенном тоннеле.
– Посмотри, – произнес Глеб дрогнувшим голосом, – вот это и есть ничего.
– Что? – не поняла Наталья.
– Я говорю, то, что лежит за окном, называется «ничего». Я часто в детстве хотел себе представить, что же прячется за этим словом. И теперь понял.
– А-а, – протянула Наталья, но тут же увлеклась предложенной игрой.
Девушке хотелось как-то возразить своему собеседнику, иначе, она понимала, разговор вновь вернется в прежнее русло.
– Нет, «ничего» должно выглядеть иначе.
– А как же?
– Ничего – это что-то серое, липкое, тягучее и влажное.
Глеб с удивлением посмотрел на свою спутницу. Подобное определение никогда не приходило ему в голову.
– А почему именно серое?
– Ну как же… В черном цвете есть какое-то чувство.
– Да, в нем присутствует страх, – согласился Глеб.
– Я бы не назвала это страхом, скорее ужасом. Потому что страшиться можно чего-то естественного, известного тебе, – полуприкрыв глаза, продолжала девушка, – а ужас – он беспричинен. Ты не знаешь, с какой стороны придет опасность. А липкое – потому, что этот ужас обволакивает тебя со всех сторон.
– А почему влажное?
– Потому что ночью всегда влажно.
– Даже если ты находишься дома?
– Нет. Ужас всегда подступает на улице. Он прячется там, за окном, – девушка указала пальцем в подрагивающую за стеклом черноту.
– А чтобы ничего не бояться, нужно выпить, – нашелся Глеб.
Теперь он уже чувствовал себя свободнее, не так напряженно. Он успел привыкнуть к Наталье и больше ее не стеснялся. Странное дело – стеснительность он испытывал только в женском обществе, в мужском же – никогда. Скорее всего, здесь сказывалось желание быть везде первым. Если в мужском обществе это желание легко реализовывалось, то среди женщин он терялся, потому что их занимали другие интересы и проблемы, совсем иные, чем его.
Некоторое время они сидели молча, избегая глядеть друг на друга. Это давалось с трудом. Но лишь только их взгляды пересекались, как мужчина и девушка тут же, смутившись, отворачивались друг от друга. Глеб уже успел изучить все, даже самые темные уголки купе. Он прекрасно знал, что, например, над верхней полкой, на обивке вагона написано чем-то острым нехорошее слово, знал, что у самых ног Натальи лежит блестящая крышечка от бутылки пепси-колы.
Он детально изучил все зазубринки на вагонном столике, о который пассажиры открывали бутылки.
Затем они так же молча стали пить холодный чай. Глеб жестом пригласил девушку попробовать печенье. Та, не произнеся ни слова, отрицательно покачала головой. И Сиверов не стал настаивать. Он почувствовал, что между ними вновь возникло отчуждение, но уже на качественно новом уровне. Теперь они уже знали кое-что друг о друге. Каждый из них, если бы вдруг внезапно погас свет, мог бы восстановить в памяти портрет другого. А это уже немало. Ведь по портрету понятны характер и намерения человека.
"Одиночество – это хорошо, – подумал Глеб, – но оно слишком расслабляет.
Наверняка я сидел бы уже в тренировочном костюме, ссутулив плечи, а теперь стараюсь держаться молодцом".
Он настолько отрекся от реальности, что не заметил, как набрал полный рот холодного чая вместе с чаинками, и от неожиданности поперхнулся и закашлялся.
– Прости, – сказал он, доставая носовой платок и вытирая губы.
– Выплевывать неприлично, – немного манерно произнесла Наталья. – Во всяком случае, меня учили, что нельзя выплевывать даже осу, если она случайно залетела тебе в рот.
