Поймав его взгляд, Татьяна радостно помахала ему рукой, и Илларион улыбнулся в ответ. Шарообразный субъект что-то втолковывал Татьяне, время от времени снимая с ее талии жирную руку и энергично жестикулируя для пущей убедительности, и Иллариону стало жаль его: толстяк танцевал с самой красивой женщиной в мире и даже не замечал этого, бездумно тратя минуты редкого счастья на пустую болтовню. Танец в паре с Татьяной вызывал у него столько же чувств, сколько вызвало бы танго с больничной табуреткой, и Забродов с грустью подумал о том, что в наше время люди совершенно разучились получать удовольствие от таких простых вещей, как общение с красивой женщиной, когда ты одинок, глоток воды, когда хочешь пить, еда, когда голоден, и сон, когда валишься с ног от усталости. Все удовольствия давно смешались в неразличимую серую массу, чудовищный, приправленный алкоголем и кокаином винегрет, на поверхности которого бледно-зеленой плесенью взошел вездесущий бумажный прямоугольник с портретом американского президента. Стараясь не греметь, Забродов открыл форточку, впуская в комнату струю холодного ночного воздуха, нашарил в кармане сигареты и отправился на кухню, где обосновались курильщики.

Войдя, он плотно прикрыл за собой дверь и сразу же споткнулся в темноте о чьи-то ноги. Ноги принадлежали сидевшему на табурете у самой двери парню. Парень сидел не один: на коленях у него смутно темнела еще одна фигура. Судя по некоторым движениям и негромким, но очень откровенным звукам, эти двое целовались взасос. Споткнувшись, Илларион потерял равновесие и схватился за чье-то узкое, обтянутое тонким синтетическим свитером плечо.

— Пардон, мамзель, — сказал он девушке, которую ненароком задел.

— Сильвупле, мадам, — ответили ему мужским голосом.

У окна, где мерцали в темноте красные огоньки сигарет, кто-то коротко рассмеялся.

— Вы так и будете стоять на моей ноге? — спросил второй парень — не тот, за которого схватился Илларион, а тот, что сидел на табурете, держа партнера на коленях.

— Извините, — сказал Илларион и прошел вглубь кухни, стараясь больше ни на кого не наступать и сильно подозревая, что его пылающие уши светятся в темноте, как стоп-сигналы.

Он без приключений добрался до кухонного стола и закурил, уже мечтая поскорее убраться отсюда — миловавшаяся парочка сильно действовала ему на нервы.

— Еще один раб никотиновой зависимости, — прокомментировал его появление некто невидимый, о ком можно было сказать только то, что он носит очки, линзы которых сверкали в темноте призрачными зеленоватыми бликами. Кто вы, несчастный собрат?

— Я жертва цепи несчастных случайностей, — по памяти процитировал Илларион.

— Как и все мы, — закончил цитату очкарик, сразу завоевав уважение Иллариона. — Это заметно, — хихикнув, продолжал он. — Чем не несчастная случайность: отправиться покурить в строгой мужской компании и первым делом наступить на этих голубков.

— Да пошел ты, — томно ответили возле двери.

— Однако, — глубоко затягиваясь сигаретой, прокомментировал Илларион.

— А, — с непонятной интонацией сказал очкарик, разглядев в мерцании разгоревшегося уголька черты лица своего собеседника, — Так это вы, таинственный незнакомец! Судя по вашему виду, вы не одобряете однополую любовь.

— Каюсь, — сказал Илларион. — Я явился сюда именно для того, чтобы наступить на ногу молодому человеку, который сидит у дверей.

Курильщики захихикали, очкарик одобрительно хмыкнул, а парочка у дверей молча встала и покинула помещение. Илларион подошел к двери, нащупал табуретку, поставил ее возле стола и уселся.

— Выпьете? — спросил чей-то хрипловатый голос, и в рассеянном свете уличного фонаря блеснуло бутылочное горлышко. Илларион кивнул и тут же, спохватившись, сказал: «Да». — Правда, мы тут все из одного стакана, виновато предупредил обладатель хриплого голоса.

— Это неважно, — сказал Илларион. — А что у вас с голосом?

— Сифилис в последней стадии, — с готовностью ответил хрипатый, и Илларион как-то сразу понял, почему Игорь Тарасов порой ощущал себя неуютно в компании сослуживцев сестры. Здесь действительно надо было держать ухо востро. — Извините, я пошутил, — продолжал хрипатый. — Это я просто интервью брал на митинге коммунистов и почему-то решил, что могу перекричать мегафон.

— Это он у нас так шутит, — сказал из темноты еще один голос. — Ох, Гена, дошутишься ты когда-нибудь.

Хрипатый Гена с бульканьем плеснул из бутылки в стакан. Илларион задержал дыхание и выпил. В руку ему сунули кусок соленого огурца, на ощупь казавшийся надкушенным. Пользуясь тем, что его лица никто не видит, Илларион брезгливо поморщился и сунул огурец в рот.

— Значит, вы и есть тот глубоко засекреченный тип, которого прячет от нас Татьяна? — снова пристал к нему очкарик. — Вы попали в плохую компанию. Вас окружают акулы пера и барракуды диктофона, которые в считанные минуты оставят от вашей секретности рожки да ножки.

— У меня нет секретов, — сказал Илларион, поскольку просто промолчать было невежливо.

— Звучит как «комментариев не имею», — заметил хрипатый Гена, снова принимаясь звякать и булькать. — Боюсь, Саня, что здесь тебе не посветит.

— А это мы еще посмотрим, — возразил очкастый Саня. Илларион только теперь понял, что тот изрядно пьян. — Итак, начнем от печки. Как вы относитесь к сексуальным меньшинствам?

— Я к ним не отношусь, — мягко парировал Забродов.

— Ответ столь же хрестоматийный, сколь и бессодержательный, констатировал очкарик. — Надо ли это понимать так, что вы их не одобряете?

— Мне их жаль, — сказал Илларион. — Так же, впрочем, как и вас.

— Почему это вам меня жаль? — опешил очкарик.

— Вы пришли поздравить с днем рождения красивую женщину. Там, в соседней комнате, полно других красивых женщин, танцы, а вы заперлись на кухне и целый вечер глушите водку, курите и пристаете к незнакомым мужчинам с нескромными вопросами.

Хрипатый Гена фыркнул и опрокинул в себя содержимое стакана.

— Отменно, старина, — прохрипел он осипшим от водки голосом. По-моему, нам есть о чем подумать.

Он где-то прав, а, Саня? Где вы работаете, старина? На телевидении? Мне нравится ваш стиль. Может, возьмете меня к себе? У вас наверняка есть своя программа… а может быть, целый канал? Я слышал, планируется создание нового канала…

Илларион на ощупь нашел на столе пепельницу, потушил сигарету и вышел из кухни.

Игорь Тарасов все еще танцевал с редакционной девицей, которая была уже готова к употреблению, а может быть, только притворялась. Небритый шарообразный субъект доказывал что-то утомленной даме лет сорока пяти, загнав ее в угол под торшером и не давая вырваться.

Иллариону показалось, что он продолжает произносить ту же речь, которую произносил, танцуя с Татьяной. За отодвинутым к стене столом уже не пили и не спорили — там кто-то спал, уронив всклокоченную голову на испятнанную скатерть и отвернув от танцующих обиженное бледное лицо. Форточка опять была закрыта. Илларион испытал ощущение, похожее на кратковременный приступ клаустрофобии, которое, впрочем, тут же прошло.

— У тебя такой вид, словно тебе до смерти хочется, чтобы все мои гости провалились сквозь землю, — сказала незаметно подошедшая сзади Татьяна.

Илларион, не оборачиваясь, накрыл ее ладонь своей.

— Это плохо? — спросил он.

— Наверное, плохо, — со вздохом сказала Татьяна. — Они хорошие люди и делают хорошую газету… но мне тоже хочется, чтобы они ушли. Видимо, сказывается твое дурное влияние.

— Тогда пусть проваливают в свою редакцию, и делают свою хорошую газету там. Представляешь, какой-то очкастый Саня пытался взять у меня интервью на кухне.

— Что ты ему сказал? — насторожилась Татьяна. — Не смейся, не смейся! Ты его не знаешь. Вы долго разговаривали?

— Недолго, — ответил Илларион. — Не волнуйся, я был сдержан, как сфинкс. Хочешь потанцевать?

— А вот не хочу. Хочу с тобой поговорить.

— Интервью? — Илларион высоко поднял брови.