К сожалению, возле нее до сих пор не было мужчины, который мог бы оценить это ценное качество. Если бы Антонина Андреевна смогла позволить себе это, она, перестала бы смотреть на часы — бег секундной стрелки и неутомимое мигание светящихся цифр на электронных циферблатах все чаще напоминали ей о том, что время уходит, и процесс этот, увы, необратим.

Выходя из лифта, Антонина Андреевна стиснула зубы и нахмурилась. Этот серый слякотный день все-таки доконал ее — настроение было испорчено, и впереди не маячило ничего, кроме нескольких тысяч серых дней и одиноких ночей. Конечно, дни можно заполнить работой, но вот ночи, а особенно вечера…

Доставая из сумочки ключи, она выронила их на кафель лестничной площадки и чуть не расплакалась. Взяв себя в руки, она подняла бренчащую связку и удивленно покачала головой усталость усталостью, одиночество одиночеством, но сегодня с ней творилось что-то странное. Эка невидаль одинокие вечера! Да половина баб, глядя на своих воняющих водкой и грязными носками «благоверных», дрыхнущих поперек кровати, мечтает о таком вот одиноком вечере в шикарной шестикомнатной квартире, как о волшебной сказке, и, что самое обидное, мечтам их не суждено сбыться. А одиночество… Антонина Андреевна тряхнула головой, отгоняя глупые мысли, и вставила ключ в замочную скважину. Да стоит ей шевельнуть мизинцем, и мужики сбегутся со всех сторон — сотни мужиков. И миллион алых роз, если уж на то пошло…

Она отперла дверь и вошла в прихожую. Позади мягко щелкнул язычок замка. Первым делом Антонина Андреевна нащупала выключатель и включила свет — темноты она не любила и, честно говоря, побаивалась.

Словно в ответ на щелчок выключателя, из кабинета донесся тихий, какой-то очень вороватый звук, словно шмыгнувшая в норку испуганная мышь ненароком задела ее любимую китайскую вазу с сухим букетом. Снегова вздрогнула и замерла, чутко вслушиваясь в тишину и не слыша ничего, кроме собственного, громкого пульса.

«Господи, — с внезапным облегчением подумала она, — да я совсем ополоумела. Это же просто кот. Мой собственный кот. Опять забрался в кабинет, негодяй. Собственно, за что его ругать? Он проводит в квартире круглые сутки, а я появляюсь здесь от случая к случаю, так что это еще большой вопрос, кто здесь хозяин. С его точки зрения хозяин, конечно, он, и, возможно, он прав.»

— Кис-кис, — позвала она. — Хвастунишка, ты где? Хвостуша! Кушать хочешь?

Это был запрещенный прием. Хвастун отлично знал слово «кушать» и просто не мог устоять, когда его произносили — надо полагать, срабатывал условный рефлекс. В недрах квартиры раздалось мяуканье, и Хвастун, скользя по паркету, выскочил из темноты и принялся с урчанием тереться о ее ноги. В его появлении тоже было что-то странное, и она не сразу поняла, что именно, а поняв, снова застыла, цепенея от ужаса. Кот прибежал не из кабинета, а из спальни, где, конечно же, опять валялся на хозяйской кровати, оставляя на покрывале некрасивые затяжки и клочья шерсти. Из спальни!

Кто же, в таком случае, возился в кабинете? Неужели и в самом деле мышь? «Опомнись, — сказала она себе, — какая мышь на шестнадцатом этаже? Да их тут сроду не было!»

Антонина Андреевна нерешительно шагнула в сторону кабинета и остановилась, не зная, что предпринять.

Шорох мог ей почудиться… ах, как это было бы чудесно!

Но она точно знала, что донесшийся из кабинета звук не был галлюцинацией. Она слышала его так же отчетливо, как мурлыканье продолжавшего тереться о ее ноги Хвастуна. И было еще кое-что, кроме звука. Теперь, привыкнув к теплу, она ясно различала холодный сквозняк, которым тянуло из-под двери кабинета. Неужели она ушла из дома, не закрыв форточку? Снегова попыталась припомнить обстоятельства, при которых утром ушла из дома, но не смогла: даже если бы не было вечной утренней спешки и ее обычной забывчивости, касавшейся бытовых мелочей, паника, мутной холодной волной поднимавшаяся в ее мозгу, помешала бы ей вспомнить что бы то ни было.

Она попятилась к входной двери и слепо зашарила по ней рукой в поисках ручки, не в состоянии оторвать взгляд от черной щели под дверью кабинета, откуда ощутимо несло холодом. Ей казалось, что мрак в этой щели живет какой-то своей потайной жизнью.

Антонина Андреевна постаралась взять себя в руки и прислушалась. В кабинете было тихо.

«Вот они, преимущества одинокого существования в шестикомнатной квартире, — подумала она, сдерживая истерический смешок. — Те самые бабы, которых я совсем недавно жалела — ну, те, у которых мужья пьют и ходят в вонючих носках, — по крайней мере, не боятся вечерами всяких сюрпризов.»

По самому краешку ее сознания холодной змейкой проскользнула мысль о том, ЧТО могло проникнуть в квартиру сквозь оставленную открытой форточку, и Антонина Андреевна поспешно отогнала ее; взбудораженное воображение нашептывало ей, что там, в темноте, могло притаиться ВСЕ, ЧТО УГОДНО. Живость воображения не раз подводила ее, особенно в такие вот одинокие вечера, когда трезвая дневная логика отправляется на покой вместе с солнцем, а за черным оконным стеклом и в неосвещенных недрах стенных шкафов начинают шевелиться призраки.

Снегова решительно поставила сумочку на подзеркальную тумбу и расстегнула пальто. Руки у нее при этом заметно дрожали, и, прежде чем заглянуть в кабинет, она твердым шагом прошла на кухню, взяла из шкафчика над мойкой бутылку хереса и сделала хороший глоток прямо из горлышка.

Поставив бутылку на место и закрыв шкафчик, она закурила и пару минут стояла, глядя в окно и давая алкоголю подействовать. Свет на кухне она не зажигала — здесь, среди хрома и темного пластика, в облаке вкусных ароматов хорошего кофе, ванилина и пряностей, она ничего не боялась. Она любила готовить, как это ни странно для одинокой женщины, почти никогда не бывающей дома, и кухня была ее царством, в котором с ней не могло приключиться ничего дурного. Иногда ей даже казалось, что ее квартира чересчур велика — хватило бы этой кухни и маленькой спальни Правда, тогда негде было бы хранить коллекцию живописи — коллекцию, которую она собирала в течение пятнадцати лет и которая была для нее дороже всего на свете.

Антонина Андреевна посмотрела на прямоугольники картин, темневшие на светлом фоне обоев даже здесь, на кухне, и сделала в их сторону приветственный жест рукой. Старые друзья были на месте, а это была такая компания, в которой ей ничто не угрожало.

Она раздавила сигарету в пепельнице, и тут потерявший, наконец, терпение Хвастун громко и недвусмысленно напомнил ей о том, что ему, вроде бы, предлагали перекусить. Вопль был такой, словно ему одновременно оттоптали все четыре лапы, а заодно и хвост, и Антонина Андреевна, вздрогнув, полезла в холодильник.

Она выгребла кошачьи консервы в хвастунову миску, и кот с громким урчанием приступил к трапезе.

Глядя на него, Антонина Андреевна вспомнила о том, что и сама она не ела со вчерашнего вечера, если не считать едой бесчисленное количество выпитого в течение дня кофе.

Снимая в прихожей пальто и сапоги, она все смотрела на дверь кабинета, борясь с искушением попросту забыть о почудившемся ей звуке и прямиком вернуться на кухню, оставив все как есть. Это было очень заманчиво, но, во-первых, Антонина Андреевна очень не любила идти на поводу у своих слабостей, а во-вторых, форточку все-таки следовало закрыть — на улице шел мокрый снег, и дело могло кончиться лужей на паркете.

Неторопливо переобувшись в домашние туфли, она сделала шаг в сторону кабинета и снова замерла в нерешительности. Все ее страхи вернулись к ней, многократно усилившись, и теперь она уже жалела о том, что сразу не выбежала из квартиры и не позвонила в милицию от соседей. Конечно, сделать это можно было и теперь, но как она будет выглядеть, если тревога окажется ложной? Она представила себе скучающие лица милиционеров, их огромные сапоги, оставляющие на паркете грязные следы, и словно наяву услышала коротенькую, но энергичную речь, с которой обратится к ней старший наряда, или как он у них называется.