Один из автоматчиков, не церемонясь, сорвал с «нивы» фальшивые номера, обнажив скрытые под ними московские регистрационные знаки, и через несколько секунд возле синего «опеля» не осталось ни одного живого человека.

Стук в дверь застиг Иллариона Забродова в тот момент, когда он, голый по пояс и в закатанных до колен старых спортивных шароварах, ловко орудовал пылесосом.

Было начало восьмого вечера — не самое удобное время для того, чтобы затевать генеральную уборку. Честно говоря, Илларион и сам был не рад своей затее, но теперь, когда снятые со стеллажей книги громоздились повсюду, как башни и бастионы невиданной бумажной крепости, а драгоценные кувшины и вазы (некоторьм из них было по семьсот — восемьсот лет) шатко балансировали на верхушках этих бастионов, грозя в любой момент свалиться и разлететься вдребезги, отступать было некуда.

Такие приступы всеобъемлющей чистоплотности случались у Забродова не чаще одного раза в два-три года и напоминали стихийное бедствие, с которым невозможно было бороться и которое можно было только переждать. Начинались они без какой бы то ни было системы, невзирая на время суток и степень занятости Иллариона, и заканчивались всегда гораздо раньше, чем Забродов успевал закончить уборку, так что наводить окончательный лоск ему, как правило, приходилось через силу, проклиная все на свете и в первую очередь себя.

Сейчас приступ был в самом разгаре, и Забродова переполнял трудовой энтузиазм. Он тщательнейшим образом протер стеллажи и убрал скопившуюся в недоступных прежде углах пыльную паутину, в которую никто никогда не попадался и которую давно покинули даже терпеливые пауки. Покончив с этим, он вооружился пылесосом и стал методично обрабатывать книгу за книгой, бережно проходя насадкой пылесоса по обрезу и возвращая каждый том на раз и навсегда отведенное ему место. Он как раз подумал, что этой работы ему должно хватить до утра, и тут его слуха достиг какой-то посторонний звук.

Забродов выключил пылесос и поставил на полку книгу, которую держал в руке. Звук повторился, и теперь, когда пылесос молчал, Илларион расслышал его очень хорошо: кто-то барабанил в дверь с силой окончательно пришедшего в отчаянье человека. Дверь сотрясалась от тяжелых ударов, Илларион слышал, как в широком лестничном пролете мечется от стены к стене гулкое эхо видимо, стучали уже давно, и терпение стучавшего наконец лопнуло.

Илларион отыскал взглядом лежавшие на подоконнике часы, посмотрел на циферблат и пожал плечами.

Время было детское. Неужели его пылесос мешает соседям смотреть телевизор? Сейчас, кажется, как раз должна идти очередная серия этого убогого сериала…

Он снова пожал плечами. Скандалистов среди его соседей, кажется, не было, да и вообще, как-то само собой вышло, что к Забродову в подъезде относились с опасливым уважением. Илларион поморщился. Ему никогда не нравилось словосочетание «опасливое уважение», но отношение к нему соседей было именно таким. Раньше это обстоятельство его как-то не волновало, а теперь он ни с того ни с сего начал задумываться о вещах, которые раньше не стоили и выеденного яйца. Может быть, в этом была виновата Татьяна?

Он прислонил трубку пылесоса к заваленному книгами дивану и пошел открывать, на всякий случай приветливо улыбаясь, а в душе негодуя по поводу прерванной уборки. Негодовал он неспроста, поскольку прекрасно знал, что, если его отвлекут хотя бы на полчаса, его энтузиазм бесследно испарится, и придется призывать на помощь такие неуютные, совершенно не домашние вещи, как самодисциплина и чувство долга.

Он щелкнул замком, и стук прекратился. Распахнув дверь, Илларион увидел на площадке знакомую картину: Мещеряков и Сорокин топтались по кафелю с выражением притворного раскаяния на лицах.

— Не помешали? — как ни в чем ни бывало спросил Мещеряков.

— А мы тут шли мимо, смотрим, у тебя свет, — добавил Сорокин.

— Думали, ты не один, — подхватил Мещеряков.

— А у тебя пылесос воет, — с некоторым разочарованием подал свою реплику Сорокин.

— И вы решили помочь, — не скрывая сарказма, сказал Илларион. — Ну, проходите.

Сорокин первым шагнул в прихожую и замер в нерешительности.

— Да, — сказал он. — Это впечатляет.

— Черт возьми, — заглядывая в комнату через его плечо, с отвращением сказал Мещеряков. — Авгиевы конюшни. Ты нарочно, что ли?

— Не понял, — строго сказал Илларион и тут же звонко хлопнул себя по лбу.

— Вот именно, — сердито сказал Мещеряков. — Давай я добавлю!

— Ну, господа разведчики, — разочарованно протянул Сорокин. — С вами связываться…

Илларион задумчиво поскреб ногтями сначала голый живот, потом затылок и развел руками.

— Забыл, — растерянно сказал он. — Дай, думаю, приберусь немножко… Может, в ресторан? Я угощаю, раз такое дело.

— Я так понял, что у тебя и без нас с полковником есть, кого в ресторан водить, — проворчал Сорокин. — При чем тут ресторан? Мы поговорить хотели, а ты — ресторан. Поесть я и дома могу, причем вкуснее и дешевле. Договорились же… Ты что, каждый раз так прибираешься?

— Нет, — ответил за Иллариона Мещеряков. — Это у него что-то наподобие функционального расстройства психики. Случается редко, но когда начнется, лучше держаться подальше.

— Ладно, — вздохнул Сорокин и нахлобучил шляпу, которую держал в руке. — Придется, видимо, зайти в другой раз.

— Вот-вот, — поддакнул Забродов и стал демонстративно разглядывать светильник над головой. — Вот черт, — сказал он, — абажур протереть надо.

— Ну, удачи, — со вздохом сказал Сорокин и повернулся к дверям.

— Погоди, полковник, — остановил его Мещеряков. — Ты что, и вправду собрался уходить? Ты посмотри на его рожу, он же издевается, мерзавец. Раздевайся, Сорокин, остаемся.

— Вы все-таки решили помочь, — растроганно произнес Илларион.

— Фиг тебе, — отрезал Мещеряков. — Перетопчешься. Просто я тебя знаю, как облупленного. Не может быть, чтобы в этом бардаке не осталось уютного местечка, куда ты сбежишь, когда твоя дурацкая уборка тебе опостылеет. Ну, куда нести? — Он помахал перед носом у Забродова бутылкой коньяка. — На кухню?

— И начинания, вознесшиеся мощно, сворачивая в сторону свой ход, теряют имя действия, — грустно продекламировал Забродов, оглянувшись на разгромленную комнату.

— Сам придумал? — спросил Мещеряков, пристраивая на вешалку пальто. Немного заумно, но суть верно схвачена.

— Нет, — сказал Забродов, — придумал, увы, не я.

Я не творец, я потребитель. Тундра ты, полковник.

Шекспира не узнал.

— А в академии Шекспира не проходят, — съязвил Сорокин, заслужив холодный взгляд приятеля, который он спокойно проигнорировал. — Так мы пройдем?

— Пройдете, пройдете, — проворчал Забродов. — Вы уже прошли. Союз милиции и армейской разведки непобедим. Где уж мне, простому пенсионеру, с вами спорить.

— Завел свою шарманку, — буркнул Мещеряков, приглаживая волосы. — Так на кухню?

— Куда же еще, — со вздохом сказал Забродов. — Кухня — самое подходящее место для разговора. Если бы наш президент решал вопросы управления государством на кухне, Америка давно валялась бы у нас в ногах.

Мещеряков фыркнул, а более непосредственный Сорокин громко захохотал. От Иллариона, впрочем, не укрылось то обстоятельство, что хохотал полковник чересчур старательно. Забродов незаметно вздохнул: похоже, у Сорокина опять были неприятности.

— Опять у вас неприятности, полковники, — констатировал Забродов. — Вы несчастные люди. Ваша работа состоит из одних неприятностей, а когда их становится слишком много, вы приходите сюда, чтобы поделиться ими со мной.

— Почему ты так решил? — поинтересовался Мещеряков, по-хозяйски снимая с кухонного стола торчавшие на нем вверх ногами табуретки и усаживаясь на свое любимое место в углу.

— Потому что после вашего ухода неприятности начинаются у меня, честно ответил Илларион. — Что у вас на этот раз?

— Во-первых, давай выпьем, — предложил Сорокин. — А во-вторых…