Особенно вот этот, — он похлопал узловатой стариковской ладонью по тонкой стопке бумаги, лежавшей перед ним на белой в красную клетку скатерти. — А знаешь, — с внезапным воодушевлением продолжал он, — как в старину понижали артериальное давление?
Кареев вздохнул и потупился.
— Вижу, что знаешь, — проворчал шеф. — Мальчик образованный, начитанный, во всем тексте ни одной орфографической ошибки. Так как? Молчишь? Тогда я тебе скажу. Кровь они пускали, наши пращуры. Причем по любому поводу и где угодно, вплоть до парикмахерских.
Полоснул ланцетом по вене, и все в порядке. А для крови подставляли медный тазик, потому что, во-первых, были большие эстеты, а во-вторых, с алюминием у них тогда было туго. Вот только не знаю, что они потом с кровью делали. Может быть, кровяную колбасу?
— Простите, шеф, — чуть слышно произнес Кареев. — Просто больше мне не к кому было обратиться. Я хотел пойти в милицию, но вдруг испугался. Откуда мне знать, на кого работает тот долдон в пуговицах, которому я все это расскажу?
— Ага, — удовлетворенно кивнул главный редактор, энергично раскуривая вздумавшую было погаснуть папиросу. — Значит, остатки здравого смысла и инстинкта самосохранения и у тебя все-таки есть. О человеколюбии в данной ситуации говорить просто смешно.
— Но ведь…
— Ти-хо! Сейчас я говорю! — Шеф щелчком сбил пепел с папиросы в лужицу пролитого кофе на блюдце и привычным жестом поправил вечно сползающие очки. — Я понимаю, что именно человеколюбие выдрало тебя из твоей норы и погнало обратно в Москву… запоздалый приступ человеколюбия, я бы сказал. Мне хорошо знакомы способы, при помощи которых можно сломать любого человека, так что не надо оправдываться. Тем более, что ты ни в чем не виноват. Это я, старый трусливый болван, прогнал тебя тогда, даже не выслушав. Мы могли попытаться все это предотвратить, а теперь… что ж, теперь мы можем только мстить… Попробовать отомстить, точнее. Но ты понимаешь хотя бы, чем все это может кончиться для тебя лично?
— Да, — ответил Андрей. — Как закрою глаза, так и вижу эту штуковину. Здоровенный такой, с глушителем, с приставным прикладом и оптическим прицелом…
Мне сказали, что сорок пятого калибра.
— Большая получится дырка, — задумчиво сказал шеф.
— Я подсчитал, — живо откликнулся Кареев. — Больше одиннадцати миллиметров.
— Солидно… И что же, тебе эту штуку прямо так и показали?
Кареев кивнул.
— На Никитском бульваре. Прямо на скамеечке.
Подошел человек и показал. И еще предложил денег — в качестве альтернативы.
Шеф покивал головой с таким видом, словно знал все это заранее.
— Знакомая тактика, — сказал он. — И ты, конечно, отказался от пули и взял деньги.
Андрей промолчал, с мучительным стыдом уставившись в скатерть и чувствуя, что уши у него горят, как у нашкодившего мальчишки, а щеки, наоборот, бледны и бескровны.
— Ну и правильно, — неожиданно одобрил его действия шеф. — Так и надо действовать. Противнику надо наносить не только моральный, но и материальный урон. Хоть что-нибудь путное ты на эти деньги приобрел?
Андрей пожал плечами и с большой неловкостью ответил:
— Пистолет.
— Ну и дурак. Это я в том смысле, что о таких покупках лучше не рассказывать никому. Вообще никому, понимаешь? А вдруг я платный информатор? Думаешь, их сейчас нет? Неделю назад я послал подальше очень серьезного молодого человека в штатском… А если бы не послал? — Он раздраженно зашарил по карманам в поисках спичек. Андрей снова дал ему прикурить и оставил зажигалку на столе.
— Пистолет-то хоть хороший?
— «ТТ», — ответил Кареев.
— Хороший, — сказал шеф. — Значит, так. Это, — он постучал согнутым пальцем по рукописи, — мы дадим в ближайшем номере. Накупи себе продуктов, водки и сиди дома. Никому не открывай и держи пистолет под рукой. Когда на меня выйдут, я дам тебе знать. Документы у тебя сохранились? Какие-нибудь записи, пленки — ну, хоть что-то?
Кареев сокрушенно вздохнул и отрицательно покачал головой.
— Все отобрали, — сказал он. — У меня хватило ума передать все материалы Татьяне, ну, и…
— И они вас накрыли, — закончил за него шеф. — Вот уж, действительно, хватило ума. Осторожнее надо быть. А впрочем, какого черта! Им только того и надо, чтобы мы были осторожными, ни во что не совали нос и молчали в тряпочку. Так Татьяна в курсе?
— Нет, — ответил Кареев. — Я ничего не успел ей сказать. Пожалуй, это к лучшему.
— Несомненно. — Главный редактор потушил окурок в блюдце и встал, застегивая плащ. Андрей с грустью отметил, что плащ стал ему заметно велик — шеф усыхал на глазах, и Кареев подумал, что старику, пожалуй, осталось совсем немного.
Они вышли из кафе порознь. Редактор ушел первым, заметно сутулясь и прижимая локтем папку со статьей. Андрей проводил его взглядом, докурил сигарету и отправился домой на метро — его «москвич» снова капризничал, а лечить его хронические болячки у Андрея не было ни времени, ни сил.
По дороге он, как и советовал шеф, основательно запасся продуктами: ему предстояло несколько дней безвылазно просидеть дома, ожидая развития событий. Теперь, когда в игру вступил шеф, занимавшийся журналистикой дольше, чем Андрей жил на свете, можно было ожидать более или менее благополучного исхода всей этой рискованной затеи. Статья, опубликованная в авторитетном издании, наверняка привлечет внимание тех, кому положено заниматься такими делами по долгу службы, и, к тому же, послужит журналисту Карееву чем-то вроде страхового полиса: после публикации тот же Вареный трижды подумает, прежде чем отдать приказ о ликвидации Андрея — все будет явно указывать на него. За первой статьей последует вторая, за второй третья, и так до тех пор, пока от всей этой банды не останется камня на камне. Вероятнее всего, придется пойти на сотрудничество с органами, но разве не для этого он все это затеял? Журналист не может посадить бандита и взяточника в тюрьму, он может лишь крикнуть: «Держи вора!» так, чтобы его услышало максимальное количество людей.
Возвращаясь домой и изнемогая под грузом пакетов с едой, Андрей строил планы. Его основная задача — донести правду до читателей, а как только в дело вмешаются люди в штатском, все каналы утечки информации будут мгновенно перекрыты. Необходимо довести расследование до конца, да и восстановить материалы, отобранные у него бандитами Вареного, тоже не мешает.
Больше всего Андрея беспокоила та ниточка, за которую ему удалось ухватиться два месяца назад и которую сразу же грубо вырвали у него из рук. На одном конце ниточки кривлялся и произносил речи уголовник Вареный, ухитрившийся купить себе новую биографию и мечтавший усесться в мягкое думское кресло. Это было бы смешно, если бы не было так страшно. Кроме того, существовал второй конец ниточки, терявшийся где-то в заоблачных высотах — именно там, наверху, сидел невидимый кукловод и время от времени дергал за нитку, заставляя Вареного подпрыгивать и издавать звуки, казавшиеся окружающим осмысленными.
Именно этот кукловод интересовал Андрея в первую очередь. Почему-то Кареев сомневался, что люди в штатском рискнут его побеспокоить — скорее всего, у них для этого руки коротки. У него была одна надежда: отыскать того высокопоставленного мерзавца и попытаться дискредитировать его предавая огласке все его странные связи и сомнительные дела. Работа предстояла огромная, и на любом ее этапе можно было запросто свернуть себе шею, но Кареев больше не боялся — он пережил свой страх, как детскую болезнь. Что-то в нем раз и навсегда перегорело в тот самый день, когда сидя в гостиничном номере и наливаясь дешевым вином, он увидел по телевизору репортаж о первом взрыве жилого дома. Теперь он был готов идти до конца — без страха и надежды, просто потому, что был убежден в правильности выбранного пути.
Дома он свалил продукты в холодильник, не утруждая себя разобрать их и разложить по местам. Некоторое время он просто стоял у кухонного окна, глядя вниз и неторопливо куря, потом принялся бесцельно бродить по квартире, трогая предметы и вздыхая. Раньше он любил иногда посидеть дома, ничего не делая. Теперь же, когда ничегонеделание было вынужденным, ему вдруг захотелось действовать: мотаться по городу, встречаться с людьми, узнавать то, чего никто не знает, а потом сидеть за машинкой и слово за словом переносить на бумагу то, что удалось узнать, стараясь подать материал так, чтобы он, наконец, пробил дюймовую шкуру привыкшего ко всему отечественного обывателя и заставил его шевелить извилинами. Бездействие угнетало его, заставляя остро ощущать, как уходит драгоценное время.
