— Ну и рожа, — сказал Иларион.

— Рожа как рожа, — возразил Сорокин. — На свою посмотри. Рожа, она, брат, от природы, ее не выбирают, а вот биография — дело другое.

— Мельник Андрей Валентинович, — вслух прочитал Иларион сделанную от руки надпись на верхней крышке папки. — Ну и какая же у нас биография?

— В прошлом — офицер-десантник, — сказал Сорокин. — Окончил Рязанское училище ВДВ, в первую чеченскую кампанию командовал взводом. Старший лейтенант. Во время штурма Грозного был ранен, в бессознательном состоянии попал в плен. В плену находился полтора года, потом бежал…

— Или сказал, что бежал, — вставил Иларион, задумчиво разглядывая фотографию старшего лейтенанта Мельника.

— В то время оснований сомневаться не было, — откликнулся Сорокин. Да их и сейчас нет. Бежал, откупился, сами отпустили — теперь этого не проверишь. Да это нас, по сути дела, и не касается. Но вот в феврале прошлого года нашего Мельника задержали по подозрению в двойном убийстве. Из армии он к этому времени уже ушел, работал экспедитором в одной заграничной фирме… Знаешь, в какой?

— «Набуки фильм», — сказал Иларион сквозь зубы, чиркая зажигалкой в безуспешных попытках прикурить сигарету. Зажигалка так и не сработала, и Забродов раздраженно сунул сигарету за ухо.

— Догадливый, — похвалил его Сорокин. — Совершенно верно, «Набуки фильм». Развозил товар по точкам — пленки там, реактивы, аппараты всякие… Они — в смысле, «Набуки» — у нас тогда только начинали раскручиваться. Ну ты знаешь, как это бывает: чтобы получить прибыль, надо поначалу хорошенько выложиться. Заниженные цены на услуги, завышенные зарплаты персоналу… Словом, после лейтенантских копеек — целое состояние. Водка, девки, кореша по всей Москве… Женился, можно сказать, по пьяному делу, черт знает на ком, а она возьми и спутайся с его приятелем. Встречались эти голубки у приятеля на даче, и вот в одну прекрасную ночь дача сгорела дотла. На пепелище нашли два трупа — сам понимаешь чьи. Обгорели оба порядочно, но все-таки не до костей, так что экспертизу провести удалось. Оказалось, что смерть наступила в результате удушения и перелома гортани. Предположительно стальной проволокой или чем-то в этом роде. Почерк, само собой, один и тот же. А Мельник накануне как раз узнал, что у него рога, как у оленя, и до двух часов ночи гонял свою супругу по всему подъезду. Орал, грозился убить… В общем, соседям пришлось милицию вызвать. История вроде ясная, но, когда начали этого Мельника раскручивать, оказалось, что у него железное алиби. Три человека заявили, что в ту ночь Мельник вместе с ними сидел в кабаке и никуда не отлучался. Персонал ресторана этого не подтвердил, но и не опроверг — мало ли, кто там у них пьянствует от заката до рассвета. Алиби это было шито белыми нитками, но свидетели стояли насмерть, и Мельника пришлось отпустить. Вот такая петрушка, Забродов.

— Все совпадает, — сказал Иларион. — И «Набуки фильм», и удавка… Готовый клиент для СИЗО, бери и сажай.

— Угу, — кивнул Сорокин, — мне тоже так показалось. Я, как только узнал, что тот парень, который Мещерякова подстрелил, работал в «Набуки», сразу же вспомнил про Мельника.

— И что?..

— Да ничего. Мельник в это время был на работе. Конечно, его работа предполагает перемещения по всему городу, но киллер был задушен довольно далеко от обычного маршрута Мельника, а в свое расписание наш экспедитор в тот день уложился. И это, между прочим, несмотря на пробки. Теоретически, конечно, он мог это сделать, но вот доказать мы ничего не сможем.

Иларион сходил на кухню и, вернувшись, поставил перед полковником бутылку, в которой оставалось еще немного коньяку.

— Получай, — сказал он. — Заслужил. Пей, напивайся.

— А ты? — с подозрением спросил Сорокин.

— А я — пас. Я за рулем, и вообще… Короче, ты пей, а я погляжу. Только недолго, я тороплюсь.

— Да пошел ты, — обиделся Сорокин. — Что я тебе, алкоголик? Или стукач конченый, который за рюмку работает?

— Так уж и за рюмку, — ухмыльнулся Иларион. — Тут с полстакана будет, а может, и больше.

— Папку я заберу, — сухо сказал Сорокин, вставая. — Я ее должен вернуть на место до начала рабочего дня.

— Посмотрите на этого человека, — сказал Иларион, обращаясь к невидимой аудитории. — Полюбуйтесь на него! Не так давно он обзывал меня психом. Вглядитесь в его лицо и скажите: кто из нас псих?

Говоря это, он достал из нижнего ящика стола две коньячные рюмки и поставил их рядом с бутылкой. Сорокин сел, все еще немного хмурясь.

— Кто, кто… — проворчал он. — Конечно ты! Самый настоящий психованный псих. Знаешь, я уже жалею, что пошел у тебя на поводу и навел тебя на этого Мельника. А вдруг он действительно не виноват? Вдруг его подставляют? И вообще, это может оказаться дурацким совпадением… Словом, если бы не Мещеряков, ничего бы ты от меня не узнал.

— Если бы не Мещеряков, я бы ничего и не пытался узнать, — резонно возразил Забродов, разливая по рюмкам коньяк. — Да не волнуйся ты так, полковник! Я же не маньяк. Думаешь, охота мне руки марать? Тем более по ошибке.

— Вот-вот, — сказал Сорокин, осторожно нюхая рюмку и удовлетворенно кивая. — По ошибке. Ошибки, знаешь ли, и в суде бывают, так что ты полегче все-таки…

— Тебе лучше меня известно, что такое судебные ошибки и откуда они берутся, — ответил Забродов. — Следствие, которому нужно поскорее спихнуть дело в суд, дурак-адвокат, равнодушный и некомпетентный судья — вот тебе и судебная ошибка. А я не буду торопиться. Я его, родимого, обо всем подробненько расспрошу…

Они выпили и закусили лимоном, который как-то незаметно оказался на столе.

— Значит, ты расспросишь, — невнятно проговорил Сорокин, старательно пережевывая лимон. — А он, значит, возьмет и все расскажет. Сам. По собственной, значит, инициативе. Ну-ну.

— Ну не сам, конечно, — согласился Иларион. — Я его очень попрошу. Ты знаешь, я умею быть убедительным.

— Увы, — вздохнул полковник Сорокин, — знаю. Хотел бы я этого не знать…

Рю Тахиро неторопливо прохаживался по террасе, опоясывавшей загородную резиденцию его нового работодателя, господина Набуки Синдзабуро, — человека не только великодушного, но и поистине великого, которому Рю отныне был предан душой и телом. Короткий стеганый суйкан и широкие хакама защищали от дувшего с моря пронзительного ветра гораздо хуже, чем джинсы и утепленная куртка, но Рю не роптал на судьбу, с благодарностью принимая все, что его отныне окружало. Если господину Набуки было угодно организовать жизнь в своей загородной резиденции на старинный манер — что ж, он имел на это полное право. К тому же господин Набуки, бывая здесь, и сам одевался точно так же, разве что чуть побогаче. Впервые увидев хозяина в таком облачении, Рю сразу перестал чувствовать себя ряженым. А холод… Что ж, привыкнуть к холоду было все-таки полегче, чем к тюремной камере. Рю просто не мог себе представить, как сумел бы прожить всю жизнь, не видя неба над головой, в обществе воров и убийц, для которых не было ничего святого.

Дойдя до угла дома, он остановился и пошел в обратную сторону. Спрятанная под суйканом наплечная кобура вобрала в себя тепло его тела и теперь пригревала левый бок, словно под одеждой у Рю лежал свернувшийся клубочком котенок. Повернув голову, Рю посмотрел на плескавшееся под обрывом море. Над морем висела туманная кисея, сквозь которую едва проглядывала свинцово-серая поверхность воды с белыми барашками волн. Приближалась пора осенних штормов, и сбросившая обманчивый летний наряд природа понемногу приобретала свой истинный вид — суровый и неприветливый. Где-то там, под свинцовой толщей воды, покоился мертвый араб. Рю дотронулся кончиками пальцев до пластыря на левой скуле и усмехнулся: ничего, арабу все равно хуже. Рыбы, наверное, уже успели основательно объесть его лицо и руки, так что, когда тело выбросит на берег штормом, опознать араба сумеет разве что его хваленый Аллах. Американского солдата, которого убил Рю, опознали только по одежде да по именному жетону на шее — все остальное съели жирные камчатские крабы…