– Нет, это ничего не даст, Галина Пилиповна. Может получиться еще хуже. Если я окажусь в КПЗ на период расследования, Алину защитить уже никто не сможет, да и со мной там, в камере, справиться будет куда легче.

– Но ведь ты не виноват...

– Это следователю слишком долго объяснять придется... Ладно, давайте-ка лучше ложитесь спать – Что?! – изумлению женщин не было предела. – Спать? Когда где-то совсем рядом...

– Галина Пилиповна, дайте мне, пожалуйста, фонарь или керосиновую лампу. Мы с Олежкой кое-что в вашем сарае припрятали, достать надо...

– В клуне?

– Да, в клуне. И выслушайте меня внимательно, пожалуйста, и не просто выслушайте, а сделайте так, как я скажу. Я возьму одну штучку из сарая и посижу тихонько во дворе, покараулю. А вы ложитесь, выключайте свет и засыпайте. Вам обязательно надо выспаться, потому что днем я спать буду, а вы меня сторожить. Спокойной ночи! И, главное, ничего не бойтесь, – накинув на плечи свой старый афганский бушлат и взяв в руки фонарь, Банда скрылся за дверью...

– Вызывали, Виталий Викторович? – Котляров, уже третий день изнывавший в своем кабинете без дела, робко постучал в дверь и вошел, с надеждой уставившись на Мазурина. Все это время он не находил себе места, чувствуя, как шатается, разваливаясь под тяжестью его последних промахов, с таким старанием построенная карьера. Он даже не созывал в эти дни оперативные летучки в своем отделе, забросив контроль над всеми делами и вспоминая лишь одну толстую папку, которую он отдал в канцелярию, с надписью "Большаков В.А." на обложке.

– Да. Садитесь, Степан Петрович.

"По имени-отчеству, на "вы"... Не к добру. Видно, какой-то прокол у Мазурина", – сделал про себя вывод Котляров, усаживаясь на привычное место по другую сторону стола своего шефа.

– Ситуация складывается хреновая, – без предисловий и очень серьезно начал генерал. – На этот раз обосрались и мои люди. Этот Банда действительно крепкий орешек. Троих раскидал – одному руку сломал, двое едва оклемались... Мне это надоело в конце концов!

– Так точно, – нервы Котлярова тоже были на пределе, и он невольно вздрогнул от крика вдруг заоравшего генерала.

– Держи. Это его дело. Оно снова поручается тебе. Реабилитируйся – это твой последний шанс. – Мазурин бросил папку через стол. – Срок – неделя. Выезжай туда сам, бери столько людей, сколько нужно, хоть с других операций снимай. Но дело должно быть закончено в срок.

– Есть!

– Да пошел ты!.. Этот старый козел, Большаков, начал ходить по начальству, катить на нас бочку. Слава Богу, что из-за нашей неразберихи он пока не знает, кто им конкретно занимается. Меня сегодня уже вызывали... Скандал не нужен никому, понял? А если Большаков дойдет до начальника службы безопасности президента... Знаешь, что с нами сделает Гончаков?

– Догадываюсь...

– Тут и гадать нечего!

– снова взревел Мазурин. – Сожрет. С потрохами. За отсутствие профессионализма. И будет на сто процентов прав – элементарной операции не смогли прокрутит!.

– Так точно!

– Да заткнешься ты наконец или нет?! Заладил! – в ярости стукнул кулаком по столу Мазурин, но тут же, заметив, как потемнели глаза полковника, постарался взять себя в руки. – Короче, Степан Петрович, задание понял?

– Да.

– Запомни – семь дней тебе даю. Думай. Ищи решения. Делай что хочешь. Словом, через неделю я хочу забыть фамилию Большакова. Ясно?

– Так точно.

– Ступай.

...В тот же день, предварительно связавшись с коллегами из украинской службы безопасности, в Сарны из Москвы вышли две черные "Волги" и микроавтобус "РАФ" с плотно занавешенными окнами и набитый под завязку специальной аппаратурой наблюдения. Шестеро сотрудников под командованием лично полковника Котлярова с разрешения местных органов приступили к операции по отслеживанию особо опасного преступника Александра Бондаровича. Его деятельность, как было объявлено, угрожала безопасности Российской Федерации.

Разрешения на задержание и арест у группы Котлярова не было, но во всех прочих следственных действиях украинские коллеги обещали помочь...

Уже пятую ночь дежурил Банда во дворе дома Востряковых. Женщины за эти дни пообвыкли и успокоились, и Банда не делился с ними своими наблюдениями, не желая накалять страсти. А ситуация осложнялась с каждым днем.

Если первое время присутствия посторонних лиц в Сарнах не было заметно, то теперь ребята из "федералки" практически не прятались. Их "РАФ" денно и нощно торчал метрах в ста от дома Галины Пилиповны, и Банда знал, что каждое произнесенное ими слово в ту же секунду становилось достоянием сотрудников ФСБ Их "оперы" почти в открытую дежурили около дома, и две "Волги" обеспечивали их мобильность.

Банда понимал, что выхода у них с Алиной теперь нет. Вопрос заключался только в том, как долго все это будет продолжаться? И Банда то и дело нервно сжимал рукоятку пистолета Макарова, откопанного в клуне Галины Пилиповны, готовясь принять свой последний бой.

Тяжело и обидно было Банде. Никогда не предавал он свою Родину, не мыслил себе жизни без нее. Детдомовец, выросший без родительской ласки, без родного угла, отучившись в "Рязановке", пройдя Афган, получив несколько ранений в боях и ни разу не струсив, даже в самые черные периоды своей жизни, когда он почти два года провел среди бандитов Москвы и Таджикистана, – никогда он не делал ничего, что могло бы причинить ущерб Родине.

Да, они с Олегом Востряковым могли с горьким сарказмом рассуждать в свое время за стаканом водки о "необходимости" Афганской войны, о дурацких приказах и подлости высшего военного руководства, о бездарности военачальников. Но ведь они имели на это право, собственной кровью завоевав его и только чудом оставшись в живых.

Да, в Таджикистане год-два назад он положил немало людей, если их можно было так назвать, но пусть хоть один суд попробует доказать, что это была не та самая ситуация, спасавшая от статьи, когда убитые непосредственно угрожали жизни других людей или его самого. Конечно, он нарушил закон, нелегально и с оружием в руках покинув страну следом за конвоем, увозившим Алину.

Но он спас девушку, разрушив попутно шпионский заговор, который самым непосредственным образом затрагивал интересы страны, да и не только его страны.

И вот теперь из-за каких-то странных игр, из-за чьих-то амбиций он стал этой стране не нужен. Более того, он стал врагом, с которым боролась теперь мощнейшая машина государственной безопасности. И исход поединка был предрешен. Можно было справиться с тремя отдельными представителями этой системы, но нельзя было справиться с самой системой.

Выхода он не видел и только со дня на день ждал развязки.

Единственное, что успокаивало его в эти часы, – это сознание того, что он успел сделать все, что мог.

Алину он спас, отцу ее все сообщил, и у ФСБ в любом случае не будет другого выхода, кроме как вернуть девушку домой.

Галине Пилиповне он тоже сумел помочь, как мог. Он успел еще до появления "федералов" съездить в фирму, в которой работал Олег, объяснить его коллегам, тоже бывшим "афганцам", что случилось и почему, и ребята тут же приняли решение не забывать мать Вострякова и ежемесячно отчислять ей ту часть прибыли, которая приходилась на долю Олега в их общем деле.

Он даже позвонил в Москву, в охранную фирму "Валекс", в которой работал до похищения Алины, и еще раз поблагодарил шефа и ребят за поддержку и понимание.

Все дела на этой грешной земле были уже, вроде бы, сделаны, и ничего, кроме Алины, больше не держало его в жизни. Ничего... кроме желания жить и любить...

Котляров часами сидел в "рафике", ломая голову над задачей, поставленной Мазуриным.

"Засветка" перед украинцами обеспечивала помощь в оперативных действиях, но никак не позволяла убрать Банду тихо и незаметно. Можно было, конечно, просто пристрелить парня, но... Во-первых, объясняй хохлам, зачем был нужен штурм, на который у них нет санкции. Но это еще полбеды, дело можно было бы замять. Степан Петрович боялся другого. Он уже достаточно хорошо присмотрелся к Бондаровичу, подробно изучил его дело и прекрасно понимал, что перестрелка с этим парнем обернется настоящим боем, а сколько человек в таком случае можно потерять – одному только Господу известно.