Он понял, что девушка пока не подозревает, насколько он ослаб, и попытался разговором отвлечь ее внимание, торопливо продолжив прерванный рассказ:

– Понимаешь, когда мы с Олежкой Востряковым бросились за конвоем грузовиков, в кузове одного из которых арабы увозили из России тебя...

Нет, подожди. Лучше начну с начала. Когда тебя похитили, за дело, как обычно, взялось местное отделение милиции. Они, впрочем, не слишком торопились начинать расследование, ты, наверное, знаешь, что должно пройти как минимум дня три, чтобы они зашевелились, но во время нападения на тебя сильно пострадал Анатолий, мой напарник.

– Что с ним?

– Плеснули в лицо кислотой, очень сильной. Тяжелые ожоги... Короче, делом им пришлось заняться сразу же. Следователь попался, как мне показалось, неплохой, вполне способный паренек, и какие-то действия по горячим следам могли принести результаты, но... Ты представляешь, буквально через несколько часов после похищения дело забрала в свои руки ФСБ.

– Это из-за отца?

– Да. Ведь все и заварилось, с одной стороны, из-за его нежелания уезжать в Тегеран, а с другой – несогласия переходить в конкурирующее военное ведомство внутри страны. В итоге ФСБ, мягко говоря, предложило отцу помощь в твоем спасении в обмен на обещание перевестись в нужное ведомство.

– Как они все узнали?

Банда снова часто заморгал, чувствуя, что выхватываемая из темноты фарами дорога снова "уплывает", и, поборов слабость, с облегчением вздохнул:

– Слушай, Алинушка, а поищи-ка ты в этой "тачке", – может, тут какая-нибудь бутылка воды найдется? Пить хочется – сил нет...

– Да, да. Сейчас... – Алина торопливо открыла "бардачок" и, ничего не найдя, перегнулась через спинку сиденья назад в надежде отыскать что-нибудь там. – Сашенька, нет питья. Тебе плохо?

– Ну что ты! – поспешил успокоить ее Банда, принимая как можно более веселый вид. Кажется, в темноте ему это неплохо удалось. – Просто пить охота... Ладно, слушай дальше.

– Да. Рассказывай.

– Короче, пока тебя держали еще в Москве, ребята из безопасности сильно лопухнулись. И самый важный, можно сказать, единственный свидетель, или "язык", назови как хочешь, попался в мои руки. От него я и узнал про конвой, про планы арабов в отношении тебя и твоего отца и все такое прочее.

– И ты...

– Помог мой шеф из "Валекса", а главное, конечно, очень помог Олег. Без него... Как жаль его, Алинушка! Такой мировой мужик был! Мы же с ним Афган вместе... Я его как-то выручил однажды.

Так я живой. А он со мной жизнью расплатился.

– Саш, но ведь ты не виноват! – девушка, пытаясь утешить, нежно погладила его по щеке и положила руку на плечо. – Ты же не мог в конце концов...

– Мог! Я мог успеть! Еще бы чуть-чуть... Сволочи! Я вам покажу "Аллах акбар"! "Духи" чертовы...

Но тут Банда осознал, что мысли его начинают путаться и несет он черт-те ведь что. Он быстро взглянул на Алину и, показалось, успел заметить огонек тревоги, блеснувший в ее глазах.

"Э-э, парень, держи себя в руках! Не хватало только ее напугать до смерти! А ну, успокойся!" – приказал он себе, стараясь сосредоточиться.

– Ты извини, Алинушка. Просто забыть не могу, как этот бородач Олежку...

– Я все понимаю, Саша. Успокойся! – нотки беспокойства явственно звучали в голосе Алины, и Банда из последних сил постарался взбодриться, лишь бы развеять ее тревогу.

– Так на чем это я остановился?.. А, вспомнил! Словом, полетели мы за вами и тебя все-таки освободили. Мы, а не ФСБ. Вот им и обидно стало. Мне тот начальник-гэбист на пирсе в Севастополе прямо сказал – я лишний. Я теперь не нужен. Им было бы очень и очень приятно лично отдать тебя прямо в руки Владимиру Александровичу. А потом шантажировать его как только им заблагорассудится.

– Господи, но я же свидетель! Я бы все рассказала, как было на самом деле!

– Кому? Отцу? Рассказала бы, конечно. Но уже после того, как тебе дали бы с ним увидеться. А до этого момента, уж поверь мне, они бы добились от генерала Большакова всего, чего хотели.

– Подонки!

– Не то слово... Поэтому сейчас нам надо держаться от них подальше. И слава Богу, что мы на территории Украины.

– И куда мы едем?

– Я уже сказал – домой. Только не к тебе и не ко мне. Мы едем в Сарны, к матери Олежки. Я должен рассказать ей, как все произошло. Я должен повиниться перед Галиной Пилиповной. Ее сын из-за меня погиб...

– Да. Я понимаю.

Алина скорбно замолчала, склонив голову. Молчал и Банда, задумавшись о том, как непросто будет встретиться с матерью Олежки Вострякова.

После очередного поворота перед ними вдруг открылся город, залитый огнями. Дорожный указатель, сверкнувший надписью "Симферополь", подействовал на Банду парадоксальным образом, – почувствовав приближение долгожданной медицинской помощи, он мгновенно ослаб, остатки сил быстро покидали его, и парень не на шутку испугался, что не сможет добраться даже до ближайшей больницы.

– Алинушка, – почти прошептал он, слизывая с верхней губы капли пота и судорожно сжимая руль "Волги", – ты, пожалуйста, к знакам присматривайся, вдруг больницу какую увидишь, ладно?

– Конечно. Ты как?

– Нормально... – он запнулся, но, собравшись с силами, продолжил твердо и спокойно. Нужно было, чтобы Алина четко выполнила его указания на случай, если она растеряется, увидев его беспомощность и слабость. – Послушай, если со мной случится легкий обморок или что-то в этом роде... То есть, если я на время вдруг "отключусь"...

– Тебе плохо? Совсем плохо, да? – она напряженно вглядывалась в его лицо, стараясь понять, как он себя чувствует на самом деле.

– Нет, послушай... Это я так, на всякий пожарный случай... Мы ведь отъехали от наших друзей из ФСБ всего лишь километров на сто, и оставаться здесь, в этой "тачке", нам долго нельзя. В общем, если что – у меня в правом кармане есть еще "баксы". Плати врачам, медсестрам, денег не жалей. Главное – пусть обработают мне рану, перевяжут и вколют чего-нибудь подбадривающего. Надо сделать все для того, чтобы я был в порядке. Ни при каких обстоятельствах нельзя оставаться здесь. И ни в коем случае нельзя привлекать внимание милиции. Наври что угодно, плати, как я сказал, но чтобы моя фамилия нигде не прозвучала. Ты поняла?

– Конечно, но ты уверен...

– Алинушка, ты же хочешь добра себе и отцу, и мне еще не надоела жизнь. Нам кровь из носу надо успеть хотя бы к полудню быть в Херсоне. Там мы наконец сможем бросить эту машину. Иначе нас засекут и сцапают, как котят.

– Хорошо, я все поняла. Я все сделаю... Но ты держись, Сашенька. Хорошо? Сейчас приедем...

Низкие серые тучи, казалось, зацепились за крыши домов, нависая над самыми улицами. Мелкий противный дождь шел с самого утра не переставая, затянув Москву грязной тяжелой пеленой.

Площадь с опустевшим постаментом, на котором несколько лет назад грозно возвышался "железный Феликс", и без того достаточно унылая, в этой пелене выглядела еще более мрачной. Котлярову в какой-то момент даже показалось, что площадь, как некий живой организм, генерирует и источает волны безысходной тоски.

Сопротивляться этим волнам не хватало сил, и полковнику Котлярову трудно было поверить, что в этот день в Москве есть люди, способные смеяться и чему-то радоваться.

Он вздрогнул, поймав себя на этой мысли, еще раз суеверно покосился на подножие бывшего памятника и, задернув тяжелые шторы, прошел к столу, сел, включил настольную лампу и в который раз тупо уставился в расшифровку секретного доклада, присланного несколько часов назад из Севастополя.

Бывает же так! Встаешь утром: настроение – у тебя отличное, жена – красавица, дети – умницы. И даже дождя не замечаешь, выбегая из дома и плюхаясь на мягкое сиденье служебной черной "Волги". И в кабинет заходишь веселый, бодрый, быстро просматриваешь утренние бумаги. И с секретаршей мило шутишь, когда она приносит кофе. И даже вид "осиротевшей" площади за окном не угнетает. В общем, "все о'кей!" – как говорят американцы.