– Ясно. Видно, не судьба ему была в родной-то земельке лежать. Воевал на далекой стороне и погиб вдали от дома... – снова заплакала мать Олежки, вытирая глаза платочком.

За столом надолго воцарилось тягостное молчание, прерываемое лишь всхлипываниями потрясенной горем матери.

Наконец она, насухо вытерев глаза, нарушила тяжелую тишину.

– Вот что, Александр. Ты – сирота, а я – потеряла сына. Ты был его лучшим другом. И теперь как хочешь, но я тебя никуда не пущу. Живи у меня. Будь мне за сына. А хочешь – навсегда оставайся...

– Спасибо вам, Галина Пилиповна...

– Заходи, заходи, Котляров. Не бойся, не укушу. Только с работы к чертям собачьим выгоню!

– По вашему приказанию прибыл, – коротко и подчеркнуто официально доложил полковник, останавливаясь посреди огромного кабинета генерала Мазурина.

Он давно и хорошо изучил своего шефа и по этой дурацкой шутке сразу догадался, что настроение у начальства было явно плохое.

"Странно, чему это он так радуется? После звонка из Джанкоя Бондаровича с Большаковой их и след простыл... Может, старому лису удалось уговорить папашу Большакова? Или зацепить его на еще какой-нибудь крючок?.."

– Проходи, садись. Не торчи, как пугало посреди поля, ха-ха, – генерал указал на кресло перед столом и сцепил на своем немаленьком животе руки, весело разглядывая Котлярова маленькими лукавыми глазками. – Ну как, что у тебя нового? Где наш любимый Бондарович? Где наша киска, которую требовалось вернуть папе Большакову? Что, не знаешь?

– Никак нет. Никаких новых сведений не поступало. Я бы немедленно доложил...

– Как же, дождешься от тебя! Набрал целый отдел ни на что негодных засранцев... Ладно, я тебе доложу, ха-ха! Нашел я твоего Банду.

– Как? Где?

– Неопознанный труп, о котором так пекся этот парень в Болгарии, наши специалисты все же идентифицировали. Это сослуживец Бондаровича по Афгану, командир взвода в его роте, бывший лейтенант Востряков Олег Сергеевич. Родом из города Сарны Ровенской области Украины. После ранения и увольнения из рядов Вооруженных Сил вернулся домой, где проживал с матерью в собственном доме по улице Садовой, 26. Улавливаешь?

– Я слушаю, Виталий Викторович.

– Слушаю... – проворчал генерал. – Тут не слушать, а действовать уже пора. Как ты считаешь, куда бы подался Бондарович, не имея ни родных, ни друзей во всем бывшем Союзе, после того, как у него на руках умер его лучший, вернее, единственный друг? А? В Москву? Дудки!

– Конечно, здесь его нет. Мы провели большую оперативную работу...

– Говно ваша работа! К матери этого, – он склонился к бумаге, вспоминая фамилию, – к матери Вострякова он поехал. Надо же ему было о гибели сына ей сообщить.

– Так он и сейчас в Сарнах?

– Да. Там уже работают наши люди, дорогой ты мой. Так что, полковник, можешь закрывать это дело. Операцией на сей раз руководит другой – наш человек на Украине, и никаких сбоев больше не будет.

– Ясно, Виталий Викторович.

– Ничего тебе не ясно! Я должен за тебя твои же ошибки исправлять, твою мать! Что за люди в твоем отделе, если втроем с одним молокососом справиться не смогли?

– Я уже докладывал, Виталий Викторович, – начал наконец терять терпение Котляров, – это были мои лучшие люди. Но этот парень оказался крепким орешком. Все-таки спецназ – это серьезно. Про старлея Банду, когда он служил, даже среди "духов" легенды ходили...

– Ладно, слышал я уже эти басенки. Не умеете работать, полковник Котляров. А учиться вам, видимо, уже поздно. Вы свободны. Я подумаю о перспективе вашей дальнейшей службы. А дело Большакова приказываю сдать в канцелярию, – генерал, демонстративно отвернувшись, встал из-за стола и, подойдя к окну, уставился в низкое серое московское небо.

– Есть, – Котляров четко повернулся и пошел прочь из кабинета. Но, выходя, не удержался – хлопнул дверью так, что майор в приемной вздрогнул, с ужасом глянув на опального полковника.

– Старый козел! – в сердцах бросил в сторону кабинета генерала Котляров, выходя из приемной в коридор, и сразу же испуганно оглянулся – а не слышал ли кто...

– Саша, Боже мой! Что с тобой? – вскочила с дивана Алина, как только Банда вошел в комнату.

– Сашенька, что случилось? – бросилась к нему и Галина Пилиповна.

– Кажется, у нас неприятности.

– Это мы видим. Что именно? – голос матери Олега вдруг зазвучал неожиданно строго и требовательно, совсем по-учительски. Сразу видно, что всю жизнь проработала в школе и давно привыкла разбираться со своими сорванцами после очередной драки на танцах. – Говори быстро, что произошло? С кем ты дрался?

Только здесь, при ярком свете, Банда наконец смог оглядеть себя. Видок у него, конечно, был тот еще: штаны зеленые от травы, рубашка, полчаса назад снежно-белая и отутюженная, была порвана, испачкана грязью и кровью. Он посмотрел в зеркало: разбитая и опухшая скула, растрепанные волосы, бешеный, еще не остывший после смертельной схватки взгляд. Да... Придется рассказать все начистоту.

– Только что в парке на меня напали.

– Я же тебе говорила, чтобы ты не ходил по вечерам через наш парк. Там оболтусы наши вечно сшиваются, приключений ищут. А ты неместный, тебе всегда в первую очередь достанется, – начала было увещевать его Галина Пилиповна, но Банда прервал ее:

– Нет, это не местные оболтусы были, Галина Пилиповна. Ваши бывшие ученики тут ни при чем. Это были парни, которые нас с тобой, Алина, – повернулся он к девушке, – встречали в бухте под Севастополем. По крайней мере, одного я точно узнал.

– Ты что? – ужас промелькнул в глазах Алины.

– Да.

– Это что, те из ка-гэ-бэ бывшего, о которых вы мне рассказывали? – переспросила Олежкина мать, и сразу поникла, тихо выдохнув:

– О, Боже, и здесь нашли.

– Нашли, – Банда старался всеми силами показать женщинам, что он спокоен, что и им бояться сейчас нечего. Но на душе было тяжело, и сердце сжимало знакомым холодком предчувствие опасности. Он-то знал, на что были способны эти ребята, знал, что, выполняя задание, они могли пойти на все. – Нашли, но тут же потеряли. Меня так просто не возьмешь.

– Они стреляли в тебя? – Алина, видно, никак не могла забыть пистолет в руке одного из "федералов" там, в бухте, и сейчас, представляя, как целятся из темноты в ее Сашку, замирала от страха и сознания своего бессилия. – Они стреляли в тебя, скажи?

– Нет. Шум им был ни к чему. Они решили сделать все тихо. Порезать меня – и все дела. Тогда с легкостью можно было бы списать труп на местных пацанов.

– Ты убежал? Где они? Может, вызвать милицию? – метнулась к телефону Галина Пилиповна, но Банда остановил ее:

– Нет, не надо. Я их, кажется, слегка покалечил. У одного сломана рука, двое других придут в себя не скоро.

– Их было трое?

– Вот этот-то вопрос меня больше всего и беспокоит. Боюсь, где-то рядом должны быть еще их люди. С другой стороны, в таком маленьком городке большая компания сразу оказалась бы на виду, поэтому не думаю, что тут их несколько десятков. Да и не такая я птица, чтобы против меня целый взвод бросать.

– Может, все-таки вызвать милицию? – Галина Пилиповна знала только одно средство зашиты от угрожавшей опасности – позвонить по номеру "02".

Если бы все в жизни было так просто! Но власть и сила НКВД не ослабли после пятьдесят третьего года, не ослабли и после девяносто первого. Ей и в голову не приходило, что снос памятника Дзержинскому на одноименной площади вовсе не означал, что его же портреты исчезли со стен кабинетов огромного количества зданий, принадлежащих столь памятному всем ведомству, зданий, мрачно царивших в любом городе тоталитарной державы, и уж ни в коем случае не свидетельствовал о том, что как-то изменились методы работы органов – от ЧК до КГБ.

Банда же успел за каких-то пару недель, в ускоренном, так сказать, режиме, испытать все это на собственной шкуре.