«Куда он подевался? – с чувством, близким к панике, подумал Виктор о Слепом. – Неужели промазал и пролетел мимо балкона? Да нет, бред какой-то…» В это время Глеб выглянул словно бы прямо из стены, сделал недовольное лицо и сердито спросил:

– Ну, что там у тебя? Штанина зацепилась?

– Иду, – сказал Виктор, перелез через ограждение и прыгнул.

Его подошвы с треском ударились о кремово-коричневый, в шашечку, кафель. Толчок отозвался глухой болью в натруженной пояснице, но ничего страшного не произошло. Справа от него обнаружилась открытая настежь балконная дверь, на пороге которой стоял Глеб.

– Больше ждать не буду, – сказал он твердо и без дальнейших разглагольствований растворился во мраке квартиры.

Виктор внял предупреждению и со всех ног бросился за ним, почти сразу с разгона влетев в какие-то пустые ведра и развалив штабель чего-то, что на ощупь показалось ему пластиковой вагонкой. В квартире пахло свежей краской и штукатуркой, под ногами шуршала расстеленная, чтобы не пачкать пол, бумага, и похрустывал мелкий строительный мусор.

– Осторожнее, – сказал где-то впереди Слепой. – Здесь ремонт в разгаре.

– Спасибо, – саркастически ответил Виктор. – Я уже заметил.

Правая штанина почему-то теперь была тяжелее левой, а в ботинке неприятно хлюпало что-то вязкое. Глеб возился в темноте прямо по курсу, чем-то позвякивая и погромыхивая, и Виктор, на счету которого было немало вскрытых замков, понял, что его спутник пытается отпереть дверь.

К тому моменту, как он догнал Слепого, замок сдался с неприятным щелчком, который наверняка означал поломку механизма, и дверь бесшумно распахнулась, впустив в испачканную известью и заставленную какими-то козлами прихожую поток электрического света. Виктор не удержался и посмотрел вниз, на свою правую ногу. Штанина и ботинок были выпачканы какой-то отвратительной на вид коричневатой слизью, при ближайшем рассмотрении оказавшейся обойным клеем. Активист выругался, поднял взгляд и обнаружил, что Слепой опять исчез. За этим человеком было очень трудно угнаться.

Активист настиг Глеба с большим трудом. Слепой поджидал его на площадке первого этажа с таким видом, словно он слыхом не слыхал ни о каких ночных рейдах по крышам, а просто вышел покурить и поболтать с приятелем. Подъезд был сквозной, и парадная дверь, выходившая в переулок, как ни странно, не была заколочена. И на ней, и на двери черного хода стояли кодовые замки.

– Жди меня на улице, – велел Глеб. – Надо забрать у этих варваров машину, пока они не ввели во двор танки.

Что это у тебя на брюках? Черт, ну и видок… Ладно, стой здесь. Я подгоню машину. Как только увидишь вишневую «девятку», сразу дуй туда.

Он спокойно спустился по ступенькам лестницы, оттянул собачку замка и неторопливо вышел во двор. Активист покачал головой: этот парень действительно вел себя так, словно у него было девять жизней. Идти за ним было все равно что за тяжелым танком: главное, не отставай.

Шараев подошел к парадной двери, отпер ее и приоткрыл на несколько миллиметров. Из щели потянуло холодным сквозняком. Виктор стоял, переводя дыхание, и наблюдал за переулком. Это казалось невозможным, но в переулке было сравнительно спокойно: никто не загонял прохожих в подъезды и подворотни, не выставлял оцепление и не проверял документы у всех подряд. Видимо, дверь недавно покинутой ими квартиры действительно оказалась прочной, и лихие омоновцы все еще штурмовали ее с применением спецсредств, между делом уговаривая лежавшие внутри трупы бросить оружие и выйти с поднятыми руками.

Наконец напротив подъезда плавно затормозила вишневая «девятка». Вид у нее был самый безобидный, и Активист снова покачал головой: стиль работы Глеба нравился ему все больше и больше.

Он вышел из подъезда и сел в машину с таким видом, будто понятия не имеет о том, что правая нога у него до самого колена покрыта столярным клеем. Устроившись на переднем сиденье и захлопнув дверцу, он вынул из кармана сигареты и протянул пачку Глебу.

– На работе не курю, – ответил тот.

Машина тронулась. На мосту через Яузу Глеб остановил ее. Активист вышел, подняв воротник и дымя сигаретой, подошел к перилам моста, несколько секунд смотрел вниз, в черную ледяную воду, а потом словно невзначай уронил туда что-то продолговатое, завернутое в газету. Газетный сверток полетел строго по прямой и почти без всплеска погрузился в воду. Через некоторое время ниже по течению всплыла развернувшаяся, подмокшая газета. Виктор напоследок глубоко затянулся сигаретой и выбросил окурок в реку. Насчет содержимого свертка можно было больше не беспокоиться: обрезы не плавают.

Глеб позвонил Малахову из автомата сразу же, как только высадил Активиста напротив своего дома. Отдавать этому испачканному клеем уголовнику ключи от своей квартиры Слепому не хотелось, но идти тому было некуда, а о том, чтобы взять его с собой к Малахову, и речи идти не могло.

Полковник вышел из подъезда, демонстративно изучая циферблат наручных часов и всем своим видом выражая неудовольствие. На нем были теплые спортивные шаровары светло-серого цвета с синими лампасами, старенькие белые кроссовки и ярко-голубая дутая куртка с огненно-красными вставками на плечах. На лысеющей голове Малахова криво сидела натянутая впопыхах вязаная шапочка с изображением летящего лыжника и надписью «Большой трамплин» от виска до виска. Полковник покосился куда-то наверх, проверяя, по всей видимости, не наблюдает ли за ним Маргарита Викентьевна, вынул из кармана сигареты и воровато закурил, тонкой струйкой пуская дым вниз, под воротник куртки. Заметив машину Слепого, он шагнул к краю тротуара, и Глеб открыл ему навстречу дверцу.

– Кому не спится в ночь глухую, – недовольно проворчал полковник, усаживаясь рядом с ним и громко шурша своей курткой, – соскучился, что ли?

Он нацелился стряхнуть пепел прямо под ноги. Глеб открыл ему пепельницу, отъехал от тротуара и только после этого сказал:

– Помните прошлую ночь? Так вот, ничего не кончилось.

– Ну да?! – саркастически поразился полковник. – Надо же! Кто бы мог подумать?!

Он поднес к губам сигарету, пряча ее в свернутой трубочкой ладони, затянулся, опасливо косясь по сторонам, и выпустил дым себе в колени.

– Алексей Данилович, до вашего дома два квартала, – мягко напомнил Глеб.

– Что? – встрепенулся полковник. – Тьфу ты, черт, докатился!

– Дрессировочка, – с деланной завистью вставил Глеб.

– Поиздевайся, поиздевайся… Ну, выкладывай, что там у тебя произошло? Только имей в виду, ты меня оторвал от футбола. Сегодня, между прочим, воскресенье… было. Это я на тот случай, если ты вдруг забыл.

В голосе Малахова было столько яда, что им можно было отравить систему водоснабжения Нью-Йорка, Лос-Анджелеса, Филадельфии и еще десятка американских городов помельче.

– У меня много чего произошло, – сказал Глеб, плавно останавливая машину напротив какого-то голого скверика. – Даже не знаю, с чего начать. Скажите, Алексей Данилович, что вы имели в виду, давая мне ключи от квартиры Раскошина? Это что, особо изощренный способ убийства?

– Я же просил: не тяни, – сказал полковник. – Там наши проигрывают.

– Да они вечно проигрывают, – отмахнулся Глеб. – И потом, матч же в записи. Хотите, скажу счет?

– Убью, – пообещал Малахов. – Хотя, конечно, и так все ясно, кроме счета. Три – один?

– Четыре, – уточнил Глеб. – Вы не ответили на мой вопрос.

– А ты на мой. Что произошло?

– Я спросил первый, – напомнил Глеб.

– А я старше по званию, – парировал Малахов. – Кроме того, первым спросил все-таки я. Что, Раскошин приходил?

– Теперь его зовут Сивый, и он ворочает крупными делами. Помните то нападение в Царицыно?

– Это где таблеточников на три с половиной центнера марафета нагрели? Такое забудешь… Неужто он?

– Чужими руками конечно.

– Ну, это как всегда. И ни улик, ни свидетелей.

Глеб усмехнулся и почесал натертую оправой очков переносицу.