«В следующий раз мы тебя опустим, козел», – пообещал ему здоровенный сержант с кривым носом и расплющенными ушами, глядя сверху вниз на распластанного на полу Кудрявого. С шумом втягивая в себя хлещущую из разбитого носа кровь, Кудрявый посмотрел ему в глаза и вдруг понял, что ни этот одетый в тесный серый китель бугай, ни два его приятеля сроду не служили в ментовке, а если и служили, то совсем не в той, с которой он привык иметь дело.
Воровская честь требовала сказать что-нибудь презрительное и злое, но благоразумие взяло верх, и Кудрявый промолчал.
Сивый не давал о себе знать еще неделю – ровно столько, сколько понадобилось Кудрявому, чтобы поднять на ноги всех своих людей в милиции и убедиться в том, что он знал с самого начала: его обидчики не числились среди личного состава московской ментуры. За это время Кудрявый успел сменить нору и был очень удивлен, когда однажды утром кодовый противовзломный замок на дверях его убежища словно по волшебству открылся, дверь распахнулась, и на пороге возник Сивый – широко улыбающийся и с двумя бутылками водки в левой руке.
Правая рука Сивого пряталась в кармане плаща, и Кудрявый, успевший к этому времени сильно поумнеть, не стал хвататься за лежавший под подушкой пистолет: он не чувствовал себя достаточно подготовленным к загробной жизни.
Разговор затянулся на добрых четыре часа, и в конце концов Кудрявый смирился с неизбежным. Кроме того, в ходе разговора Сивый как будто невзначай дал ему пару-тройку наводок, с помощью которых Кудрявый мог в кратчайшие сроки поправить свои пошатнувшиеся дела, так что, если подходить к делу с точки зрения взаимной выгоды, заключенное в тот день соглашение было не таким уж гиблым, как показалось Кудрявому в самом начале.
Кудрявый очень быстро понял, что имеет дело с офицером госбезопасности, причем не с кабинетным протирателем штанов, а с полевым работником высокого класса. С точки зрения кодекса воровской чести, это было типичное западло – даже хуже, чем выносить парашу или подбирать подмокшие бычки в сортире, но деваться было некуда, а наводки, которые давал Сивый, приносили ощутимую прибыль. Что же до кодекса чести, то греха, о котором никто не знает, вроде бы и вовсе не существует.
На заводик, где московские умники расфасовывали немецкие таблетки, Кудрявого навел тоже Сивый. Этот человек-призрак совершенно непостижимым образом узнавал такие вещи, о которых знали считанные единицы, и сейчас Кудрявый испытывал определенный дискомфорт: дело пошло не совсем так, как он рассчитывал. Возможно, ему стоило сразу шлепнуть Активиста вместо того, чтобы затевать с ним игру в кошки-мышки. В конце концов, все, что он мог потерять, отправив на дело своих людей, – это несколько безмозглых нажимателей курков.
– Значит, о погоде ты говорить не хочешь, – все еще улыбаясь, сказал Сивый. Он зубами вытащил из пачки новую сигарету и прикурил от зажигалки, по-прежнему держа в одной руке опустевший бокал. – О погоде, о природе… Что там у тебя вышло с этим ублюдком? Как там его – Активист? Ну и погоняло… Так что произошло?
– А что произошло? – очень натурально удивился Кудрявый.
– Стар ты, Василий Андреевич, чтобы цепочку из себя строить, – заявил Сивый. – Я тебе сразу сказал, что ничего хорошего из этой твоей затеи не выйдет. Активист-то твой пропал. Вместе с грузом, между прочим. Всем нос натянул: и фармацевтам, и тебе, и мне. О ментах я уже не говорю. Наворотил черт знает чего, всех обвел, запутал, набросал повсюду каких-то развороченных машин, проломил забор и ушел.
– Вот стервец, – мрачнея, сказал Кудрявый. – А я голову ломаю: куда он, гад, подевался?
– Вот-вот, – подхватил Сивый. – Это главный вопрос: куда он подевался? Талантливый малый. Ведь план был – загляденье. Все разжевали и в рот положили. Другой на его месте заглотил бы крючок вместе с удочкой, а этот пососал, выплюнул и все сделал по-своему. Когда мои ребята под видом ментов туда приехали, им оставалось только любоваться пожаром.
– Каким пожаром? – спросил Кудрявый.
– Этот вундеркинд загородил ворота КрАЗом и поджег его к чертовой матери, а сам смылся через пролом в стене.
– Сучонок, – процедил Кудрявый, сильно сдавив зубами фильтр сигареты.
Он нервничал не напрасно. План действительно был продуман до мелочей. Люди Сивого по этому плану должны были прибыть на место раньше милиции, перестрелять бригаду Активиста и спокойно уйти с грузом. На тот случай, если у них там что-нибудь не заладится, Кудрявый блокировал подъезды к заводу своими лучшими стрелками, придав им пару микроавтобусов, если вдруг машина Активиста пострадает во время его ликвидации.
Дикая выходка Тыквы, размазавшего по дороге некстати подвернувшегося гаишника, привела к тому, что настоящая милиция прибыла на место практически одновременно с милицией фальшивой. И те, и другие опоздали – Активист ушел, перекрыв за собой дорогу и обойдя стороной выставленные Кудрявым сторожевые посты, о которых наверняка даже не догадывался.
– Дуракам везет, – сказал Кудрявый, отставляя в сторону бутылку с вином и придвигая к себе квадратный хрустальный графин с коньяком.
– Возможно, я повторюсь, сказав следующее: если бы дуракам везло, ты сейчас был бы арабским эмиром, – съязвил Сивый. – Нет, Василий Андреевич, нет, дорогой.
Этот парень вовсе не дурак, и это очень плохо, потому что он украл наш груз. Если бы ты поменьше корчил из себя вершителя судеб, а побольше думал о деле, этого не случилось бы.
– Да что ты заладил: украл, украл, – взорвался Кудрявый, щедро наполняя коньяком свой бокал. Часть коньяка при этом пролилась на крахмальную скатерть, которой был накрыт раскладной столик. – Он ему сто лет не нужен, этот груз! Он же придурок, блаженный! Он на дело не хотел идти только потому, что взять надо было не бабки или рыжье, а марафет. Просто он понимает, что живым я его не выпущу, и хочет поторговаться. Куда он денется? К тому же его мать у меня.
– Эта маразматичка? – Сивый презрительно скривился и стряхнул пепел с сигареты в свой пустой бокал. – Ты считаешь, что он за ней придет?
– Она его мать, – напомнил Кудрявый.
– Матери бывают разные, – возразил Сивый. – Так же, впрочем, как и сыновья.
Он почему-то помрачнел и дернул щекой, словно отгоняя комара.
– Ладно, – сказал он после паузы. – Поживем – увидим, какой он сын. Ищи его, Кудрявый, и я тоже буду искать. Этот сопляк слишком шустрый. Смотри, как бы он до тебя не добрался.
Кудрявый презрительно фыркнул, заглотил коньяк, как лекарство, и зашарил рукой по столу, вслепую нащупывая лимон.
– Кто-то из твоих орлов идет, – негромко предупредил Сивый, глядя в сторону леса.
Кудрявый обернулся и увидел охранника, который широко шагал к нему от опушки, держа на отлете трубку сотового телефона. Полы его кашемирового пальто задевали метелки сухой травы, и на черной шерсти даже издалека были заметны рыжие точки налипших семян.
Кудрявый протянул руку и принял трубку, одновременно с этим вопросительно приподняв брови. В ответ на эту пантомиму охранник слегка пожал плечами.
– Какой-то Шараев, – сказал он.
– Шараев? – удивился Кудрявый. – Это который же?
– Ну, ты даешь, – негромко сказал Сивый.
– Ax ты, черт! – воскликнул Кудрявый. – Ну вот, а ты говоришь: сбежал, украл…
Сивый промолчал, занявшись раскуриванием новой сигареты. С реки налетел ветерок, растрепал его серебряные волосы и потушил огонек дешевой одноразовой зажигалки.
Кудрявый давно заметил за Сивым этот бзик: он пользовался только биковскими зажигалками янтарно-желтого цвета, и никакими другими.
– Слушаю, – сказал Кудрявый в трубку. – Это ты, Активист?
– Я, – ответил Активист.
– Куда ты подевался, сынок? Нехорошо бегать, когда тебя ждет мама. Приезжай скорее. Ты знаешь, где меня искать.
– Слушай меня внимательно, Кудрявый, – сказал Активист. – У меня в руке канистра. В канистре бензин. Девяносто пятый, если тебя это интересует. Сделаем так: ты высадишь ее возле метро Арбатская и уедешь. Я буду поблизости и пронаблюдаю за процессом. После этого получишь свой товар. Ровно через час после того, как ты отпустишь мою мать, встретимся в карьере.., ты знаешь, о каком карьере я говорю. Не забудь мои деньги. Кстати, я решил, что ста тысяч будет мало. Сто пятьдесят – по полтиннику на брата. Ты меня понял? И не вздумай шутить.
