Левой рукой из очень неудобного положения Сергей Комов нанес удар. На этот раз он попал в правый глаз Смехова. Тот истошно завопил, продолжая сжимать противнику горло. По рукам Викентия Смехова, а потом и по всему его телу прошла волна судороги, пальцы на мгновение разжались. Комов умудрился еще дважды вонзить серебряный столовый нож в глаз Викентию Павловичу Смехову.

Из рассеченного первым ударом лица, из выбитого глаза на лицо Комову полилась кровь. Он сбросил с себя Смехова, навалился на него и принялся беспорядочно бить поверженного мужчину в голову ножом, сжимая рукоять двумя руками.

Нож с тупым лезвием скользил по кости, разрывал кожу, удары приходились то в глаз, то в губы, в висок, в лоб. Лезвие погнулось, но Комов не останавливался, он бил и бил свою жертву, кромсая и коверкая уже и без того изувеченное лицо Смехова.

На какое-то время Смехов потерял сознание от болевого шока, а когда пришел в себя, то завизжал и попытался сбросить Комова. Но сделать этого не смог, силы были на исходе. Последние удары полковник ФСБ Комов нанес в горло, разрубив столовым ножом артерию. Кровь, густая и темная, хлынула из рассеченного тела, заливая паркет.

Комов поднялся, тяжело дыша, его лицо перекосило от ужаса. Он смотрел на поверженную жертву, на разорванный шелковый халат, на босые ноги с ухоженными ногтями. Ноги мелко дрожали. Так дрожит, умирая, крупная рыба. Комов переступил через тело Смехова, открыл в кухонном смесителе холодную воду и, припав к крану, принялся жадно пить.

Закрутив кран, Сергей Комов прижался к стене. Он весь дрожал, ему никогда прежде в жизни не приходилось убивать человека. И первое убийство оказалось на редкость жестоким и кровавым. Он смотрел на распростертое в луже крови тело, на осколки посуды, усыпавшие пол, и дикая, сумасшедшая улыбка кривила его губы, глаза горели безумным огнем.

– Ты должен собраться, – сказал полковник сам себе. – Ну же, быстрее, думай! – бормотал Комов, не сходя с места.

Он прикрыл глаза и принялся вспоминать номера служебных телефонов. Цифры путались.

– Нет, не так, – говорил он вслух и продолжал произносить номера друг за другом – так, как они были расположены в служебном телефонном справочнике.

Через полчаса Комов более или менее смог успокоиться. Он сумел вспомнить все телефонные номера отдела, которыми пользовался ежедневно, а вот номер телефона распростертого на полу Смехова он вспомнить не мог, словно бы вспышка света выжгла его из памяти, выжгла навсегда, оставив лишь черную дымящуюся дыру.

– Допрыгался, старый развратник! – поднимая с пола так и не потребовавшийся ему пистолет с коротким черным глушителем, пробурчал Сергей Борисович. Он держал пистолет в правой руке, и ему нестерпимо хотелось разрядить всю обойму в тело Смехова.

Но Комов удержался.

«Он и так мертв, к чему тратить патроны?»

Но нервное напряжение требовало выхода. Он должен был что-то сделать, что-то предпринять, лишь бы разрядиться, сбросить невероятное напряжение. Он пошел в спальню, пошатываясь, тяжело переставляя ватные ноги. Руки уже не дрожали, лишь глаза продолжали гореть безумием. В зеркале гардероба он увидел свое отражение и вздрогнул, не узнав себя. Ему показалось, в спальне он не один, а перед ним стоит чужой человек, стоит с опущенным к полу стволом оружия, и сейчас рука поднимется.., прозвучит выстрел, которого он уже не услышит.

Комов, не раздумывая, вскинул правую руку, нажал на спусковой крючок, целясь в собственное отражение. Он даже зажмурил глаза, но вместо выстрелов пистолет только дернулся в руке.

«Господи, я схожу с ума, – подумал полковник ФСБ, опуская оружие. – Во-первых, я не снял пистолет с предохранителя, а во-вторых, это мое собственное отражение».

Он приблизился к зеркалу почти вплотную. Несколько десятков сантиметров отделяли его от собственного отражения. Он смотрел на себя так, как посетитель музея смотрит на редкий экспонат, о котором много слышал, но никогда раньше не видел. Комов наклонял голову то к правому плечу, то к левому, изучая свое лицо. Затем пальцем левой руки прикоснулся ко лбу, перепачканному кровью, к щекам.

«Господи, неужели это я?»

– Да, это ты, – произнесло отражение.

И от собственного голоса, от слов, произнесенных вслух, Комову стало плохо. Колени стали подгибаться, и если бы полковник не сел на разобранную кровать, то наверняка рухнул бы на пол. Он сидел четверть часа, покачиваясь из стороны в сторону, сжимая ладонями виски, в которых нестерпимой болью пульсировала кровь. Сергею Борисовичу казалось, что кровь сейчас польется через уши, хлынет из носа, изо рта. Приступ тошноты и рвоты подкатил к горлу, и лишь невероятным усилием воли Сергей Борисович смог подавить этот мерзкий приступ, смог удержаться, чтобы его не вырвало на старинный, истертый ногами персидский ковер.

Немного успокоившись, он осмотрелся по сторонам. Огромное количество фотографий украшало стену. Некоторые были в рамках, некоторые просто приколоты шпильками к цветастым с золотым тиснением обоям. Комов поднялся с разобранной кровати, с отвращением посмотрел на нее. Ему казалось, что постель все еще хранит тепло Смехова. Он подошел к фотографиям и, водя по воздуху пальцем, рассматривал их.

Комов сорвал со стены три снимка, на которых был изображен он сам, пошел на кухню, зажег газовую плиту и стал жечь снимки. Полковник наблюдал, как корчится в огне бумага, превращаясь в черный с седым налетом пепел. Отыскал в шкафчике пачку дорогих сигарет, вытряхнул одну, пачку сунул в карман плаща..

Он прикурил от горящего снимка и, жадно затянувшись, выпустил дым через нос. Тут же закашлялся.

«Крепкие, черт подери!» – подумал он, продолжая курить.

Комов выкурил три сигареты подряд, прикуривая одну от другой, погасил окурки в тарелке, затем пошел в туалет и высыпал все в унитаз.

Смыл.

«Теперь надо навести порядок, убрать свои отпечатки пальцев. К чему я прикасался? – задал себе вопрос полковник ФСБ, оглядываясь по сторонам. Вспомнить уже невозможно. – Мы дрались, я валялся на полу, хватался за все, что попадало, под руки. Нет, это бессмысленно, спецы из МУРа обязательно найдут и мои отпечатки. Я знаю, они это умеют делать. Надо уничтожить все, весь гадюшник, гнездо разврата предстоит сжечь. Если бы у меня был бензин, я бы облил им долбаную квартиру старого пидора, а затем бросил бы спичку и выскочил за дверь. Но бензина у меня нет, – взгляд Комова упал на чайник, валявшийся на полу. – Смехов чай грел на плите, плита у него газовая. Отлично! Вначале надо привести в порядок себя, надо вымыть руки, лицо, одежду», – только сейчас Комов почувствовал, как болит горло и как тяжело ему сглатывать слюну.

Он вошел в ванную комнату, двумя руками оголил горло из-под свитера. Вся шея была в красных кровоподтеках.

«Сволочь, хотел меня задушить! Не я, а ты сам бросился на меня, первым поднял на меня руку. Хотел убить, как мальчишку, как Андрюшу Малышева. Мерзавец! Но не тут-то было, я оказался проворнее, а ты – старый и слабый Урод».

Комов тщательно вытер руки, лицо. Вытираться полотенцем Смехова побрезговал, поэтому пришлось воспользоваться носовым платком.

«Надо найти сумку, в нее спрятать плащ, перепачканный кровью, и только после этого можно уходить. Да, и еще надо перевязать горло шарфом, чтобы никто не видел мою шею».

Он нашел большую дорожную сумку, сложил в нее плащ. Долго возился с замком молнии, который упорно не хотел закрываться. Он присел на банкетку в коридоре и несколько секунд сидел, как поступают люди перед дорогой.

– Все, пора, – произнес он.

На кухне полковник переступил через распростертое окровавленное тело Смехова.

Открыл духовку газовой плиты, повернул все рукоятки до упора, услыхал, как с шипением из конфорок пошел газ. Открыл дверь в ванную комнату и включил обогреватель, воткнув его в розетку. Посмотрел, как стеклянные трубки становятся ярко-красными, а затем, закинув сумку на плечо, облачившись в пальто Смехова, покинул квартиру. На лестнице на мгновение остановился. Дверь уже была заперта. Он держал в руках связку ключей.