– Нет, не боюсь, я примерно с такой высоты даже прыгал.

– Это в бассейне было, а на крыше, наверное, совсем другое чувствуешь.

– Не боюсь я высоты.

– Тогда иди сюда, – подозвал Андрея Мамонтов.

Мальчик подошел.

– Сядь на ограждение.

– Зачем?

– Сядь, я тебя сфотографировать хочу на фоне города, красивый снимок получится.

В толстых пальцах Мамонтова появился фотоаппарат, черная мыльница. Он приложил его к глазу.

– Садись. А ранец сними, он не очень красиво смотрится.

Андрей снял ранец. Мамонтова он не боялся и никакого подвоха не ожидал. Наоборот, ощущал свое превосходство над взрослым мужчиной, боявшимся высоты. Андрей уселся на перила и посмотрел на город. По дороге ехали машины, дымились трубы заводов, по небу неслись облака. Москва казалась безграничной. Во все стороны, сколько мог видеть глаз, простирался серо-зеленый с ржавыми крышами город. Мамонтов присел на колено, несколько раз щелкнул кнопкой.

– Сиди, не двигайся, – сказал он мальчику и подался вперед, чтобы отодвинуть ранец. – Не шевелись, Андрюша, – Мамонтов, отодвинув ранец, тут же схватил мальчишку за ногу и резко дернул ее вверх. Андрей коротко, пронзительно вскрикнул и, кувыркаясь, переворачиваясь в воздухе, полетел вниз. А Мамонтов, на ходу пряча в карман ветровки фотоаппарат, побежал к люку.

Мамонтов нырнул в люк прежде, чем прозвучал хлопок – удар тела об асфальт. Короткий вскрик ребенка все еще звенел в его ушах.

Мамонтов спустился на лифте, пересек по диагонали двор и увидел метрах в ста пятидесяти от себя толпу людей. Он не стал подходить к ним, сел на лавочку, достал из кармана леденец, сунул за щеку и стал перекатывать его во рту. Минут через пятнадцать примчалась карета «Скорой помощи», а еще через десять минут он спросил у двух девочек, которые поравнялись с ним:

– Чего там народ собрался, плохо кому стало, что ли?

– Мальчик с крыши упал.

– Жив, надеюсь, остался?

– Нет, насмерть разбился, он головой на люк упал, – проговорила девочка дрожащими губами.

– Знакомый ваш?

– Нет, он не из нашего дома, мы его не знаем. Две женщины видели, как он падал и кричал. Они с собачками гуляли.

Мамонтов разгрыз леденец, снял с головы капюшон ветровки и пошел. На ходу он достал из кармана маленький серебристый телефончик, обычно такие трубки носят женщины – изящные, игрушечные. В руках мужчины она выглядела игрушечной. Прикрывая микрофон ладонью от ветра, Мамонтов торопливо говорил:

– Порядок, готовь деньги. Все в ажуре, вопрос решен. Сажусь и еду.

– Хорошо, корт.

– Понял, знаю.

Викентий Федорович сидел на теннисных кортах и смотрел, как яростно сражаются четверо мальчишек. Один из них Викентию Федоровичу очень нравился – маленький, изящный, с тонкими чертами лица, со светлыми кучерявыми волосами. «Ангельское личико и зад хороший, крепенький, миниатюрный, – думал Викентий Федорович». Иногда он доставал из сумки стоящую у ног бутылку минералки, делал пару глотков. «Вот такая жизнь, – думал пожилой мужчина, – был мальчик, и нет его, выплеснули вместе с водой. Зато теперь я могу быть спокоен, он никому ничего не сможет сказать. Крепче всех молчат мертвые. Все правильно, тянуть было нельзя. Вот Сережка Комов где-то расслабился, где-то потерял контроль над собой, увлекся и тут же попался. С ним тоже надо что-то делать, если его возьмут в оборот, он меня сдаст со всеми потрохами. Хотя при чем тут я? Ни при чем, это просто законы идиотами написаны. И детям хорошо: деньги им дают и их родителям. Ну, нравятся мне мальчики, люблю я детей. И в Греции, и в Риме мужчины любили мальчиков. Их же за это не казнили, такое было в порядке вещей. А сейчас придумали законы… Вот этот, красив, как маленький бог, да и в теннис играет хорошо… Теннис, пенис… С утра теннис, а потом пенис, или, наоборот, сначала пенис, а потом теннис…»

Викентий Федорович слышал, как подъехал джип, видел, как из машины выпрыгнул грузный толстяк Мамонтов и торопливо засеменил к нему. Мамонтов подошел, а Викентий Федорович указал на корт:

– Смотри, Колюнь, какой товар прыгает!

– Который, Викентий Федорович?

– Здесь, по-моему, один стоящий, а трое никуда не годятся.

– Кучерявый?

– Пальцем на человека не показывай, придурок! Никакого воспитания, словно из деревни приехал!

– Прошу прощения, Викентий Федорович.

– Сиди тихо, рассказывай.

– Что, собственно говоря, рассказывать? Привел его на крышу, посадил на парапет, взял за ноги и немножко помог ему свалиться.

– Никто вас двоих на крыше не видел?

– Вроде нет. Я делал вид, что фотографирую его, поэтому на корточках сидел. Снизу меня никто увидеть не мог.

– Что значит «вроде»? – строгим голосом произнес Смехов.

– Ну, знаете, Викентий Федорович, птички летали, солнце светило. Может, они видели, но они будут молчать, никому не скажут. Свидетелями в суде они стать не смогут, это точно.

Викентий Федорович Смехов сунул руку в сумку. Мамонтов следил за рукой. Из сумки Смехов вынул бутылку с минералкой.

– Водички вот попей.

– А деньги?

– Водички попей. Не бойся, не отравлена! – Викентий Федорович подал пластиковый стакан.

– Не хочу я воды.

– Как знаешь, – Викентий Федорович повернул пробку и принялся пить из горлышка, высоко запрокинув голову – Вот видишь, Колюня, а ты боялся, – он закрутил пробку, поставил сумку и лишь тогда извлек из нее тонкую пачку долларов. – Держи, заработал.

– Почему так мало? – толстое лицо Мамонтова пошло красными пятнами. – Вы же говорили десять, а здесь, наверное, пять?

– Нет, четыре. Четыре лучше, чем ничего. Четыре лучше, чем получить десять и самому вслед за мальчишкой свалиться с крыши. Или ты не согласен? Как он двигается, ты только посмотри, как он двигается! Какой мальчишка, ангел, а не ребенок!

– Я не понял, – пошевелив толстыми губами, произнес Мамонтов.

– Чего ты не понял? Остальные получишь через три дня, когда я буду убежден, что все тихо, что никаких лишних движений твои действия не вызвали. Ты не догоняешь, Николай? Я тебя умным считал, сообразительным, а ты мне претензии выдвигаешь. Я с тобой всегда копейка в копейку рассчитываюсь, лишнего не беру. Мне много не надо, я на простой тачке езжу, в Испании не отдыхаю. Я безвылазно сижу в средней полосе, в Подмосковье, а ты по заграницам шастаешь. Квартиру сменил, машину… Люди на тебя внимание обращают. Плохо это, но я молчу. А ты меня раздеть хочешь просто-напросто. Или ты, Николенька, хуже того, из-под меня дело рвануть собрался? Так я тебе скажу: не суетись, придет время, я тебе все сам передам, с клиентурой сведу. Покажу, объясню, как что делается, чтобы всегда чистым оставаться. Ты уже не сердишься на меня?

– Ладно, через три дня, но не позже. Я жизнью рисковал, я высоты боюсь.

– Вот и договорились. Не обижайся на меня, мне удостовериться надо, а то я волноваться стану, переживать. Волнения на потенции плохо отражаются. Какой мальчишка! Ты посмотри, какой мальчишка!

– Хороший, – сказал Мамонтов, складывая толстые губы трубочкой. – Вас подвезти, Викентий Федорович?

– Да нет, что ты, пешком ходить полезнее. Кровообращение в малом тазу улучшается. Больше видишь, больше дышишь. Движение – жизнь. Кровь должна по сосудам бежать, а ты сядешь в машину и сидишь как вкопанный. Простатит заработаешь к моим годам. Я тебе сколько говорю, спортом надо заниматься.

– Не люблю я спорт.

– И напрасно. Сколько я на тебя, Николай, сил положил! Я тебя заставлял в секцию ходить, родителей в школу вызывал, а ты ни в какую, паршивец! Ты посмотри на себя – толстый, обрюзглый. Тебе бы килограммов тридцать сбросить надо, и почувствуешь себя совсем другим человеком!

– Каждый старается жить в свое удовольствие.

Тем временем Сиверов не спеша допил уже остывший кофе. Книга по вирусологии лежала перед ним на журнальном столике закрытой, он прочел ее от корки до корки.