Занятия у Андрея Малышева должны были начаться в два пятнадцать. Дома оставаться он не мог, пьяный подобревший отец стал бы приставать с рассказами о своих жизненных подвигах.

Андрей выбрался на улицу и неторопливо пошел, расправив плечи. Куда спешить? Он рассматривал витрины магазинов. В половине десятого вошел в кафе, полупустое в это утреннее время, приблизился к стойке. Молодой бармен, по-модному небритый, подошел к мальчишке.

– Чего тебе?

– Апельсиновый сок и «Сникерс». Только у меня нет рублей.

– Предлагаешь, приятель, чтобы я тебя угостил?

– У меня есть доллары, а обменники еще закрыты.

Бармен осмотрелся по сторонам:

– Ладно, согласен.

Андрей положил на стойку пять долларов. Бармен рассчитал его:

– Вот молодежь пошла, долларами рассчитывается! А с виду не скажешь, что мальчишка с деньгами.

Андрей с высоким стаканом желтого сока и «Сникерсом» уселся у окна и принялся смотреть на улицу, на проносящиеся автомобили и на прохожих. Бармен включил музыку. Помещение кафе наполнилось гулкими ударами барабана и хриплым голосом Джо Кокера. Время тянулось так медленно, словно на стрелки часов привесили гири, даже секундная стрелка, длинная и тонкая, едва ползла по кругу.

Уже больше года, как Андрей Малышев вел тайную жизнь. Все началось с бассейна, куда он ходил заниматься плаванием. Именно там к нему подошел пожилой мужчина в бейсболке, в дорогих кроссовках и в легкой спортивной куртке. Он долго разговаривал с мальчиком, ощупывал его, осматривал со всех сторон, представился тренером по плаванию. Потом он повел его в кафе, угостил обедом, болтал без умолку, и практически незаметно для себя Андрей оказался вместе с ним в однокомнатной квартире. Пожилой тренер сфотографировал мальчика, а через два дня позвонил.

Они вновь встретились возле бассейна. Викентий Федорович посадил Андрея в такси, и они поехали. Вот тогда все и случилось. Несколько дней Андрей ненавидел себя, ужасно переживал, хотя чувствовал, что ему понравилось. Через неделю все забылось, у него оказались деньги, много денег – в понимании ребенка. И тогда новый знакомый сказал:

– Если ты кому-нибудь расскажешь о случившемся, я покажу фотографии твоим родителям, одноклассникам, учителям. Тебя выгонят из школы, посадят в тюрьму, в колонию для несовершеннолетних. И тогда пиши пропало, – мужчина говорил ласково, не кричал, не бил, но от его ласкового голоса, пластичного, как резиновая игрушка, Андрею становилось страшно.

Андрей довольно легко смирился со своей участью, стал игрушкой в руках взрослых мужчин. Мужчины менялись, с некоторыми он встречался по несколько раз, с другими лишь единожды. Теперь деньги водились у него постоянно. Но работал с ним уже не тот человек, что прежде, а другой, назвавшийся Николаем Мамонтовым, толстый, с маленькими серыми глазками, розовощекий, с белесыми волосами и серьгой в левом ухе. Голос у Мамонтова был таким же мягким и нежным, как у Смехова.

Андрей увидел серый джип, остановившийся у арки, и Мамонтова, тот как раз выбирался из машины. Андрей быстро допил сок и, жуя «Сникерс», направился к переходу. Николай Мамонтов мальчишку заметил сразу, но виду не подал, даже рукой не взмахнул. Он ходил вокруг машины, постукивал ногой по колесам. Мальчик подошел к нему.

– Ну, здравствуй, Андрюша. Вид у тебя кислый. Опять проблемы с отцом?

– Угу, – промычал Андрей.

– Тебе не позавидуешь. Я тоже пьяниц не люблю. Сам не пью, не курю, – тридцатилетний Мамонтов положил пухлую лапу на плечо мальчишки, сжал пальцы. – Залезай, покатаемся.

– Куда сегодня? У меня занятия скоро.

– Просто покатаемся. Кое-что показать тебе хочу. Кстати, я тебе деньги должен. Тогда мелких не было, а сейчас есть, – уже сидя в машине, Мамонтов вытащил из кармана пятьдесят долларов и протянул Андрею. – Вот, бери. Или, если хочешь, рублями дам?

– Не надо.

Мальчишка взял полтинник, привычно и уверенно сунул в задний карман джинсов, застегнул молнию.

– Что, батяня уши драл? – хихикнул Мамонтов, поворачивая ключ в замке зажигания. Андрей кивнул и невнятно промычал:

– Ыгы.

– Разговаривать разучился? Губа, смотрю, рассечена.

– Ну и что из того?

– Просто так. Тебя ничем не испортишь, красив, как молодой Аполлон.

Николай Мамонтов, или просто Мамонт, был правой рукой Викентия Федоровича Смехова. Тот договаривался с клиентом, а Мамонт подбирал мальчишку и завозил к клиенту.

– Расслабься, работы сегодня не предвидится, просто хочу тебе кое-что показать. У тебя уроки в два начнутся?

– Ыгы.

– Что ты мычишь, как корова?

– Я жую, – сказал Андрей, проглотив остатки «Сникерса».

Рассеченная губа болела, на ней выступила капелька крови. Мамонтов умильно смотрел на ребенка, большим пальцем бережно стер капельку крови с губы, сунул палец в рот и слизнул кровь. При этом он продолжал смотреть мальчику прямо в глаза. Андрей ощутил проснувшееся в Мамонте желание, он вжался в спинку кресла.

– Я же сказал, ничего сегодня не будет. Пристегнись, и мы поедем.

Серый джип, в салоне которого пахло какой-то сладкой гадостью, то ли карамелью, то ли пудрой, поколесил немного по району, затем въехал во двор.

– Выходим, – сказал Мамонтов, глянув на небо, на мутный солнечный диск, тускло мерцавший в облаках.

– Куда теперь?

– Кое-что интересное покажу. Это много времени не займет, а потом ты будешь свободен, иди куда хочешь. Но занятия не пропускай. Кстати, как у тебя с учебой?

– Нормально.

– Вот и славно. Не люблю двоечников. Сам я учился на одни пятерки, у меня даже четверок в четверти не было.

«Ври, ври, – подумал Андрюша Малышев, – у такого толстяка, как ты, по физкультуре точно тройка была. Ты на канате висеть будешь, как мешок с дерьмом.»

Очень проницательный, как большинство гомиков, Мамонтов тут же поправился:

– Я, конечно, приврал, одна четверка у меня была по физкультуре.

Они шли рядом – грузный Мамонтов и худощавый мальчик со школьным ранцем на спине.

– Куда мы идем? – вновь через пять минут поинтересовался мальчишка.

– К тому дому. Видишь, серый, двенадцатиэтажный?

– Почему идем, а не едем?

– Подъезд перекопан.

– Нас там кто-то ждет?

– Меньше знаешь, крепче спишь. Не задавай глупых вопросов. Через пять минут сам все поймешь.

Они вошли в грязный подъезд с изувеченными почтовыми ящиками, с размалеванными стенами. Вошли в кабинку лифта, и Мамонтов ткнул толстым пальцем в полусожженную, оплавленную кнопку двенадцатого этажа. Кабинка дернулась и медленно поползла вверх. Мужчина дождался, пока выйдет мальчик, и лишь после этого покинул кабинку.

– Идем за мной, – оглядевшись по сторонам, прислушавшись к звукам, наполнявшим подъезд, сказал Мамонтов и подтолкнул Андрея в спину. – Наверх.

– На чердак, что ли?

– Не-а, – сказал Мамонтов, – еще выше. На небо пойдем, посмотрим, кое-что показать тебе хочу.

По железной лестнице они забрались на технический этаж, оттуда выбрались на крышу, плоскую, черно-серую. На крыше Николай Мамонтов осмотрелся и застегнул молнию ветровки. Солнечный диск мерцал в низких облаках и оттого был похож на полную луну. Андрей тоже застегнул куртку и поправил ремни ранца. Мамонтов пригнулся, натянул на голову капюшон ветровки.

– Холодно здесь и противно, – он пошел к краю крыши. – Боишься высоты?

– Абсолютно не боюсь, – ответил Андрей.

– А я боюсь. Странно это, боюсь с детства, по лестницам лазать вообще не могу.

"Еще бы, – подумал мальчик, – весишь сто килограммов, какая лестница такую тушу выдержит? "

Ветер свистел в антеннах, над домом носились ласточки, черные, острокрылые, стремительные, они попискивали. Внизу простирался город.

– Это твоя школа? – стоя у ограждения, Мамонтов указал пальцем на белое трехэтажное здание примерно в километре от многоэтажки.

– Нет, моя школа в другой стороне, – мальчишка сделал шаг назад.

– Ты точно высоты не боишься?