Он написал рапорт, в котором просил отпуск. Начальство его просьбу удовлетворило, предоставив три недели отпуска. Комов провел бессонную ночь. Под утро он смог успокоиться, в его голове созрело решение, и оно его абсолютно не пугало.

– Правильно, – сказал сам себе Сергей Борисович, – все верно. Именно так я и должен поступить, так и никак иначе. Источник зла следует уничтожить.

Викентий Федорович Смехов готовился к завтраку. Он сварил два яйца всмятку, намазал бутерброд красной икрой, заварил зеленый чай. Принял теплый душ, тщательно побрился и сидел на кухне в роскошном шелковом халате, благоухающий дорогим дезодорантом. Глядя на экран телевизора, медленно помешивал горячий чай серебряной ложечкой. Иногда по его гладко выбритому лицу пробегала судорога, Викентий Федорович морщился, покусывал губы. Он поглядывал на часы. Завтракал Смехов всегда в одно и то же время – ровно в половине восьмого.

Вот и сейчас он следил взглядом за тонкой секундной стрелкой, которая должна была пробежать еще два круга по фарфоровому циферблату, и тогда он приступит к трапезе. На столе лежали таблетки, которые Викентий Федорович на протяжении последних лет неизменно выпивал каждое утро. За своим здоровьем он следил так, как следит за ним топ-модель.

Каждое утро после душа перед завтраком он становился на весы, придирчиво поглядывал на подрагивающую стрелку. И сегодня вес был в норме. Новости Викентия Федоровича неизменно приводили в хорошее настроение. Он с одинаковым интересом смотрел кадры авиакатастроф, пожаров и сводки метеопрогноза. После того, что случилось с его клиентом, бывшим учеником, полковником ФСБ Комовым, Викентий Федорович немного сбросил обороты, на время отошел от дел.

«Все-таки надо быть немного осторожнее, осмотрительнее, внимательнее, аккуратнее, и тогда все будет хорошо», – Викентий Федорович посмотрел на часы и довольно улыбнулся.

Он сделал несколько глотков чая и принялся за завтрак. Викентий Федорович аккуратно разбил первое яйцо, подковырнул кончиком ложечки скорлупу, и тут в дверь позвонили. Яйцо выскользнуло из пальцев Викентия Федоровича, с хрустом разбилось о пол.

– Будь ты неладен, – пробормотал Смехов, оставаясь сидеть на месте. Он смотрел, как растекается желток по паркету.

В дверь снова позвонили. Судорожно вскочив, Викентий Федорович заспешил в прихожую, припал к глазку.

– Комов Сережа, – прошептал он, но на всякий случай спросил:

– Кто там?

– Свои, – услышал он сдавленный, негромкий голос полковника ФСБ.

«Какого черта в такую рань?» – подумал Смехов, сбрасывая цепочку и поворачивая ключ в нижнем замке.

Металлическая дверь открылась. На пороге стоял мокрый Сергей Комов, дождь стекал с зонтика прямо на ботинки, но полковник не обращал на это внимания. Викентия Федоровича передернуло, когда Комов вошел в прихожую.

– Что-то случилось? – спросил он, подавая гостю холеную руку.

Но Комов руку не пожал. Он отодвинул Викентия Федоровича, спиной толкнул дверь, та с мягким щелчком захлопнулась.

– Почему в такую рань? Мог бы позвонить.

– Не мог, – сказал Комов.

– А я завтракаю.

– Знаю, – сказал Сергей Борисович, с ног до головы оглядывая Смехова.

– Проходи, Сереженька, я тебя чаем угощу, бутерброд вкусный приготовлю. Выглядишь ты, ну прямо-таки… – Смехов хотел сказать «в гроб кладут краше», но сдержался: зачем обижать человека. Он смотрел на своего бывшего ученика, и ему становилось не по себе. Смехов плотнее запахнул шелковый халат, затянул потуже пояс. – Проходи, дорогой, гостем будешь.

– Я не в гости пришел, – сказал Комов и двинулся на кухню. От вида разбитого яйца полковника ФСБ начало мутить. Он схватил со стола стакан, наполнил его минералкой и, жадно давясь, принялся пить.

Викентий Федорович молчал, прислонясь плечом к дверному косяку.

– Так ты скажешь, зачем пожаловал? – наконец произнес он, когда Комов осушил стакан.

– Зачем я пришел? – словно сам у себя спросил Сергей Борисович, ставя стакан в мойку. – Пришел спросить у тебя, Викентий Федорович, как ты поживаешь? Хорошо ли спишь?

– У меня все в порядке, я слежу, Сереженька, за своим здоровьем. Хотя годы берут свое, реакция уже не та, да и сердечко пошаливает;

Присаживайся, сейчас чаек приготовлю, свежий, только заварил…

– Чаек, говоришь? – кусая губы, выдавил из себя Комов.

– Хочу тебя обрадовать, Сереженька, с мальчишкой уже покончено.

– С каким?

– Что ты, Сергей, святошей прикидываешься? Неужто неясно тебе, с каким мальчишкой, – с Андрюшей. Хороший был мальчик, только жизнь его не удалась, мало годков ему Бог отмерил, – все это Смехов говорил с абсолютно спокойным выражением лица, словно бы его ничего не волновало. – Мальчик, знаешь ли, погиб, и теперь он ничего не скажет ни-ко-му, – по слогам произнес Викентий Федорович, садясь на свое место. – Ты своим звонком напугал меня, я даже яйцо уронил. Неприятно получилось, скажу тебе.

– Да уж, неприятно.

С зонтика вода стекала прямо на дорогой паркет. Вскоре образовалась небольшая лужица, от нее двинулся ручеек прямо к яичному желтку. Комов следил за Викентием Федоровичем.

– Вот уже и чай остыл, – Смехов поднялся и поставил на плиту никелированный чайник. – Сейчас чайник согреется, и мы с тобой обо всем спокойно побеседуем. Выглядишь ты, Сереженька, плохо, отдохнуть бы тебе не мешало. Или, может, на работе проблемы?

– У меня по жизни проблемы.

– Это плохо.

– Кто еще знает о мальчишке?

– Один мой человек, но он никому не скажет, и про тебя он не осведомлен. Так что, выходит, знают двое – ты и я, – разговаривая с Комовым, Викентий Федорович поймал себя на мысли, что ему страшно, так страшно, как не было еще никогда в жизни.

Он взглянул на руки Сергея Комова, те были сжаты в кулаки, причем так сильно, что суставы явственно белели, словно перепачканные мелом. – Не волнуйся. Может, водочки или коньячка? У меня хороший есть…

– Сиди, – сказал Комов. Он медленно сунул руку за отворот плаща. От этого движения Смехов похолодел и вжался в спинку кресла. Его шелковый халат распахнулся, вынырнуло белое гладкое колено. – Ты мерзавец, – сказал Комов, извлекая из-за пазухи пистолет с коротким черным глушителем. – Ты хоть это понимаешь, Смехов?

– Сереженька, успокойся, – побелевшими от страха губами пролепетал Викентий Федорович, – я тебе ничего плохого не сделал! Мы с тобой душа в душу жили, зачем пистолет?

– Я пришел тебя убить.

– Брось глупости говорить, Сергей! Ты взрослый мужчина, ты в органах работаешь, ты знаешь, что тебе за это будет… Тебя в тюрьму посадят, надолго, до конца жизни.

– Мне уже все равно, – держа перед собой пистолет, произнес Комов.

Глазки Викентия Федоровича забегали. Он вцепился руками в край стола.

– Не делай этого, Сереженька, я тебя очень прошу!

На лице Сергея Борисовича Комова появилась язвительная улыбка. Глаза сузились, брови сошлись к переносице. Он смотрел на своего бывшего школьного учителя так, как смотрят на змею, опасную и отвратительную.

– Сереженька, дружок… – произнес Смехов и изо всех сил толкнул стол.

Посуда со звоном полетела на пол. Комов не успел среагировать, он не ожидал подобной прыти от Викентия Федоровича. Ударом его отбросило к кухонной мойке, пистолет выпал из руки на пол. Викентий Федорович бросился на полковника ФСБ, его руки потянулись к горлу. Они катались по полу, раздавливая посуду, хрипя, пытались освободиться друг от друга.

Комов нащупал нож, старинный, серебряный, с тяжелым черенком. Он сжал его в левой руке. В это время пальцы Викентия Федоровича Смехова уже подобрались к горлу Комова. Он вцепился в него изо всех сил – так альпинисты цепляются за веревку, раскачиваясь над ущельем.

– Все.., тебе все… – шипел Смехов, сильнее и сильнее сжимая пальцы. Комов хрипел, дергался.

Наконец он смог занести левую руку для удара и наотмашь лезвием полоснул Смехова по лицу. Лезвие ножа скрежетнуло по кости переносицы. Хватка Смехова ослабела, но лишь на какое-то мгновение. Комову этих секунд хватило, чтобы еще раз отвести руку в сторону.