Мироном сотрудники редакции за глаза называли главного редактора Игоря Миронова – того самого, который так поразил Юрия своей проницательностью при первом знакомстве. Мысль рассказать все Мирону, прежде чем предпринимать какие-то действия, была весьма здравой – пожалуй, первой здравой мыслью за все сегодняшнее утро. Мирон обладал великим даром как-то незаметно для окружающих улаживать конфликты, утрясать разнообразные острые ситуации и вообще выручать своих сотрудников из самых неожиданных бед. У него были обширнейшие связи, и Юрий – да и не он один, коли уж на то пошло, – не без оснований подозревал, что эти связи распространяются не только, что называется, вверх, в официальные круги, но и “вниз”, в круги не столь официальные, но не менее могущественные.

Мирон мог помочь если не делом, то хотя бы советом, так что начинать, пожалуй, действительно следовало с него. Юрий с сомнением покосился на телефон, глянул на часы – было без чего-то восемь – и решил, что придется ехать. Мирона наверняка еще нет в редакции, он прибудет на место минут через тридцать-сорок, а за это время Юрий и сам успеет туда добраться. Если же сидеть дома и ждать, чтобы переговорить с главным редактором по телефону, это будет пустой тратой времени: разговор-то все равно не телефонный, и Мирон непременно велит Юрию гнать в редакцию. Или приедет сюда сам, войдя в положение раненого…

Стараясь поменьше двигать плечом, Юрий натянул чистую рубашку, застегнулся и кое-как затолкал подол в джинсы. Порезанная лопатка ныла, как больной зуб. Действие медицинского спирта, который отжалел сердобольный хирург, потихоньку проходило, и Юрий никак не мог отделаться от мысли о начатой бутылке водки, что стояла на нижней полке холодильника. Анальгина в доме не водилось с тех пор, как умерла мама. Какое-то время Юрий еще хранил коробку с ее лекарствами, суеверно побаиваясь выбрасывать этот ненужный хлам, но потом все-таки решился. Таблетки пожелтели, срок годности истек уже пару лет назад, и потом, что это за реликвия такая – старые таблетки? В общем, никаких таблеток в квартире не было уже давно, а в тех редких случаях, когда Юрию требовалось обезболивающее или, скажем, лекарство от простуды, он прибегал к помощи “народной медицины”, излечиваясь от всех своих хворей стаканом водки, куда в исключительных случаях добавлял чайную ложку молотого перца.

Сейчас это лекарство не годилось. Разумеется, Мирон не поставил бы Юрию в вину то, что наутро после столь бурно проведенной ночи от него попахивает водкой, но лучше все-таки потерпеть. Человек, от которого в восемь утра разит свежим перегаром, – зрелище не из приятных. При виде подобных персонажей Юрию на ум всегда приходило слово “неудачник”, и ему очень не хотелось выглядеть таковым. “Хотя, – подумал он, – форма должна соответствовать содержанию. Сегодня я и вправду неудачник, так что нечего корчить из себя героя: все равно никто не поверит."

Труднее всего оказалось для него обуваться. В конце концов Юрий решил эту проблему, попросту засунув незавязанные шнурки внутрь кроссовок и кое-как загнав туда ноги. Покончив с этой трудоемкой операцией, он двинулся к дверям, но с полдороги вернулся, взял со стола бумажник, сигареты и зажигалку, рассовал это хозяйство по карманам и вышел наконец из квартиры.

По дороге к троллейбусной остановке у него сильно закружилась голова. Народ вокруг торопился на работу. Юрий представил себе, каково ему придется в переполненном троллейбусе, и стал ловить такси. Ему повезло: уже через пару минут он ухитрился схватить частника, который подбросил его до самой редакции, содрав, правда, с него три шкуры.

Выбравшись из салона старенького “форда”, Юрий со смутной надеждой оглядел стоянку перед подъездом редакции. Разумеется, черной “каравеллы” он здесь не обнаружил. Да и откуда ей было взяться?

– Надежда умирает последней, – пробормотал Юрий и вошел в подъезд.

Стоило ему выйти из лифта на шестом этаже, как на него коршуном спикировал Дергунов, которому, как всегда, необходимо было срочно куда-то ехать. Он вцепился Юрию в рукав – разумеется, в правый, раз уж у Юрия было повреждено именно правое плечо! – и дернул с такой силой, словно намеревался сделать из рубашки безрукавку. “Одно слово – Дергунов”, – подумал Юрий, стараясь не морщиться. Не морщиться оказалось трудно – боль была довольно сильной, и Юрию стоило больших усилий не навесить уважаемому Александру Федоровичу.

Вместо этого он вежливо высвободил рукав из цепких пальцев журналиста, пробормотал слова извинения и, отодвинув Дергунова с дороги, постучал в дверь шестьсот тринадцатой комнаты.

К счастью, Мирон уже был на месте. Он рявкнул “Войдите!” таким тоном, что Юрию стало ясно: несмотря на ранний час, главного редактора уже крепко достали. “Чудак, – подумал Юрий, толкая дверь, – ему кажется, что у него неприятности. Интересно, как он будет себя чувствовать после разговора со мной?"

В кабинете было полно народу – человек шесть или семь. Сосчитать их точнее Юрий не сумел: они все время перемещались, стараясь прорваться поближе к столу Мирона со своими неотложными делами, размахивали руками и адски шумели. При этом почти все курили, даже женщины. От всего этого гама, мельтешения и вони у Юрия основательно помутилось в голове, и он прислонился к дверному косяку. В его рукав немедленно вцепился неотвязный Дергунов. Рукав был левый, и Юрий решил до поры до времени не обращать на Дергунова внимания.

Утренняя запарка была в самом разгаре. Юрий только сейчас вспомнил, что сегодня день выхода газеты, и от души пожалел Мирона, у которого и без него хватало забот. Тем не менее главный редактор счел возможным уделить ему внимание.

– О! – воскликнул он тоном, не предвещавшим ничего хорошего. – Юрий свет Алексеевич! Опаздываете, мой друг, опаздываете! Дергунов из меня уже душу вынул.

– При всем моем уважении к твоей душе я должен напомнить, что меня ждут в Измайлово, – сварливо заявил Дергунов из-за плеча Юрия.

– А, вы уже встретились! – воскликнул Мирон, ни капельки не смутившись. – Ну так чего вы ждете? Отправляйтесь в свое Измайлово и возвращайтесь поскорее. Все, свободны!

– Минуточку, – сказал Юрий. – Игорь, надо поговорить.

– Что? – Мирон посмотрел на него отсутствующим взглядом. – Полюбуйся, – он обвел присутствующих широким жестом руки, в которой была зажата какая-то бумага, – полюбуйся на них. Все они хотят со мной поговорить, и никто не спрашивает, хочу ли я разговаривать с ними. Так что тебе придется занять очередь. А чтобы не терять даром времени и не присутствовать при серии скандалов в среде творческой интеллигенции, тебе лучше всего съездить с Сашей в Измайлово. О'кей?

– О'кей, – ответил за него Дергунов.

– Игорь, – с нажимом повторил Юрий, – нам надо поговорить.

Миронов поморщился, но в следующее мгновение в его глазах что-то мигнуло: он понял. Внимательно оглядев бледное, со свежей царапиной на щеке лицо Юрия, пластырь на правой руке и даже незашнурованные кроссовки, он тяжело вздохнул и сказал:

– Так… Прошу очистить помещение.

– А как же… – начал кто-то.

– Брысь, – непререкаемым тоном сказал Мирон. Журналисты стали неохотно покидать кабинет, слегка толкаясь, как овцы в загоне, и бросая на Юрия откровенно любопытные взгляды. Когда за последним из них закрылась дверь, Юрий отцепил от себя Дергунова – именно отцепил, как отцепляют приставший к одежде репей, – подошел к столу редактора и без приглашения опустился в кресло для посетителей.

Мирон не спешил начинать разговор, и только спустя несколько долгих секунд Юрий понял, в чем дело: у дверей все еще стоял Дергунов.

– Александр Федорович, – подозрительно мягко сказал Мирон, – в чем дело?

– Дело в том, что меня ждут в Измайлово, – все так же сварливо ответил Дергунов. – У меня там назначена встреча, на которую я опаздываю. Мне нужен автомобиль и, естественно, водитель.

– Черт, – огорченно сказал Мирон. – Что-то у меня в последнее время стало возникать много проблем с общением. Прямо косноязычие какое-то. К кому ни обращусь, никто меня не понимает. Саша, читай по губам: ВОН ОТСЮДА!