— Уй, какой! — сказал Кайманов, протягивая к щенку огромные ручищи.

Глеб бережно, как ребенка, положил щенка на ладони Кайманова. Тот прижал его к себе, поднес к лицу, и щенок, высунув влажный язык, лизнул бизнесмена в губы и нос. Кайманов рассмеялся:

— Фу! Какой красавец! Ух ты, какой резвый, крепыш!

Щенок завилял толстым круглым задом. Кайманов ручищей гладил его по тупой мордочке, нажимая на нос указательным пальцем, который щенок пытался ухватить зубами. Кайманов принялся целовать щенка ротвейлера в морду. Щенок ловко уворачивался.

— Ты смотри, какой, чувствует, что я выпивши. Знаешь, Лорд ведь тоже не любил, когда я выпивал. Когда я выпью, никогда не позволял себя целовать, а когда трезвый, пожалуйста. И этот такой же. Ну ты смотри! — бизнесмен перевернул щенка на спину. — Кобелек, хороший кобелек! — мужчина почесал пальцем живот щенка, от чего тот заурчал. — А, любишь, любишь. Все вы это любите, — он потрогал уши, посмотрел глаза. — Замечательный щенок. С него такой пес вырастет! Я и Лорда таким взял, два месяца было с небольшим.

— Это тебе, — сказал Глеб. — Бери.

— Мне?

— Да как узнал о Лорде, решил тебе подарок сделать, — ответил Сиверов.

— Нет, я больше собак заводить не буду, не хочу, — погрустнел бизнесмен, но щенка продолжал держать на руках и тихонько поглаживать. Через полчаса щенок бегал по дому, тычась в разные углы, но все время возвращался к бизнесмену, пытаясь укусить того за ногу.

А Кайманов разговорился, вспоминая то злополучное утро в мельчайших подробностях. Он видел киллера, когда тот сидел на заднем сиденье в машине, видел, как тот шел по двору, держа руки в карманах, видел, как стрелял. Память у бизнесмена была превосходная. Он даже запомнил родинку под правым глазом киллера или бородавку.

— Знаешь, Павел, я тебе верю и знаю, ты мне вреда не причинишь. Поэтому я тебе и рассказываю все это, будь оно проклято. Этого я обучу как следует, этот будет безжалостен.

— А может, не надо? — сказал Глеб, положив ладонь на плечо Кайманову. — Может, пусть он лучше другом твоим настоящим будет?

— Ну, знаешь... Другом он и так будет. Человек так дружить не умеет, как собака. Это я тебе говорю не просто так, поверь. Человек всегда предать может, а вот пес, настоящий пес, никогда не предаст и никогда не изменит. Да и молчат они. Правда, бывает, смотришь на него и хочется, чтобы он сказал что-нибудь. Я вот теперь даже пить не буду. Видишь, ему не нравится, когда на него перегаром дышат, не нравится, когда запах водки.

Кайманов вытащил из-под стола щенка, поставил прямо на скатерть и смотрел на него, словно это было произведение искусства, причем бесценное, ни с чем несравнимое.

— Хороший ты какой.

— Назовешь как? — спросил Сиверов.

— А ты как посоветуешь, Павел?

— Назови его Лордом в память о погибшей собаке.

— Лордом, говоришь? А почему бы и нет? Память будет. Люди так всегда поступают. Вот меня по деду назвали, а тебя? — спросил Игорь Дмитриевич Кайманов, взглянув на Глеба.

— И меня так же.

— Тогда я его назову Лордом. Лордик, Лор-дик... — бизнесмен гладил щенка, прижимая его к столешнице огромной ладонью. Песик держался на толстых ножках, толкал крупной головой ладонь. — Ух, какой сильный, красавец, а не пес! Слушай, если тебе запчасти нужны будут к твоей тачке, приезжай, всегда пожалуйста.

— Хорошо, — сказал Глеб и еще раз посмотрел на часы.

— Спасибо тебе, — пожимая руку Глеба, произнес бизнесмен. — Ты меня, можно сказать, спас.

— Ладно, это ты мне помог.

— Где мы с тобой раньше встречались? Вспомнить не могу.

— Нигде. Первый раз тебя вижу.

— Тогда почему, как...

— Он ведь друга моего убил, одноклассника, — Глеб соврал не моргнув глазом.

Они простились как старые знакомые. Кайманов со щенком на руках проводил Глеба до калитки.

Столица жила обычной вечерней жизнью. Прогуливались в поисках клиентов проститутки, блатные обходили торговые точки, собирая дань. Погода стояла мерзкая, поэтому без особого дела никому нос на улицу высовывать не хотелось. По крышам домов барабанили упругие струи дождя. Вода урчала в водосточных трубах, струилась по выложенным плиткой тротуарам, превращала асфальт в черное стекло. Машины, вздымая брызги, проносились у кромок тротуаров, прохожие жались к стенам. Посетители баров и кафе устроились в тепле за столиками и потягивали крепкое спиртное, люди, спешившие куда-то под дождем, завидовали им.

Подмосковный авторитет Петрусь, носивший в миру фамилию Петрусев, державший пару вещевых мини-рынков, решил отдохнуть от дел. Уже второй день он проводил с семьей в загородном доме и даже находил в этом определенное удовольствие. Однако, когда пошел ливень, Петрусь почувствовал себя неуютно. Еще двадцать минут назад ему нравилось сидеть в саду и издалека наблюдать за женой, играющей с сыном, теперь же, когда они все вместе оказались в большом холле перед телевизором, Петрусь ощутил, что его тянет в Москву. В большом городе даже в плохую погоду найдешь, где расслабиться. Но он клятвенно пообещал жене три дня побыть с ней и ребенком.

Петрусь пустыми глазами смотрел на экран телевизора и мысленно прикидывал, что бы такое сделать, чтобы нарушить клятву.

Погода навевала мрачные мысли, нагоняла тоску и, как оказалось, не только на Петруся. Недавно откинувшийся с зоны кореш с жутковатой кличкой Скелет, которому он два года назад, выходя на волю, передал зону, вспомнил о своем благодетеле, давшем ему необходимые рекомендации. К Скелету его кличка приклеилась еще в детстве: во дворе пугал девчонок, поднимая майку и втягивая живот так, что становились видны не только ребра, но и позвоночник.

С годами он покрупнел, отяжелел, но прежнего таланта не утратил. Сильно голодный по женщинам, выпивке и хорошей компании, Скелет решил этим вечером оттянуться в бане с пацанами и телками. А там как получится: понравится — будет так гулять до утра, а нет — переберется в другое место.

Телефон в загородном доме Петруся ожил. Жена была приучена — в присутствии мужа трубку первой не брать.

— Да, — важно сказал Петрусь.

— Ты почему, блин, не с нами? — закричал Скелет.

— А ты мне звон делал?

— Кореш должен сам чувствовать, когда плохо, а когда хорошо. Я тебя по всему городу ищу, а ты с бабой своей на даче загораешь? Попариться хочешь с телками, в бильярд поиграть? Генка Ростовский со мной. От такого предложения трудно было отказаться.

— Жду, где всегда, — сказал Скелет, и Петрусь тут же вспомнил, как он на прошлой неделе на бильярдном столе развлекался сразу с двумя проститутками, сестрами-близнецами, которых Скелет привел для себя, но, поставив на кон, проиграл корешу в «двадцать одно».

— Стрелку забили, не могу не поехать, — состроив кислую мину, сказал жене Петрусь.

— Тогда и я в Москву уезжаю, мне тут одной делать нечего. Пришлось согласиться.

— Только быстрее собирайся.

Петрусь ездил один, без охраны, считал, что настоящий авторитет на своем авторитете должен держаться, а не полагаться на бригаду и стволы. За это его уважали вдвойне, как блатные, так и менты. Он ездил без охраны и теперь, хотя месяц тому назад его пробовали завалить кавказцы. Кто и зачем, было неясно, их искали до сих пор.

Машины Петрусь любил не меньше, чем продажных женщин, но менял их не так часто. Последней его страстью был навороченный джип «гранд черокки», черный, красивый, торжественный, как гроб на воровских похоронах. Четыре фары, поднятые дугой украшали крышу, даже мигалку мог бы себе устроить Петрусь, но с синим стаканом на крыше джип напоминал бы ментовскую машину.

Жена, прикрыв себя и ребенка большим, как церковный купол зонтиком, добежала до машины. Петрусю же прятаться от дождя было западло. Он не спеша открыл ворота, выкатил машину и повесил тяжелый замок. Автомобиль вел сосредоточенно, с каменным непроницаемым лицом. Можно было подумать, что он и впрямь едет на разборку. Жена старалась не лезть в дела Петруся, все равно она в них ничего не понимала. Мальчишка, сидя на заднем сиденье рядом с матерью, тер ладошкой стекло, усыпанное брызгами, в тщетной надежде стереть их изнутри.