Маринка даже не нашлась что ответить. Ей совершенно невдомек было, какая квартира у Димкиного отца в Москве. Ей вообще дела не было до финансового положения семьи Соловьевых. Тем более что она до сих пор с содроганием вспоминала тот проклятый день рождения у Димки дома…

Учителя с некоторых пор демонстративно перестали Маринку замечать. Ее не вызывали к доске, даже когда она отчаянно тянула руку, желая ответить. Ее домашние и контрольные работы, которые прежде всегда оценивались преимущественно на «отлично», стали вдруг почти сплошь неудовлетворительными. Маринка терялась в догадках и мучилась, не понимая, что происходит. Однажды она попыталась разобраться с химичкой, почему та ей поставила двойку за несложную практическую работу.

— Альбина Семеновна! Но я же все перепроверила. Здесь нет ни одной ошибки. А вы мне все перечеркнули…

Та грозно посмотрела на нее сквозь очки:

— Да как у тебя хватает наглости со мной вообще разговаривать! Из-за таких, как ты, и существует в мире все неприличное и грязное! Ты просто дрянь! Я даже разговаривать с тобой не могу!

Альбина Семеновна вспыхнула и вышла из кабинета, всем своим видом изображая оскорбленную добродетель. Маринка побежала за ней, плача от несправедливости:

— Альбина Семеновна, остановитесь, пожалуйста! Ну объясните мне, в чем дело! Что я сделала такого неприличного и грязного? При чем тут практическая работа? Почему вы меня дрянью обозвали?

Но учительница в роговых очках шла, задрав высоко голову с высоким пучком седоватых волос на затылке, и делала вид, что не слышит Маринку. А та все семенила за ней.

— Прекрати притворяться! — наконец ледяным тоном сказала она, повернувшись к рыдающей взахлеб Маринке перед дверью учительской. — Твои слезы ничего не стоят. Они крокодиловы!

И захлопнула дверь перед самым Маринкиным носом. Она так и осталась стоять у стенки, рукавом платья вытирая слезы, которые градом катились по ее лицу.

В итоге за вторую четверть у Смирновой катастрофически упала успеваемость. В дневнике бывшей отличницы оказалось всего две пятерки — по русскому и литературе. Четверки красовались по истории, физкультуре и географии. Остальные учителя, не раздумывая, наставили трояков. А поведение и вообще значилось неудовлетворительным! Для Маринки это был шок, не имевший объяснения! У нее не принимались никакие пересдачи — даже разговор об этом был бессмысленным. Ирина Николаевна была единственной, кто вроде бы продолжал нормально относиться к ней. Но и то — классная делала вид, что ничего особенного не происходит, и почему-то упорно уходила от любых разговоров о том, что творится в школе, почему так резко изменилось отношение к одной из ее лучших учениц. А однажды она деликатно попросила Маринку не приходить на занятия в школьной самодеятельности.

— Но что произошло? — не могла понять Смирнова. — Я что, стала хуже петь или танцевать?

— Это временно, — сумбурно пыталась что-то объяснить классная. — Сейчас все поуспокоится, и снова будем заниматься… Все будет хорошо!

У Димки же, как всегда, результаты в четверти были блестящие. Одна четверка по русскому, который он терпеть не мог, остальные — пятерки. Но Ирина Николаевна обещала позаниматься с ним дополнительно в следующей четверти, чтобы он улучшил результат… Все-таки единственный теперь в классе кандидат в медалисты. К тому же ему, перспективному мальчику, надо поступать в Московский университет.

Новогодний концерт прошел в первый раз без Маринкиного участия. Ей было до слез обидно. Вместо того чтобы пойти со всеми веселиться в актовый зал, они с Димкой ушли из школы, отправились в кафе, чтобы как-то приподнять Марин-кино безнадежно испорченное настроение. Димка купил подруге ее любимое «Птичье молоко» и клубничный коктейль. Слезы по-прежнему стояли у девушки в глазах, отчего даже сладости казались совершенно лишенными вкуса.

— Да не расстраивайся ты! Подумаешь, оценки. Это же вторая четверть, все еще исправится, — успокаивал Маринку друг. — Учителя просто с ума посходили. Но они же не посмеют тебе все испортить на экзаменах! Тебе же тоже учиться дальше и поступать надо!

— Да… — Маринка кивала, продолжая всхлипывать. — Но что я сегодня дома матери скажу? Она снова будет плакать, потом заболеет. А Николай? Он и так меня ненавидит, придирается все время…

— Ну хочешь, я с ними поговорю? Я все объясню…

— Нет! — отрицательно замотала головой девушка. — Мать и так говорит, что ты мне жизнь портишь. Она же не знает ничего и знать не хочет! Живет своим Николаем, хотя и мучается с ним. Отца прогнала, нашла второго такого же.

— Даты пей, пей… — все подталкивал Маринке стакан с коктейлем. — Все образуется…

— Ох, Димка, мне так хочется, чтобы мы скорее поженились! Я бы тогда ушла из этого ужасного дома, из школы, уехала отсюда, и чтобы все у нас было хорошо!

— Будет, будет… — Димка рассеянно гладил Маринку по распущенным длинным волосам.

— Это что еще за новости! — прозвучал у них за спиной злобный немолодой голос.

Ребята вздрогнули, Маринка еще ближе прижалась к Димкиному широкому плечу и испуганно выглянула из-за него. К их столику подлетела как фурия Эстер Борисовна и нависла прямо над их головами.

— Дмитрий, мы, кажется, имели с тобой разговор на эту тему! Ты мне кое-что пообещал в отношении Смирновой, — мрачно произнесла она. — Быстро вставай, и пошли домой. Не понимаешь по-хорошему — будем с тобой разговаривать по-плохому! Я сегодня же все расскажу по телефону отцу!

Димка весь сжался и с трудом отлепил от себя Маринку.

— Бабушка, зачем ты так? — краснея, бормотал он. — Я же тебе говорил, что у нас с Мариной все серьезно…

— Я тебе сейчас покажу — серьезно! — взвизгнула Эстер Борисовна и залепила Димке затрещину. — Марш домой! А ты, маленькая прошмандовка, вообще школу можешь не закончить, ты понимаешь это? Мало одного аборта в классе? Я не позволю тебе искалечить жизнь моему внуку!

Димка и не думал сопротивляться, но бабка вцепилась ему в пиджак и приподняла за шиворот как нашкодившего котенка.

— Марш домой! — Она швырнула парню в лицо пальто, проследила, чтобы он оделся, и потащила за собой.

У дверей Димка все же обернулся и виновато посмотрел на подругу. Та устало опустила глаза, обнаружив в этот момент, что все посетители кафе тоже во все глаза смотрят на нее, и даже официантка застыла у стойки с выражением изумления на хорошеньком, туповатом личике. Переждав еще несколько минут, Маринка опрометью помчалась домой. Казалось, что в ее жизни уже приключилось все самое худшее. Но это было только начало…

Мать на удивление спокойно восприняла сообщение про поведение и тройки в четверти.

— Ты уже взрослый человек, — холодно сказала она, — и ты принимаешь решения. Думаю, ты прекрасно соображаешь, что за все придется отвечать. Как собираешься заканчивать школу с такими результатами — я не знаю. Но я знаю, что во всем виноват твой Соловьев! Я тебе давно говорила, что он ломает твою жизнь. Успеваемость — это еще цветочки… Кому ты потом нужна будешь? Локти искусаешь, а уже ничего не исправить…

Маринка смиренно выслушала материнскую отповедь, потом крики Николая. И ушла на кухню. Легла на кушетку, с головой накрылась одеялом. Не хотелось никого видеть и слышать. Вот так бы взять и умереть во сне.

На следующий день она узнала, что Димка с бабушкой внезапно уехали на все зимние каникулы. И снова — ни записки, ни звонка.

Маринка дозвонилась до Димки только в последний день каникул.

— А, это ты? — сонно спросил он. — А мы только с поезда.

— Где же ты был?

— Ездили в деревню Липовое, под Серпухов. Туда, где мама похоронена… Там от другой бабушки дом остался.

Маринка даже не знала, где похоронена Димкина мать. Он никогда прежде не говорил ей об этом.

— Я так скучала по тебе!

— И я. Прости, но мне надо идти готовиться к школе… На следующий день вместе с Димкой в школу пришла Эстер Борисовна.

— Зачем? — украдкой спросила друга Маринка, увидев около кабинета классной ее сухую, высокую фигуру. До этого момента у нее еще была слабая надежда, что все ее неприятности останутся в прошлом году. Все каникулы она просидела за учебниками и дополнительной литературой, была блестяще подготовлена ко всем предметам, включая математику.