— Прошу тебя, Нид, — прошептала она. — Если ты жив, дай мне знать, и я останусь с тобой. Только сделай что-нибудь. Пошевелись. Начни дышать. Ну хоть что-нибудь.

Никакого ответа не последовало. Мутант лежал или в коме, или действительно мертвый. Верран подождала еще, она не сводила взгляда с его — сейчас спокойного — лица. Ветер Гравулы обдувал ее, и она начала дрожать от холода. Прошел час, а Нид по-прежнему не шевелился. В последний раз она положила руку ему на запястье, а потом на снабженное колючкой горло. Пульса не прощупывалось ни здесь, ни там.

— Нид, мне нельзя оставаться. — Она говорила медленно и четко — так, словно он мог ее услышать. — Ты и сам знаешь, что мне нельзя оставаться. Мне не хочется бросать тебя, но у меня нет другого выбора. Мне страшно жаль, но я надеюсь, что ты поймешь. Когда я найду обитателей пещер, я пошлю кого-нибудь к тебе на помощь. Мой дорогой, это произойдет уже очень скоро. Обещаю тебе: очень скоро.

Голос Верран дрогнул и больше она не произнесла ни слова. С великой на этот раз осторожностью она спустилась с телеги.

Телега остановилась намертво в той точке, где дорога разбегалась на великое множество троп и тропок. Одна из самых широких троп тянулась по направлению к Назара-Син. Верран не знала, где надо искать вход в пещеры, — ведь ее должен был доставить туда Нид. Теперь ей оставалось лишь положиться на собственную наблюдательность и удачу.

Она подумала, не распрячь ли лошадь. Вынужденная тащить за собой телегу, она не сумеет прокормиться. Как ни противно было ей упрямое животное, она не хотела обречь его на голодную смерть. Но что, если Нид проснется и захочет поехать дальше? Верран покачала головой. Пора посмотреть правде в глаза. Нид никогда не проснется. Она распрягла клячу. Обретя свободу, животное на миг тупо уставилось на свою освободительницу, затем вновь опустило голову и принялось щипать траву. Верран подошла к телеге и сняла с нее сумку с припасами. Нид лежал неподвижно. В последний раз она положила руку ему на грудь и не обнаружила ни малейшего признака жизни. Она собралась в дорогу, но тут ей вспомнились слова Фал-Грижни: «Проследи за тем, чтобы мои записи сохранились… Им цены нет». Верран вернулась к телеге и взяла сверток, в котором были книга, пергаментный свиток, стопка бумаг и золотая табличка. Помедлив мгновение, она положила весь сверток в сумку с припасами — к сыру и одной-единственной колбасе.

— Прощай, мой дорогой друг, — нежно сказала она Ниду.

Значит, ему было не суждено довести ее до цели. Взвалив котомку на плечо, Верран в одиночестве отправилась в путь по пустоши.

Ей пришлось идти дальше и дольше, чем показалось вначале. Холмы были вроде бы рядом, однако понадобился целый день, чтобы подойти к их подножию. Верран не привыкла к длительным пешим прогулкам. И ноги, и спина у нее отчаянно разболелись. Сумка у нее на плечах, казалось, становилась тяжелее с каждым новым шагом, что было прямо-таки парадоксально, потому что на самом деле Верран за день съела почти все, что там было. Вечер застал ее на крутой тропе, по которой ни за что не могла бы подняться телега. Ночь она проспала на свежем воздухе, закутавшись в плащ и кое-как пристроившись на безветренной стороне холма.

Настало утро — и Верран съела последнее, что у нее оставалось. Стиснув зубы, она продолжила путь вдоль лишенных растительности холмов, столь же одинаковых и бесконечных, как морские волны. Ничто кругом не намекало на то, что сюда хоть когда-то ступала нога человека. Ближе к полудню ее внимание привлекло к себе какое-то движение у самой линии горизонта, и Верран опустилась наземь и спряталась в траве. В нескольких сотнях футов ниже того места, где она затаилась, проехал отряд всадников в расшитых золотом зеленых мундирах герцогской гвардии. Ее они, судя по всему, не заметили. Верран лежала не шевелясь, а ее бурый плащ сливался по цвету с прошлогодней травой. Пока она наблюдала за гвардейцами, они остановились, о чем-то посовещались, потом развернулись и помчались по тропе, ведущей в сторону моря.

Верран неохотно поднялась с земли и продолжила свои поиски наугад. Ни плана пещер, ни какого-нибудь намека на то, где может находиться вход в них, у нее не было, и она начала осознавать, что могут пройти долгие недели, прежде чем она сумеет отыскать его. Приставленный к ней в качестве проводника Нид, очевидно, умер, а здешняя пустошь была к пришлым и невежественным далеко не ласкова. Время проходило, Верран начала испытывать сильный голод. Ее припасы кончились, а здесь, в холмах, разжиться было нечем. И опять нахлынула — правда ненадолго — острая боль. Ветер дул, Верран дрожала от холода, размышляя, не суждено ли ей бродить в одиночестве, так никого и не встретив, до тех пор, пока она не умрет от голода и истощения.

Но Верран ошибалась в своих предположениях и догадках. Холмы вовсе не были необитаемы, и невидимые глаза уже много часов наблюдали за нею.

Весь день она пробродила, испытывая все усиливающиеся страх и растерянность. Когда ветер стал еще холоднее и на холмы опустились сумерки, она поняла, что, скорее всего, ей придется скоротать еще одну ночь под открытым небом, в полном одиночестве и без пищи. В отчаянии она опустилась наземь. Сама о том и не подозревая, она находилась сейчас всего в двух сотнях ярдов от одного из самых замаскированных входов в пещеры.

И тут началось. Острая боль пронзила все ее тело — боль куда острей всего, что ей доводилось испытывать до сих пор. Закричав, она обхватила себя руками. Боль пошла на убыль. Ее ребенку предстояло родиться еще через три недели, но Верран почувствовала, что ее охватывает неизъяснимый страх. Не может быть, чтобы это началось прямо здесь! Она испытала еще один приступ, потом еще один…

Холодные серые сумерки опускались на холмы, а Верран, извиваясь и корчась, каталась по земле, беспомощная и разве что не умирающая. Родовые схватки оказались столь мучительными, что ничего другого она сейчас просто не осознавала. И поэтому ничуть не испугалась, когда из уже сгустившейся над нею тьмы выскользнули какие-то бледные тени — великое множество бледных теней, странно извивающиеся, червеобразно-белые фигуры, от которых во мраке исходило слабое свечение.

Утренние небеса над Ланти-Юмом были более или менее чисты. Солнечные лучи падали на башни, купола, особняки и каналы. Продавцы, торгующие с плотов, разложили свой товар, горожане ходили, прицениваясь, и на всем лежал налет повседневности. Лишь чудовищные с виду дымящиеся развалины дворца Грижни напоминали о резне и о прочих событиях минувшей ночи. Поговаривали, что среди руин можно найти обгоревшие человеческие тела, но никому не хотелось проверять истинность этих слухов. Поговаривали также, что царя демонов убили, но самые рассудительные лантийцы возражали на это, утверждая, что такого не может произойти никогда. Куда вероятней представлялось другое: Фал-Грижни просто-напросто удалился в запредельное пространство Эрты, чтобы, выбрав удобный момент, вернуться и отомстить всему роду человеческому.

В это утро, в утро своего торжества, Саксас Глесс-Валледж пребывал в превосходном настроении, потому что его будущее стало отныне воистину лучезарным. В конце концов все его козни увенчались полным успехом. Террз Фал-Грижни умер смертью предателя, чего он на самом деле и заслуживал. Глесс-Валледж, самый могущественный в рамках Познания из числа оставшихся в живых магов, да к тому же личный друг герцога, несомненно должен был стать магистром ордена Избранных. Однако больше всего его радовала чистота, с которой, удалось осуществить заранее намеченные планы. Никто ни в чем не сможет теперь упрекнуть самого Валледжа. Бренн Уэйт-Базеф, от которого при случае можно было ожидать неприятных сюрпризов, умер. Дополнительной и совершенно неожиданной радостью стало исчезновение командора Хаика Ульфа, которое, скорее всего, должно было означать его гибель. Единственно от кого можно было бы ожидать обвинений или разоблачений, это от таинственно исчезнувшей леди Грижни. И о ней, точно так же, как об Ульфе, у Валледжа не было никаких сведений. Оставалось надеяться, что она как верная жена решила разделить с мужем его огненную гибель, но никаких подтверждений этому не поступало. Валледж пожал плечами. Строго говоря, это уже не имеет никакого значения. В том крайне маловероятном случае, если леди Грижни всплывет, чтобы обвинить его, Валледж всегда сможет с нею справиться.