В конце прохода, у занавешенного входа в Обитель, Верран остановилась, силясь унять бешеное биение сердца, инстинктивно потянулась к руке Феннахара, крепко сжала ее и только потом громко спросила:

— Террз… к тебе можно?

— Входи, мама.

Не почудилось ли ей, что его голос изменился? Или она просто не замечала раньше его удивительную мелодичность? Верран с Феннахаром отодвинули занавеску и замерли как вкопанные.

Одежды на Террзе никакой не было. Даже не источай каменные стены приглушенного света, его собственное свечение сполна осветило бы произошедшую метаморфозу. Руки, ноги, туловище — все изменилось до неузнаваемости. Но дольше всего взгляд матери задержался не на теле — на голове. Куда девались густые черные волосы, брови, ресницы? Контуры черепа под лучистой кожей сделались непередаваемо чужими. Черты стали резкими, губы почти совсем исчезли. Неизменным осталось только одно — то, что окаймляли теперь круговые валики подвижных мышц. Его глаза. В отличие от пенно-белесых глаз обитателей пещер, радужка новообращенного вардрула сохранила непроницаемую черноту. И теперь, несмотря на столь явный огрех, в них отражалось нечто совершенно новое… Душевный покой? Или безмятежность?

Гармония. В них отражается гармония, подумала Верран и подивилась собственному самообладанию. Феннахар, до боли сжавший ее руку, сделался белее мела. Для нее же увиденное не стало потрясением. Только сейчас она осознала, как долго внутренне готовилась к этому моменту. То, чего она так боялась, в конце концов свершилось — так есть ли смысл убиваться? Среди переполнявших ее чувств преобладало скорее спокойное приятие случившегося, даже некое облегчение оттого, что не надо больше терзаться ожиданием. Она спросила:

— Доволен ли ты теперь, Террз?

— Более чем доволен, мама. — Да, в его голосе, бесспорно, появилась незнакомая напевность. — Впервые ощущаю, что я не один, что больше не заперт в одиночной камере своего сознания.

— О чем ты?

— Наконец я смог соприкоснуться с другими. Познать Предков. Я общался с архипатриархом Фал-Грижни, познал силу его и гнев, саму его сущность. Теперь мне все ясно.

Пока Террз говорил, плоть его светилась все ярче, свидетельствуя об охватившем его восторге.

— Ты видел лорда Грижни?

— Я проникся его руу. Теперь и у меня есть клан.

Он взял ее за руку, сплел пальцы со своими, теперь уже больше похожими на щупальца, и это прикосновение впервые озарило его тело немыслимо ярким сиянием — тем самым, которое возникает лишь от ощущения полного единения, безоговорочного взаимопонимания с родным существом.

Верран показалось, что и ее нервные окончания откликнулись на этот зов. А может, просто разыгралось воображение. На какое-то время воцарилась тишина. Она следила за тем, как сокращаются, реагируя на недоступные ей ощущения, окологлазные мышцы. Просто стояла и смотрела на сына, а потом тихо произнесла:

— Знаешь, я рада за тебя, за твою… гармонию. Рада, что ты обрел то, к чему так стремился. Но я даже не знаю, что сказать тебе.

— Это оттого, что говорить нам, по сути, не о чем. — Террз потускнел и резко выпустил ее руку. — Не так давно ты сказала, что хочешь вместе с Феннахаром уйти из пещер. Мудрое решение, поскольку людям здесь не место. Еще тебе хотелось, чтобы я отправился с вами. Ответом пусть служит мое перевоплощение. Теперь мой дом здесь, и отсюда я не уйду. Мама, ты достаточно великодушна, чтобы порадоваться за меня, но не можешь не понимать, что на том мы и расстанемся.

Верран молча склонила голову, и вместо нее заговорил Феннахар:

— Террз, даже теперь еще не поздно все изменить. Будь на то ваша воля, вы всегда вольны совершить обратное превращение.

Террз выгнул пальцы в обратную сторону характерным жестом отрицания.

— Сама мысль о возвращении к былому уродству наполняет меня таким ужасом, что мне, пожалуй, при всем желании не удалось бы достичь необходимого для ее осуществления уровня магической концентрации. Магия не дается противящемуся уму.

— Может быть, хотя бы попытаетесь ради матери?

— Феннахар, не так давно мы обменялись рукопожатиями, но даже вам я вынужден отказать. Мой дом здесь, и другого у меня не будет. Отныне я всецело посвящу себя тому, чтобы защитить кланы. Запечатаю главные входы в пещеры, скрою от чужих глаз малые лазы, и тогда, возможно, мы навсегда оградим себя от вражеских нашествий. Выберу себе сестру-супругу, и клан мой будет жить в веках.

Верран от удивления обронила:

— Но Змадрк Четырнадцатая?..

— …Всегда будет жить в моей памяти. Однако выбрать новую супругу необходимо, чтобы клан Фал-Грижни не прекратился. Того желают Предки.

Его собеседники молчали, и после непродолжительной паузы Террз спросил:

— Куда хотите направиться?

— В Сзар, а может, в Стрелл, — ответил Феннахар. — Обратно в Ланти-Юм нам дороги нет, да и не нужно. Мой брат Фрев позаботится о том, чтобы мы не бедствовали.

Взгляд Верран в это время блуждал по Обители, остановившись наконец на нише, в которой были аккуратно сложены толстый фолиант, свиток пергамента, кожаная папка и тонкая золотая пластинка.

— Дневники, — указала она глазами. — Дневники лорда Грижни. Мы заберем их с собой.

— Нет, мама, — спокойно и твердо ответил Террз.

— Ты получишь их обратно. Обещаю. Ведь знаешь, как они нужны.

— Нет. Я дал указание сородичам ни в коем случае не допустить, чтобы записи покинули пределы пещер.

— Как ты смеешь? Дневники были вверены мне, и только мне!

— Но не затем, чтобы их употребили вразрез с желаниями и стремлениями патриарха Грижни. Сейчас ты действуешь с позиции врага, пытаешься нарушить его планы, я же отстаиваю его интересы.

— Да что ты знаешь об интересах лорда Грижни?

— Многое. Ведь я говорил с ним, мама. Понимаешь, говорил. Его гнев горек и беспределен, как сама смерть. Он горит желанием отомстить своим убийцам, покарать Ланти-Юм, похоронить навеки во Тьме и отнять у людей остров Далион. Я не вправе противиться замыслам патриарха и вам не позволю. То, что он задумал, непременно исполнится.

— Террз, он был несказанно зол и не помнил себя от гнева. Но твой отец был вместе с тем наделен и добротой, и милосердием. Имей он время хорошенько подумать…

— И он бы изменил решение? Отнюдь. Я знаю, ведь я общался с Предками. Наложенное отцом проклятие — лишь предпосылка грядущего освобождения вардрулов от тягостного пещерного существования. Однажды придет великий вождь, который выведет нас на поверхность и поможет завоевать то, что некогда принадлежало нам по праву. Возможно, этим вождем стану я. Возможно, кто-то из моих потомков. Ничуть не сомневаюсь, что именно эта надежда вдохновила патриарха Грижни с помощью магии подготовить почву для нашего прихода. Нам не дано узнать, когда именно случится эта перемена, но патриарх может спать спокойно: мы встретим ее во всеоружии.

— Разве нет у тебя чувства справедливости? Элементарной жалости?

— Есть. К вардрулам, которые подверглись беспричинным гонениям со стороны людей. Но полно, мама. Неужели нам так уж нужно спорить и пререкаться? Ведь совсем скоро мы расстанемся. Давай помиримся.

— И я хочу того же! Только… как ты не понимаешь, скольких людей по собственной воле обрекаешь на муки и гибель? Разве тебя не смущает то, что пострадают невинные представители человеческого рода… твоего рода?

— Отныне он уже не мой.

— Ты уверен? — Она посмотрела сыну в глаза. — Террз, в тебе есть и всегда будет очень много от человека. Всегда.

— Раз так, клянусь тебе, я обязательно искореню в себе остатки человеческой природы. Я — вардрул.