– Я не ребенок!

– Сколько тебе лет?

– Тринадцать.

– И ты заключенный?

– Да.

– Бедное, несчастное дитя!

У Тредэйна защипало глаза, вот-вот польются слезы. Что угодно, только не это! Чтобы удержаться от позорной слабости, мальчик торопливо спросил:

– А сколько лет вам?

– Сколько лет? - старик недоуменно помолчал. - Не помню. Кажется, я родился в год наводнения.

– Которого из?

– Великого.

– И сколько же вы здесь?

– По-моему, вечность.

Вечность. Треду вдруг представился он сам десятилетия спустя: иссохший, бледный и бессильный, как этот бедолага, невесть сколько просидевший в этой проклятой тюрьме.

Нет. Это могло случиться с другими, но только не с сыном Равнара ЛиМарчборга.

– Не со мной, - прошептал он, не замечая, что думает вслух.

– О чем ты?

– Ни о чем. Простите, что я попал в вас, сэр. Это вышло случайно. - И, сочтя бесполезный разговор оконченным, Тред вернулся к куче бобов.

– Сто пятьдесят семь, - объявил старец.

– Простите?

– Э, да у тебя прекрасные манеры, мальчик. Хотел бы я знать, где ты получил такое воспитание. Никто не говорил со мной так вежливо-с… не помню уж, с каких пор. Да если подумать, может, и никогда не говорил.

Болтовня слабоумного старца раздражала, но беднягу винить не приходится. Лучше не обижать его, но и не потакать его трепотне. Тред ответил слабой улыбкой и сдержанным кивком, после чего снова сосредоточился на бобах. Но необщительность собеседника не смутила старца.

– Здесь я - Сто Пятьдесят Седьмой, - поведал он мальчику. - Это официально. Неофициально меня иногда называют «Первый», потому что я старейший из здешних полов. А с тех пор как я потерял последние зубы, шутники из охраны прозвали меня Клыкачом.

– А что, - спросил Тред, - эти шутники все такие остроумные, как сержант Гульц?

– Нет. Никто не сравнится в остроумии с Гульцем, кроме разве что самого коменданта.

– Ты называешь себя «пол». Что это значит?

– Политический заключенный, в отличие от обычного уголовника, или «уга». Нас всегда содержат порознь, так что мы даже не видим друг друга. Так положено, чтобы предохранить угов от заразы нравственных и умственных извращений, но, в сущности, так лучше и для нас. Мне говорили, что среди угов попадаются сильные и дикие, как бешеные медведи. А другие, по слухам, походят на ядовитых змей. А кое-кто напоминает гигантских насекомых, наделенных дьявольским разумом. Не хотел бы я повстречаться с ними! Поверь, мой мальчик, тебе повезло, что ты попал к полам.

– Меня просто распирает от благодарности.

– Полы и уги, - оживленно продолжал старик, - различаются по всем возможным признакам. Им даже номера присваивают по-разному. Угам - четные, полам - нечетные, как мой Сто Пятьдесят Седьмой, например. Но ты, дитя, можешь звать меня Клыкачом. Это короче и проще запомнить.

– Если вам так больше нравится…

– А ты сам?…

– Тредэйн.

– Но тебе же дали номер?

– Меня зовут Тредэйн ЛиМарчборг.

– А, чувство собственного достоинства, к тому же ярко выраженное. И одет хорошо. Одежда измята и запачкана, но цела. Фигурка по-мальчишески тонкая, но без признаков постоянного недоедания. По всему ясно, что ты пробыл здесь недолго.

Тред удивился. Кажется, старик вовсе не выжил из ума, как он сперва подумал. Слово «недоедание» опять напомнило ему о голоде. Вернувшись к груде овощей, мальчик попытался добыть из нее что-нибудь съедобное. На этот раз он выбрал брюкву, не слишком большую и старую на вид. Она исчезла в несколько секунд, и Тред принялся за вторую. Боль в животе поутихла.

– Тредэйн ЛиМарчборг, - повторил Клыкач. - Старое имя, славное имя. Твоя внешность, воспитание и речь убеждают меня, что оно в самом деле принадлежит тебе. Скажи, неужели влияния твоего отца недостаточно, чтобы добиться твоего освобождения? Или ты разгневал его, или обесчестил, а может быть, он решил преподать тебе урок за непослушание? Так, а?

– Нет.

– Почему же тогда твой отец не заступится за…

– Мой отец мертв, - ответил Тредэйн.

– Как это грустно, дитя мое! Ты совсем один на свете, сирота, тебя некому защитить и тебя посадили сюда. Быть может, навечно…

– Нет, я обязательно выберусь! - это вырвалось помимо воли, и мальчик тут же пожалел о сказанном. Он вовсе не собирался доверяться этому болтливому старику.

– Ах, вот как? - на лице Клыкача появилась насторожившая Треда хитроватая улыбка, - И как же ты собираешься выбраться, милый мальчик?

– Еще не знаю. - А если бы и знал, не стал бы тебе рассказывать, старый пень. Ты тут же донесешь страже.

– Да ведь из крепости Нул нелегко бежать. Если ты хочешь попытаться, надо составить хороший план. Тут есть над чем подумать. Например, как выбраться из каземата? Двери заперты, на окнах решетки… А выбравшись, ты окажешься в одном из дворов. Как же перелезть через стену? Стена-то высокая, а по верху, знаешь ли, усыпана битым стеклом. Да еще стражники повсюду. Как ты с ними управишься?

– Не знаю, - буркнул Тредэйн, притворяясь туповатым. А если б и знал, не сказал бы.

– Ну, скажем, переберешься ты через стену, - продолжал Клыкач назидательным тоном назойливого учителя. - Тут-то перед тобой и окажется непреодолимое препятствие, в котором и состоит вся сила этой крепости. Я говорю, понятно дело, об озере Забвения. Может быть, ты думал украсть лодку и доплыть до берега?

– Ни о чем я не думал, - Тред взялся за очередную брюкву.

– Лодочный сарай - крепкое здание, он заперто и всегда под охраной. Или ты надеялся переплыть озеро?

Тред невыразительно пожал плечами.

– От острова до ближайшего берега - почти три мили. Ты сможешь столько проплыть?

– Не знаю.

– Может, для тебя это не слишком большое расстояние, но подумал ли ты, как холодна вода? Она ледяная в любое время года. Дитя мое, ты не представляешь, как быстро холод отнимает силы.

Представляю…

– И это еще не самое худшее, - жизнерадостно продолжал Клыкач. - В этой воде полно водорослей, в которых легко запутаться. И хуже того, в этих зарослях таятся угри. Ты слыхал что-нибудь об угрях Забвения?

– Не припоминаю.

– Вот-вот. «Не припоминаю», то-то и оно. Укус такого угря мгновенно лишает человека сознания. А если ему посчастливится очнуться, оказывается, что его память полностью стерта. Иногда она со временем возвращается, но далеко не всегда. Озеро просто кишит угрями Забвения, и они не пропустят добычу. Ты подумал, как справиться со всем этим?

– Нет, - Тред вонзил зубы в пастернак.

– Кажется, мой бедный мальчик, ты не уделил этому вопросу должного внимания.

– Ну, вы меня убедили, сэр. Выхода нет, - солгал Тредэйн.

– Значит, ты сдаешься?

– А что мне остается?

– Ты всегда так легко отказываешься от задуманного?

– Надо уметь принимать то, чего нельзя изменить.

– Для своего возраста ты весьма благоразумен.

– Без этого не проживешь. - Доводы старика начинали угнетать его, и Тред решил положить конец разговору. Он и так потерял слишком много времени. Еще один клубень, и надо приниматься за бобы, не то…

Опоздал.

На верхней ступени лестницы возник капрал Вонич.

– Показывай, чем ты занимался, Тринадцатый, - приказал он.

Жевал овощи и болтал со стариком. Больше ничего. Тред промолчал.

– Ну, Тринадцатый… Я жду.

И оправдаться нечем, никуда не денешься. Сердце мальчика забилось чаще. Что он, интересно, с ним учинит?

– Он не брался за бобы, капрал Вонич, - пропищал Клыкач.

Ах ты двуличная, вредная, подлая развалина. Правильно он ему не верил! Предатель, доносчик! Горькое презрение заглушило даже страх.

– И все из-за меня, - объявил Клыкач. - У меня, видите ли, опять был приступ, сэр.

– Что ты несешь, Сто Пятьдесят Седьмой? - буркнул капрал.

– Вы же знаете мои приступы, капрал Вонич… Знаете, когда я…

– Знаю я твои приступы, старое дерьмо! Меня от них тошнит, и от тебя тоже.