Глаза Веры казались глубокими. Темные от природы да еще в лунной полутьме. Девушка вольно или невольно повернулась так, что свет падал сбоку. Черные волосы разметались, подчеркивая белизну лица.
Невольно возникали ассоциации. Ночь, волосы, разбросанные по подушке… Гусар – не евнух. Мало ли что вспомнится из прошлого!
Вера чуть помедлила, затем левой рукой покрепче стянула расходящиеся полы кофточки, а правую в характерном жесте протянула спасителю.
Сейчас в ней ничего не было от революционерки и сподвижницы гражданина правительства. Всего лишь девушка, попавшая в беду. Довольно хорошенькая девушка…
Помочь даме – это тоже долг каждого настоящего мужчины. Не важно, свободно его сердце или нет.
Раден учтиво приложился губами к протянутой руке. Пахло чистым девичьим телом и какими-то духами. Ну, и чуть-чуть мужским потом. Очевидно, когда грубые солдатские руки лапали помощницу Шнайдера и норовили поскорее добраться до запретных мест.
– Большое спасибо вам. Вы появились так вовремя… Я уже думала, что паду жертвой солдатни…
– Не стоит благодарности, – машинально отозвался Раден.
Ничего особенного в своем поступке он не видел.
– Не скромничайте. Если бы не вы…
Слушать подобное было приятно. Невольно забылось, кто эта девушка. Тем более вела она себя так, как положено в обществе.
– Как вы здесь оказались? Одна в такой поздний час… На улицах небезопасно, – барон говорил, а сам краем глаза следил, как Калинкин поднялся и, чуть приволакивая ногу, подошел к своей лошади.
Ходит – значит, ничего страшного. Дальше одно из двух. Или парнишка сломается, будет бояться каждого куста, или разозлится, поймет, что каждому наглецу надо давать отпор. И, соответственно, будет стараться как можно быстрее овладеть тем, что делает из мужчины солдата.
– Я ходила к подруге и немного задержалась, – с прежним придыханием сообщила девушка.
– Надо было оставаться ночевать.
Ставший безруким солдат все еще тихонько подвывал чуть подальше. Второй же, с раной на голове, пошатываясь, уходил прочь. На судьбу инвалида ему было глубоко наплевать.
– Мне завтра на службу, а отсюда далеко. Да и не думала, что в городе могут пристать.
Упоминание о службе неприятно подействовало на барона. Хотя бы потому, что он считал себя убежденным контрреволюционером. Человеком, для борьбы с которым в правительстве был создан целый отдел.
Вера почувствовала перемену в настроении спасителя и немедленно пояснила:
– Жить на что-то надо. У меня на иждивении мать и младший брат.
– А отец?
– Погиб на фронте. Он, как и вы, был офицером.
– Но все равно. Пойти в такой отдел… – Настроение Радена вновь изменилось. Как-никак, дочь офицера. Пенсии-то сейчас не платят. Тут поневоле будешь искать, на что жить.
– Куда брали. К тому же на этом месте я могу принести ощутимую пользу тем, на кого пало подозрение начальства.
Калинкин подошел чуть ближе и теперь стоял и деликатно ждал, пока ротмистр закончит разговор.
– Позвольте, я вас провожу. – Барон предложил бы это в любом случае, не оставлять же беззащитную девушку в изорванной одежде посреди улицы, но после ее слов у него появилось еще одно оправдание своего поступка.
Не кому-нибудь помогает, а дочери героя-офицера и девушке, которая самоотверженно помогает неугодным новой власти.
Угодными, как успел понять Раден, были или клинические идиоты, или сброд, наподобие напавших в переулке солдат. При том что от первой категории не было никакой ощутимой пользы, а вторая могла выйти из-под контроля и превратиться в гораздо более реальную опасность, чем мифические контрреволюционеры. Тех-то, судя по записи в бригаду, было совсем немного.
Они пошли. Впереди Вера и ее спутник с конем в поводу. Чуть приотстав, как полагается младшему по званию, Калинкин. Тоже пеший по примеру начальства, слегка приволакивающий ногу и ни на что не жалующийся.
Будет толк!
Радену показалось, что девушку трясет. От страха или от холода. Вон, как порвали блузку! А похоже, и все, что под ней. Не придерживай Вера края, зрелище было бы весьма пикантное.
Нет, барон не забыл об Ольге, но ведь ничего нет плохого в обычном общении, да и посмотреть на посторонние прелести – вещь не предосудительная.
Вера споткнулась и, не придержи ее барон, вполне могла бы упасть. При этом Раден почувствовал, что был прав. Ну, насчет того, что под блузкой тоже все порвано. Случайно коснулся руками чего-то упругого, а единственной преградой оказался материал самой блузки. То есть почти ничего для чувствительных мужских пальцев.
– Извините.
За что извинился, непонятно. За то, что не дал упасть?
На извинения Вера не прореагировала, а в ответ на случайные объятия на пару секунд потеснее прижалась к гусару.
Ее действительно трясло крупной дрожью. Будь Раден в шинели, непременно накинул бы на хрупкие девичьи плечи. А в гимнастерке…
Девушка споткнулась снова. На этот раз оказалось достаточным деликатно поддержать ее под локоть. И вновь рука на мгновение ощутила прикосновение почти неприкрытой девичьей плоти.
– Извините, – теперь слово произнесла Вера. – Я немного устала. Да и нападение, весь ночной кошмар…
– Нам еще далеко? – Поинтересоваться этим следовало раньше, только как-то к слову не пришлось.
– С полчаса, – вздохнула Вера. – Можно еще до дома правительства, там у меня есть комната, но до него еще дальше.
Теперь вздохнул Раден. Правда, из вежливости – украдкой. Его отпустили с условием, что задерживаться нигде не будет. Пусть он не юный юнкер, уже давно офицер и вправе многое решать сам, однако время военное, всякое может случиться. Да и по неписаным традициям просьба командира важнее приказания.
Однако оставлять девушку посреди города тоже не годится. Потом сам же себе не простишь. А тут еще Калинкин чуть прихрамывает, поневоле приходится идти не торопясь. Хотя, куда торопиться с дамой?
– Надеюсь, вы не будете возражать против небольшой верховой прогулки?
Дожидаться ответа Раден не стал. Просто подхватил Веру за талию, да и посадил ее боком на коня.
Руки девушки поневоле разжались, вцепились в гриву, и разошедшаяся блузка явила взору ротмистра разорванное же белье и полушарие груди.
Да… Искушение святого Антония. Притом что никаким святым барон никогда не был. Даже образ Ольги чуть померк. Поклонение даме – это прекрасно, только плоть тоже своего требует.
Обойдется эта плоть!
Барон лихо взлетел в седло позади Веры, поневоле обнял ее правой рукой. Иначе вдвоем на одном коне не поедешь.
– Калинкин! Ехать сможешь?
В женском присутствии ротмистр невольно стал строже. Этакий суровый вояка, отец-командир, привыкший общаться тоном приказа.
Бывший гимназист на лошадь вскарабкался тяжеловато, однако ответил бодро, как истый гусар:
– Смогу, господин ротмистр!
– Тогда за мной!
Вера обхватила барона левой рукой. Правой же коснулась его груди, дотронулась до Владимира и сразу дернулась, словно обожглась.
Для Радена это было наподобие пощечины. Красный крест с перечеркнутыми мечами, знак чести, был для него предметом гордости, а тут такая реакция!
И уже не столь важными были объятия, прикосновение груди, разошедшаяся и не удерживаемая стыдливой рукой блузка… Женщины важны, только долг важнее. Орден же – свидетельство, что ты выполнял его честно, и дернуться от него…
– Миша! Дорогу знаешь?
– Куда едем-то?
Вера назвала. Похоже, она осознала свою оплошность. Иначе чем объяснить ее попытку прижаться к Радену плотнее, чем позволяют любые правила приличия?
– Тогда показывай! Галопом!
Раден чуть отодвинулся, насколько позволяло седло, и пустил коня вскачь.
Спина несущегося скакуна – не лучшее место для объятий. Вера явно пыталась припасть к ротмистру, да только покачивало, прибивало к широкой мужской груди и тут же отбрасывало от нее.
Девичья рука вновь коснулась креста и, как в первый раз, торопливо отдернулась.
