Теперь хорошо бы узнать, почему она оборвала на этом свое повествование. Что за история приключилась с нашей немецкой «Himbeere», по-польски малина, ради чего, собственно, и была поставлена волшебная декорация — Брокгауз 1889 года, поездка за границу, которая таковой не была, мать и она сама в репликах и контррепликах… Вы, помнится, спрашивали меня, чем я смогу подтвердить свои слова. А вот, пожалуйста: интонация этих страниц как первый пример. Она говорит так, что ее можно видеть.

Дальше ничего.

Может быть, ее что-то отвлекло. Оказывается, пришли гости. Гости? Ко мне?

Пришел директор школы из соседней деревни, она нашла это очень любезным с его стороны, хотя и не совсем понимала, что еще, кроме добрососедской любезности, скрывается во взгляде гостя, что за сигнал, поданный в расчете на узнавание, но не нашедший в ней отклика.

Мать отправила ее в жасминную беседку, принесла яблочный морс, потом в довершение всего взойдет луна. Сперва в его речи чувствуется принужденность. Только она не может понять почему. Он прослышал, что она не то больна, не то еще что-то, и решил убедиться, так сказать, собственными глазами. Для этой цели у него есть красивые карие глаза, невольно думает она, приятное впечатление производит и его манера держаться, открытая и жизнерадостная, где ж это она его видела? Добавьте ко всему умение понять собеседника, точность оценок, деятельное и симпатичное отношение к жизни. Вот у кого приятно учиться! Почти немедля он подтверждает эту мысль, начав рассказывать о своих учениках, ей ведь еще знакомы некоторые из них. Тут она становится внимательной, спрашивает, объясняет, спорит, удивляется. Да, бросает он как бы между прочим и опять с тем же многозначительным оттенком, все мы постарели на четыре года.

Она одобрительно смеется. Это не самая умная реакция на его слова, но и не самая глупая.

Потом к их беседе присоединяется отец, за долгое время у него опять выдался неплохой день, без болей, почти без удушья, пожалуй, он может рискнуть и посидеть с ними, завернувшись в одеяло. Возбужденный школьными историями, он вспоминает, как сам работал в школе, вспоминает учительскую семинарию, свои попытки сбежать оттуда и как он впоследствии научился довольствоваться малым. Как все по-другому, думает Криста Т., и одновременно: какие параллели! Отцу недолго осталось так с ней разговаривать, она знает это, и отец тоже знает. Они хорошо поладили с молодым коллегой из соседней деревни, они начинают толковать о делах, и вдруг Криста Т. слышит, как гость говорит: «Я целиком и полностью разделяю ваше мнение».

Целиком и полностью! — наконец-то она ощущает толчок, который должна была ощутить с самого начала, наконец-то стали понятны и его многозначительные взгляды, и двусмысленность его ответов. Кстати, только теперь она замечает, что он до сих пор ходит в серой куртке на молнии. Хорошая куртка, добротная куртка, куда прочней, чем небольшое чувство.

И однако: боже мой, как я могла забыть?!

Это одновременно и приятно ей, и неприятно.

Когда ночью в тишине она хочет поразмыслить обо всем, — и о том, что случается, и о том, что можно забыть, забыть целиком и полностью, и приятное, и неприятное, — тоска и отчаяние последних дней вдруг тают у нее в груди. Вот как, думает она удивленно, вот, значит, как!

Впервые она быстро засыпает, просыпается не слишком рано и в отличном состоянии, не забыв даже, что видела во сне. Итак, она стояла у забора, как тогда, а директор школы приехал из соседней деревни, на нем была серая куртка, и она набила ему карманы вишнями, правда, вишни были еще зеленые, но их обоих это ничуть не смущало. И вдруг он был уже не он, а Костя, и она пригоршнями сыпала вишни ему в карман, потом внезапно стемнело, настала ночь, месяц выплыл на небо, тут он взглянул на нее и оказался не Костей, а совершенно чужим человеком, и он приветливо промолвил: вот видишь, так всегда бывает.

Эти слова она твердила про себя весь день и каждый раз невольно смеялась. Так всегда бывает, так всегда бывает — чем тут утешаться? А кто этот чужой, ее ни капельки не интересовало.

К обеду приехала на велосипеде сестра, и тут только Криста Т. поняла: начались летние каникулы. Они вместе отправились в пойменные луга, лежали там на траве и говорили обо всем, о чем только можно. Другое же, по-немецки «Himbeere», по-польски «малина» — оно тоже тайно ожило в ней. Не раз еще оспоренное в будущем, не раз еще подвергнутое сомнению.

Но и это не было доведено до конца.

Я могу сказать только так: это она унесла с собой.

Ибо ее путь туда был не свободен от противодействия и потому длителен, как многие пути нашего поколения. Но все-таки это был путь с заданным направлением, чему суждено быть, то уже дало о себе знать, после долгих усилий показало даже, каким оно будет; его сущность и его усилия можно с точностью определить по силе ее беспокойства — как определяют высоту напряжения по отклонению стрелки.

Теперь осталось укрепить веру в себя, ибо лето еще не кончилось. Только нельзя больше действовать без разбору. Не довольствоваться тем, что само идет в руки, нет, теперь будет выбирать она в соответствии с явным, в соответствии с тайным планом. С литературной точки зрения, девятнадцатый век представляется мне весьма интересным . Она перечитывает Раабе, Келлера, Шторма, стремится к трезвости, отлично ведая, что творит, спускается в малый мир. Ясные, четко разграниченные события, доступные взгляду вплоть до разветвления чувств, которые всегда остаются простыми. Другая же ее страсть, почти греховная: сложность, многозначность, утонченность, чувства на пределе — Томас Манн теперь остается на втором плане. Сама она записывает вот что: истории, которые слышала от людей, жизнеописания, легендарные и поддающиеся проверке, словно до глубины души не доверяет воображению, словно в нем заложены возможности сбиться с пути. Твердые, ясные очертания, не растворившиеся в чувстве, не надломленные игрой мысли. Писать сурово , приказывает она себе самой, сухой юмор, острый взгляд, уметь провести границу между истинным чувством и сентиментальностью, остерегаться подделок! Точность! Однажды мне удается разобрать на полях неоконченной рукописи: Готфрид Келлер! Надо уметь перечитывать рассказы снова и снова .

Ни разу она не осмелилась написать: мои рассказы.

Тут невольно задаешь себе вопрос: а стоит ли и дальше заблуждаться на собственный счет? Хотя бы до той минуты, когда несоответствие между требованиями, которые ты к себе предъявляешь, и собственными силами перестанет быть таким удручающим? Может, лучше постепенно наращивать антизаблуждение, чтобы тебя не поверг на землю первый, ничем не смягченный натиск того, что принято называть прозрением?

Теперь она хочет, по крайней мере, узнать, с чем ей придется иметь дело. Только по этой и никакой другой причине она после начала учебного года и своего возвращения в город — как далеко остались поражения, заставившие ее бежать, как смешна и нелепа осторожно-участливая улыбочка мадам Шмидт! — идет к профессору раньше всех, словно у нее могут что-то выхватить из-под носа, идет, чтобы застолбить у него тему дипломной работы: «Рассказчик Теодор Шторм».

По моей просьбе университет выслал мне ее работу, любезно присовокупив, что я могу не торопиться с возвратом. Я знаю, она стоит в такой серой с проседью папке с зеленым кожаным корешком, регистрационный номер 1954/423, в одном ряду с сотнями других дипломных работ, которые накапливались здесь десятилетиями, и никто, кроме сухой пыли книгохранилищ, не заглядывает на эти полки. Какую бы оценку ни выставил соответствующий профессор, поставил бы он «очень хорошо», как в нашем случае, или всего лишь не пожелал заваливать, пыль их уравняет. И буквально каждый, ибо таково правило, завершил свои усилия следующей фразой: настоящим свидетельствую, что писала эту работу самостоятельно и не пользовалась иными пособиями, кроме перечисленных ниже. Криста Т . 22 мая 1954 года. Тогда у нее впереди оставалось еще восемь лет и девять месяцев. Часы заведены, теперь можно не беспокоиться, свой завод они отработают. С этой минуты их тиканье будет сопровождать нас. Свою работу она никому не показывала, а мы и не просили. Возможно, ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы сдать ее в секретариат, кстати, много позже, чем требовалось. Под конец Гюнтер каждый день напоминал ей о сроках. Оценку «очень хорошо» Криста Т. выслушала с великим равнодушием, впоследствии она ни разу не поинтересуется, что же она там написала. Среди ее бумаг я этой работы не обнаружила.