Он понимал, почему Уго Гомес делал этот щедрый подарок: тяжело судить человека, на похоронах которого вы присутствовали.

– Благодарю тебя, Уго, – сказал он, пряча радость. – Когда мы поедем?

– Сейчас же. Я пришел за тобой и лично буду тебя сопровождать.

Клаусу Хейнкелю очень трудно было сохранять хоть какое-то внешнее достоинство и не припуститься из камеры бегом. Его распирало от радости, и он даже улыбнулся полицейским, ежедневно избивавшим его. Но те, явно разочарованные, недовольные, не ответили. Маленькая группка вышла на свежий воздух. Дворик, обычно усыпанный пестрой толпой, был пуст, и Клаус Хейнкель, лишенный часов, решил, что, наверное, еще очень рано. Небо было восхитительно чистым.

Уго Гомес, немец и два полицейских сели в черно-белую машину. Улицу были пустынны, и они очень быстро добрались до шоссе, которое вело к Эль-Альто. Никто не проронил ни слова.

Становилось жарко, и Клаус Хейнкель вытер лоб. Подъезжая к верхней части долины, он ощутил некоторое беспокойство: машина не повернула налево к Эль-Альто, а продолжала ехать прямо. Как будто угадав его мысли, Гомес повернулся к немцу:

– Ты улетишь с военного аэродрома. Так поспокойнее.

Клаус Хейнкель приободрился.

– А мой паспорт? – спросил он. – Он мне понадобится в Асунсьоне.

На толстой физиономии боливийца застыло добродушное выражение:

– Не бойся. Все получишь по прибытии. Впрочем, я лечу с тобой, чтобы уладить кое-что. Надо забрать несколько поганцев-партизан, которые там попались.

Это не удивило Клауса Хейнкеля: обе страны часто обменивались политическими заключенными.

Машина въехала на территорию военных, слегка притормозив при въезде, и помчалась к старенькому двухфюзеляжному «Фэарчайлд Пэкет», стоявшему в стороне. Рядом с самолетом находилось еще два автомобиля. Клаус Хейнкель вышел из машины, едва лишь она остановилась. Так хорошо было ступать по асфальту, вдыхать свежий воздух. Он посмотрел на Анды. В конце концов, он не будет жалеть о времени, проведенном в Боливии.

– Давай садись, – крикнул майор Гомес. Военный в оливкового цвета форме протянул Хейнкелю руку – он высунулся из широкого квадратного люка в борту самолета, часто служившего для тренировок парашютистов. Створки люка были сняты для упрощения действий. Немец вскарабкался наверх по металлической лестнице и зашел в темный фюзеляж. Другой военный дал знак, приглашая сесть на скамейку, установленную вдоль фюзеляжа, который высотой был чуть повыше двери. Хейнкель повиновался и сразу же застегнул привязной ремень. В самолете уже находился некто в штатском, блондин в черных очках, он сидел впереди. Клаусу Хейнкелю он был незнаком.

Затем в «Фэарчайлд» поднялся и майор Гомес. Полицейских он оставил внизу. Гомес уселся рядом с немцем и тоже пристегнул ремень. Металлическую лестницу тут же убрали. Оба военных закрепили на себе длинный страховочный ремень, как это часто делают в военных самолетах, чтобы можно было передвигаться безопасно. Раздался гул мотора: левый двигатель набирал обороты. Его оглушающий рев прервал нить размышлений Клауса Хейнкеля. Запустился правый двигатель, но зачихал и смолк.

Послышалось характерное завывание стартера, и пропеллер начал медленно двигаться, завертелся и замер.

В самолете становилось жарко. Нагнувшись, Клаус Хейнкель увидел механиков, озабоченно сновавших вокруг неисправного двигателя с огнетушителями в руках. Пропеллер медленно вращался, и уже сняли защитную панель мотора, чтобы его прослушать.

В Хейнкеле поднималась слепая ярость к этому двигателю. Какая нелепость! Другой-то двигатель работал нормально. Клаус наклонился к майору Гомесу и закричал что было мочи, перекрывая гул:

– Как вы думаете, они смогут его починить?

Майор в ответ успокоительно улыбнулся. Действительно, через несколько секунд строптивый мотор заработал, окутавшись клубами черного дыма. Механики разбежались, унося тормозные колодки, и самолет стронулся с места.

Оба военных уселись на пол, беззаботно свесив ноги наружу через люк, доверяясь страховочному концу. У обоих на поясе висел тяжелый автоматический кольт 45-го калибра. Из-за шума мотора разговаривать стало невозможно.

Вскоре этот шум достиг апогея, и «Фэарчайлд» покатился по дорожке. Взлетел он очень быстро, но высоту набирал медленно, кружась над Ла-Пасом. Клаус Хейнкель глядел на этот город, в котором прошла половина его жизни; потом, успокоившись, прислонился к вибрирующей стенке фюзеляжа и закрыл глаза.

Малко с отсутствующим видом созерцал крутые склоны, проплывавшие под крыльями «Фэарчайлда». Старенький этот самолет насилу поднялся на нужную высоту, чтобы перелететь через Анды. Теперь он направлялся в сторону чако, безбрежной и совершенно пустынной саванны, которая простирается между Боливией, Парагваем и Аргентиной.

Через широкий люк в самолет проникал прохладный воздух. Но Малко чувствовал себя неуютно. Он не мог оторвать глаз от Клауса Хейнкеля, задремавшего на холщовом сидении. Так вот он какой, этот тщедушный и лысый человек, совершивший столько злодеяний много лет тому назад, этот садист, холодный и жестокий палач. Лишенный растительности череп, убегающий назад подбородок и тонкие губы делали его похожим на какого-нибудь агента по рекламе пылесосов, завершающего свою карьеру.

Моторы загудели по-иному – пилот переходил на новый режим полета. Он пошел на снижение.

Малко чувствовал себя не в своей тарелке. Он никогда бы не подумал, что его миссия в Боливии закончится подобным образом. И согласился он на эту экспедицию исключительно ради того, чтобы обрести внутренний покои. Последние отроги гор, проплывавшие снизу, были покрыты густыми джунглями ярко-зеленого цвета. Подлетали к Камири, где когда-то был взят в плен Че Гевара. А там уже, за густым, тропическим лесом начнется чако.

Пилот вышел из кабины и подошел к майору Гомесу. Из-за рева моторов Малко не услышал, что он ему сказал. Боливийский майор сделал знак военному, сидевшему у открытого люка. Тот не торопясь встал.

Клаус Хейнкель вздрогнул и проснулся от прикосновения руки, легшей ему на плечо.

Животный страх, который сжал ему внутренности, длился всего какие-то доли секунды. С обеих сторон рядом с ним стояли двое военных, по-прежнему привязанных страховочным концом. Один из них держал наведенный кольт в десяти сантиметрах от его головы.

Хейнкель понял все в то же мгновение. Он не стал сопротивляться, когда один из военных привычным жестом отстегнул его привязной ремень. Лица у обоих боливийцев сохраняли абсолютно невозмутимое выражение. Майор Гомес не шевелясь наблюдал за этой сценой.

Когда его заставили подняться, Клаус Хейнкель вел себя покорно, смирившись с участью, как животное перед закланием. Военные держали его за руки, не проявляя при этом никакой грубости. Сквозь широкий квадратный люк Клаус Хейнкель посмотрел на небо. Он был весь покрыт потом. Ему хотелось, чтобы все это скорее кончилось и в то же время – и еще сильнее – чтобы это не Кончалось никогда. Не отдавая себе отчета, он быстро пересек пространство, отделявшее его от открытого люка.

На какую-то секунду он застыл, сохраняя равновесие поскреб ногами металлическую окантовку, заморгал от сильного порыва ветра, разинув рот, цепенея от страха. Он успел разглядеть зеленую бесконечную массу, которая расстилалась внизу, на расстоянии шести тысяч футов. И в этот момент человек с кольтом мощным пинком вытолкнул его в пустоту.

Испытывая физическое отвращение, Малко не спускал глаз с люка, в котором только что исчез Клаус Хейнкель. Он представлял себе, как это тело летит в свободном падении, и ему казалось, что он слышит его крик. Так как Хейнкель, конечно же, кричал. Ибо никто не может не испытывать страха перед лицом смерти.

Мысленно Малко считал секунды. Потом разом расслабился... Клаус Хейнкель более не существовал как живое существо. Он стал грудой растерзанной плоти и переломанных костей, затерявшейся в джунглях. Сердце Малко билось так сильно, как если бы смерть угрожала ему самому.