– Ты ранена?

Ее лицо передернулось.

– Нет, просто меня сейчас вырвет.

Что и случилось на глазах окружившей их теперь толпы.

Люди помогали Малко отчистить костюм, жалели Лукресию... Полицейский вытащил пистолет, и не проявляя особой прыти, побежал вдогонку за бандитами. Вернулся он раздосадованный, но явно испытывая и некоторое облегчение.

– Не желает ли ваша милость подать жалобу, – спросил он Малко. – Эти бесстыжие негодяи – позор для нашей горячо любимой родины.

Его цветистая манера выражаться вызывала у Малко раздражение, и он отказался подавать жалобу. Ему хотелось только одного: вернуться в отель и отдохнуть. От его страстных желаний не осталось и следа. Он взял Лукресию за руку, и они пробрались сквозь толпу своих спасителей.

– Вернемся, – сказал он.

Они молча дошли до авеню Камачо. В столице снова было тихо и безлюдно. У железной решетки, преградившей вход в отель «Ла-Пас», Лукресия остановилась.

– Я не хочу, чтобы ты провожал меня, – сказала она, нажав кнопку звонка. – Эти трое хотели тебя убить. Это были «маркесес», чернорубашечники из квартала Мирофлор. За несколько песо кто угодно может их нанять для убийства. А мне бояться нечего. До завтра.

Она быстро поцеловала его и ушла. Малко смотрел на длинные, обтянутые черными колготками ноги и чувствовал себя тоскливо. Совсем не так думал он закончить этот вечер. Но кто же хотел его убить?

Сквозь тонкую ткань куртки Малко нащупал лежавший во внутреннем кармане конверт. Он не захотел рисковать, оставляя в отеле отпечатки пальцев Клауса Хейнкеля. Вчерашнее нападение доказывало, что далеко не всем нравится его пребывание в Боливии. На этот раз его миниатюрный пистолет был засунут за ремень на правом бедре, и курок был взведен. Он посмотрел на часы. Половина второго. Педро Искиердо задерживался.

Жирный и смрадный чад наполнял зал ресторана «Дайкири», поднимаясь от стоящих на каждом столике жаровень, предназначенных для приготовления неизменной «аппарийады», боливийского кушанья из мяса, зажаренного вместе с сосисками, почками и другими малоаппетитными вещами. Но это нисколько не мешало многочисленным посетителям. Среди них было много немцев. Несмотря на свое безвкусное оформление и отсутствие комфорта, этот ресторанчик в центре Прадо успешно конкурировал с «Немецким клубом». Хозяин постарался украсить интерьер зелеными решетками, в баре были сооружены пирамиды из фруктов и фонтан, но все тонуло в густом чаду. У входа сидела компания старых краснолицых немцев, они с подозрением осматривали всех входящих. Не в меру накрашенные девицы за соседним столиком дерзко, в упор, разглядывали Малко с самого его появления, о чем-то оживленно переговариваясь.

Видно, светловолосые «гринго» здесь пользовались успехом.

Казалось странным, что сеньор Искиердо заставляет себя ждать. Лукресия отдыхала после вчерашней драки. Малко звонил в американское посольство, но застать Джека Кэмбелла не смог. Тогда он от своего имени отправил телеграмму «фирме», извещая, что его пребывание в Боливии затягивается.

Без каких-либо подробностей.

Крошечная фигурка Педро Искиердо возникла внезапно. Он подошел к столику Малко и сел напротив.

– Я еще ничего не узнал, – сразу же объявил он. – Завтра.

– Зачем вы именно здесь назначили мне встречу? – опросил Малко. – Отвратительное место.

Боливиец болезненно улыбнулся.

– Здесь он встречался с Моникой, – ответил он. – Я их застал однажды, они держались за руки. Его контора была напротив, в доме 1616.

Обернувшись, Малко разглядел сквозь грязные стекла одно из редких на улице 16 июля, или вернее на Прадо, современных зданий, на 11-м этаже которого располагался панорамный ресторан с видом на город.

Педро Искиердо прошептал:

– Завтра отыщите меня в мотеле «Турист», улица Пресбитеро Медина. Я буду знать, где он.

Он встал и исчез так же внезапно, как и появился. Малко проглотил отвратительный кофе и попросил счет. По Прадо плотными рядами двигались маршрутные такси. Внезапно его осенило. Он остановил «Шевроле», которое по возрасту явно было его ровесником:

– Маэстро[3], на немецкое кладбище.

Он хотел своими глазами взглянуть на могилу Клауса Хейнкеля.

~~

– Ах, как жаль, когда умирают такие молодые, – вздохнул старик сторож. – И у него было столько друзей.

Да уж, друзей у Клауса Хейнкеля было немало. Его могила была буквально завалена венками. Она находилась в дальнем конце маленького немецкого кладбища, расположившегося на холмах Копакабаны, и пока представляла собой лишь горку свежевырытой земли, у которой высился мраморный крест с краткой надписью:

КЛАУС МЮЛЛЕР – 25 октября 1913 – 11 марта 1972

Малко повернулся к старому баварцу, сторожившему кладбище. Это был беззубый старикашка, проживший в Боливии уже 46 лет и почти позабывший свой родной язык. Что-то плаксиво бормоча, он открыл запертую на замок ограду, как только Малко заговорил с ним по-немецки.

– Вы знали его?

Старик замотал головой.

– Нет, нет. Я никого не знаю... Ведь они все молодые...

– Вы видели гроб?

Ему пришлось два раза повторить свой вопрос, пока сторож, наконец, не залился старческим смехом.

– Конечно, конечно, я ведь не пил «чичи»[4]. Красивый такой гроб, с серебряными ручками. Мне бы хотелось лежать в таком, когда придет мой черед...

Малко направился к выходу. Похоже, Клаус Хейнкель закончил свое существование и лежит здесь, среди трех сотен других немцев, умерших в Боливии...

В конце аллеи его нагнал старик, державший в руке пучок каких-то растений.

– Не желаете купить немного ревеня? Очень полезно для желудка... Десять песо. Я его выращиваю между могилами, отличная земля.

Малко от трупоядного ревеня вежливо отказался. Выходя с кладбища, он увидел строгий памятник из серого камня, над которым высился железный крест с выгравированной надписью по-немецки: «Нашим соотечественникам, погибшим в 1939 – 45 годах».

Довольно неожиданная надпись для кладбища, расположенного на краю земли.

Маленький продавец газет совал Малко под нос «Ультима Ора» с такой настойчивостью, что тот сдался.

Он сидел на террасе «Копакабаны» – единственного уличного кафе на весь Ла-Пас – и, в ожидании Лукресии, потягивал из огромной кружки пиво, отбиваясь от малолетних чистильщиков обуви, клявшихся за один песо сделать его ботинки совершенно новыми, и от босоногих нищенок-индианок.

От нечего делать он развернул газету. Большая часть статей была посвящена самодовольным речам членов нового правительства и дифирамбам в его адрес некоторых подпевал.

Но на первой полосе одно имя сразу же бросилось ему в глаза: Эстебан Баррига.

Он быстро пробежал глазами статью. Журналист Эстебан Баррига был найден ночью повесившимся на оконной задвижке в своем кабинете.

Друзья заявили, что в последнее время он находился в подавленном состоянии. Да, если вспомнить конуру, в которой он работал, было от чего. Но ведь не до такой же степени, чтобы вешаться. Да еще несколько часов спустя после визита Малко.

Он уже собирался сложить газету, когда услышал нежный голос Лукресии:

– Я тебе нравлюсь?

Он поднял голову: молодая боливийка была одета в черное, от шляпы до сапожек, включая длинную юбку с очень большим разрезом спереди. Не хватало только шпор и лошади. Увидев выражение его лица, она сразу помрачнела.

– Что случилось?

Он молча протянул ей газету.

Она побледнела.

– Его убили?

Именно так и считал Малко. Он вспомнил, как маленький журналист, позеленев от ужаса, хватался за его рукав. Малко никому ничего не сказал, и все-таки Эстебан Баррига был мертв. Кто-то с трогательной заботливостью оберегал последний сон Клауса Хейнкеля.