Он рассказал о приглашении к Монике.

– Мы возьмем такси и поедем за «Мерседесом», – сказал Малко.

Пока Лукресия ловила такси, он расспрашивал «чуло» о месте рандеву.

– На «Четвертом километре», – ответил тот.

Малко сел в такси и назвал адрес.

Лукресия нахмурилась:

– "Четвертый километр"... Там собраны все публичные дома Ла-Паса... Любопытно, что там делает донья Искиердо?

Машина катилась по пустынным улицам. После десяти часов вечера из дома уже никто не выходил. Проехали мимо памятника бывшего президента Боливии. Тот стоял с автоматом в руке, угрожая Андам. Уметь стрелять – и предпочтительно первым – было главным качеством хорошего боливийского президента.

В конце широкого авеню Боша застройка заметно поредела. «Четвертый километр» находился на самом севере Ла-Паса, на Янгском шоссе. Дорога петляла под неосвещенными скалами. Идеальное место для засад. «Мерседес» медленно ехал перед такси с Малко и Лукресией.

Справа и слева стали возникать украшенные красными фонарями, дома. Посреди неасфальтированной площади поблескивали такси.

– Это «Четвертый километр», – объявила Лукресия. – Скопище самых отвратительных борделей Ла-Паса. В каждом доме – по одному. По пятницам, вечером, они, как правило, набиты до отказа.

Пока что все было вроде бы спокойно. Такси остановилось перед белым зданием, грациозно украшенным красной гирляндой. Оно выглядело несколько приличнее остальных построек. Бордель «Три звезды».

– Подожди меня в машине, – сказал Малко Лукресии. – В случае чего сразу же возвращайся в Ла-Пас.

Было так темно, что поначалу различить что-либо было невозможно. В красных стаканах дрожали огоньки свечей. Приглядевшись, Малко увидел музыкальный автомат и сидевших на банкетках девиц. Две из них танцевали. Остальные смотрели на вошедшего. В воздухе плыл тошнотворный запах дешевых духов, грязи и пота.

Бармен крикнул:

– Гуд найт, сэр!

Малко вскоре понял, для чего нужно было это сверхинтимное освещение. Глупые рожи крестьян, обтянутые сатиновыми юбками телеса и по-коровьи безропотные взгляды девочек не слишком побуждали к блуду.

Моники в зале не было.

Малко собрался уже уходить, как кто-то окликнул его по имени.

Он всмотрелся в красноватый полумрак. Голос доносился из отгороженного занавеской небольшого кабинета. Малко подошел и отстранил занавесь. Прямо перед собой он увидел Монику Искиердо. Она сидела на полукруглой банкетке. Деревянный стол был привинчен к полу, который зачем-то был устлан подушками. Изысканность не была основным признаком этого места. Такие кабины предназначались для клиентов, забегающих на минутку. Было достаточно отодвинуть ткань и нажатием кнопки зажечь лампочку, давая знать, что кабинет занят. Малко вошел и сел возле молодой женщины. Сразу же появился бармен.

– Закажите себе «писко-сур», – посоветовала донья Искиердо. – Это самое лучшее из самого плохого.

Сама же она потягивала «мате-де-кока», ужасный сладковатый взвар, обожаемый боливийцами.

– Почему вы назначили мне свидание здесь? – задал вопрос Малко.

Моника грустно улыбнулась:

– В Ла-Пасе для меня опасно. Мои связи с Клаусом Мюллером слишком известны. Его друзья и враги только и мечтают о том, как бы меня заставить замолчать. И первый – майор Гомес. Я слишком много знаю. А здесь меня искать никто не станет. Бармен три года отработал у меня дворецким. Я ему сказала, что у меня здесь любовное свидание...

Человек принес «писко-сур». На Монике были черные чулки и платье из набивного шелка. Своей красотой она восхитительно контрастировала с унылыми содержанками заведения. В этом тесном боксе сидеть приходилось вплотную друг к другу, и Малко через тонкую ткань костюма чувствовал тепло тела вдовы. Он непроизвольно тронул ее за ногу. Женщина не отстранилась. Зрачки ее были широко раскрыты, как после приема наркотика. Голос доньи Искиердо временами звучал резко.

– Зачем вы хотели меня видеть? – спросил Малко.

– Разве это не было вашим предложением?

– Вы правы... Стало быть, у вас есть что мне сообщить?

– Да. Кое-что есть.

– Что же?

– Способ заработать пятьдесят тысяч долларов. Малко молчал. Уже в который раз ему предлагали пятьдесят тысяч долларов, почти столько, сколько требовалось для починки крыши над центральной частью замка в Лицене. Если с ремонтом затянуть, то понадобится менять уже стропила, которые неминуемо сопреют из-за дождей. А это влетит в копеечку.

Приняв молчание за согласие, Моника Искиердо быстро проговорила:

– Вы сможете их получить завтра утром. Наличными.

– Что требуется от меня?

Собеседница сдвинула густые черные брови.

– Вы знаете сами.

– Чтобы я оставил в покое Клауса Хейнкеля. Не так ли?

– Так.

Прежде чем ответить, Малко сделал глоток «писко-сура».

– В таком случае вы напрасно себя беспокоили. Слишком много людей заплатили за это своими жизнями. Пятеро. И если бы я мог, то с радостью передал бы Хейнкеля в руки тех, кто его ищет...

Лицо Моники ожесточилось.

– Понимаю. Того, что я предложила, недостаточно.

– Дело не в деньгах.

Вдова Искиердо как-то странно взглянула на Малко и медленно произнесла:

– Вы хотите меня?.. Кроме денег...

Малко страстно захотелось сначала получить Монику, а уж затем продолжить обсуждение вопроса. Пришлось наступить на горло инстинкту, поскольку подобных вещей благородный человек позволить себе не может, даже если это боевой трофей.

– Вы чрезвычайно соблазнительны, сеньора, – сказал он, – но мне необходимо разыскать Клауса Хейнкеля.

Громко заиграл музыкальный автомат, и беседу пришлось вести уже крича.

– Что же... видно, мне действительно не следовало приезжать.

– Почему вы так хотите спасти Хейнкеля? Вам известны совершенные им в Европе «подвиги»? Могу вам о них рассказать кое-что.

Она не дала ему договорить.

– Мне на него совершенно наплевать... Это последняя услуга, которую я могу ему оказать.

То, как это было сказано, показалось Малко любопытным.

– Последняя? Мне представлялось, что вы сбежали именно с ним.

Моника опустила голову и повозила чашкой по блюдцу.

– Да. Но с тех пор многое изменилось. Я полюбила другого.

– Дона Федерико?

– Да.

– Но он тоже нацист.

– Меня иной раз воротит от него... это верно, – призналась она. – Но я его боюсь. Он изнасиловал меня, и тогда мне показалось, что ощущение ужаса никогда не пройдет... Но потом мне стало все равно... Я привыкла... Я так долго была лишена любви, что сейчас во мне проснулась какая-то сексуальная ненасытность...

Моника обратила на Малко свой пустой и одновременно жгучий взгляд.

– Если бы вы меня повели в какую-нибудь комнату, я не стала бы возражать... Это – не взамен... Для меня вы так же опасны, как и те...

Послышался шелест ткани, и из-за занавески показалась голова бармена.

– Осторожно, – сказал он. – Пришли из «политического контроля». Осматривают кабины.

Голова исчезла.

– Я не хочу, чтобы меня узнали, – прошептала Моника.

Сказать что-либо Малко не успел. Прижавшись к нему всем телом, она припала ртом к его губам. Вложенное в этот поцелуй чувство вызвало в нем мгновенную встречную реакцию... Донья Искиердо сползла на пол и встала на колени так, что ее голова оказалась на уровне банкетки. Платье задралось, открыв бедра и сделав ее похожей на девицу из борделя.

Когда одетые в темную униформу два полицейских раздвинули занавесь, они увидели равномерное колыхание черной шевелюры и бессмысленную физиономию мужчины в предчувствии оргазма. Они засмеялись, застав «гринго» в столь жалком заведении.

Через несколько минут Моника поднялась. Щеки ее пылали. Шиньон растрепался.

– Я была бы отличной шлюхой... – переведя дыхание, просто сказала она.

В ее голосе звучали грусть и гордость одновременно. Малко с трудом возвратился на землю. Прекрасные уста доньи Искиердо были самым лучшим подарком, который женщина может сделать мужчине.