«Она удивительна», – подумал он.

Анна обратила к нему лицо. Ее чудесные глаза словно соперничали с блеском изумрудов на шее и длинных алмазных подвесок, вспыхивающих светлыми огнями.

«Она прекрасна», – решил он, вспоминая, как, обняв ее, засыпал при угасающем свете костра. Его сердце было переполнено нежностью.

В камине догорали угли, и лорд Фокенберг распорядился добавить дров. Все это время он держался в стороне, не мешая племяннице веселиться со своими спасителями. Разумеется, он считал поведение Анны предосудительным, совершенно немыслимым для девицы столь высокого положения, но делал скидку на то, что коль скоро она вынуждена была пойти на все эти уловки, чтобы спастись от Йорков, то пусть уж в последний раз потешится со своими попутчиками. Лорд Фокенберг пошел ей навстречу почти во всем, зная, как баловал и любил ее сам Уорвик. Но в голове его уже зрел план. Из беседы с племянницей он уяснил, что Майсгрейв везет тайное послание короля к графу во Францию. Что же это за послание, если Эдуард не решился отправить его с королевским курьером, окружил такой таинственностью и, кроме того, вверил рыцарю, который слывет лучшим бойцом в королевстве? Поначалу все это вызвало у Фокенберга лишь недоумение и жгучий интерес, но затем у него зародилось дерзкое намерение: заполучить письмо, узнать его содержание и самому решить, как поступить дальше. Как знать, не сможет ли он с помощью этого послания влиять на обоих могущественнейших людей Англии, глав враждующих партий – Делателя Королей и самого короля? Ну, а если ничего подобного в письме не обнаружится, то он всегда сможет представить это как стремление оградить высокородного кузена от праздных хлопот. В глубине души Фокенберг даже пытался убедить себя, что тем самым исполнит свой долг.

Он приблизился. Все невольно притихли, словно лишь сейчас заметив, что лорд-бастард все это время пребывал в зале.

– Час поздний, племянница, и, я полагаю, пришла пора вспомнить свое звание. Ступай к себе. Нам же с гостями предстоит еще беседа.

Первым побуждением Анны было подчиниться. Фокенберг исполнил все, о чем она его просила, и, хоть ей вовсе не хотелось спать, она была готова уступить. Она поднялась и уже хотела удалиться, как вдруг заметила взгляды, какими обменялись лорд Фокенберг и Майсгрейв. Взгляд дяди был пристальным и сосредоточенным, а Майсгрейв весь напрягся и взгляд его стал настороженным и острым, как клинок.

«У Филипа всегда такое лицо перед схваткой, – подумала девушка. Она покосилась на дядю. – Сегодня, когда я рассказывала ему о нашем нелегком пути, он страшно заинтересовался письмом, которое везет Фил. Я ничего не сумела толком объяснить, а он все выпытывал и выпытывал… Но что ему до этого письма? Ведь оно предназначено отцу. Неужели дядя что-то затевает? Нет, не может быть! Он же поклялся, что не причинит им ни малейшего вреда, наоборот – щедро вознаградит и обласкает».

Она колебалась.

– Я не собираюсь уходить, – наконец решилась девушка.

Фокенберг укоризненно покачал головой:

– Ты поступаешь как неразумное дитя, Нэнси.[51] Нам предстоит чисто мужская беседа.

– Ничего. Я еще не совсем отвыкла чувствовать себя Аланом Деббичем и желаю остаться.

Фокенберг возвел очи горе и вздохнул. В его планы вовсе не входило посвящать в свои планы эту взбалмошную девчонку. Однако ни на какие его увещевания Анна больше не реагировала. Она упрямо мотала головой, вцепившись в подлокотники кресла, словно желая показать, что ее не так-то просто отсюда выпроводить.

– Хорошо! – сердито отрезал Фокенберг. – В таком случае я попрошу вас, сэр Майсгрейв, уединиться со мной в дальнем конце зала, ибо некоторые юные леди не желают понимать, что бывают разговоры, не предназначенные для их ушей.

Филип молча поднялся и последовал за лордом в глубь зала, в сумрак, где они опустились в оконной нише в удобные покойные кресла. Фокенберг начал:

– Из слов моей милой племянницы я заключил, что вы являетесь тайным посланцем Эдуарда Йоркского и вам вверено письмо от него во Францию к моему кузену. Признаюсь, меня поразила такая секретность. Поразила и смутила. Что такого в этом письме, если оно препоручено вам, а не обычному гонцу? Я должен это узнать, ибо являюсь наместником графа и творю его волю, пока он за морем. Посему я настаиваю, чтобы вы вручили мне это письмо, а я уж решу, как с ним поступить. Что вы на это скажете?

Филип лишь скупо улыбнулся.

– Милорд, это говорите не вы. Вы ведь разумнее ваших слов, и я уверен, что как дворянин и человек благородной крови вы сознаете, насколько немыслима ваша просьба. Я исполню повеление Эдуарда IV, и ничто не может принудить меня нарушить данное королю слово.

Фокенберг нахмурился.

– Король Эдуард лишь узурпатор, силой захвативший трон. Долг каждого честного дворянина – помочь вернуть корону законному государю, томящемуся ныне в неволе Генриху VI Ланкастеру, чем и занят сейчас мой кузен, великий граф Уорвик. А вы, сэр рыцарь, успели неплохо ему послужить, умыкнув из-под самого носа Йорков и доставив сюда леди Анну. Уж они-то не простят вам этого, и вам придется дорого заплатить за свой проступок. Так не лучше ли продолжить цепь славных дел под стягом Алой Розы, содействовать делу которой вы вольно или невольно уже начали? Отдайте мне это послание, и, если оно не содержит ничего, что потребовало бы срочных действий здесь, в Англии, вы продолжите свой путь к графу Уорвику, причем письмо передадите ему с припиской моей рукой о том, что я настоял на передаче мне его. К тому же я дам вам надежный эскорт и прослежу, чтобы ваш дальнейший путь протекал сколь можно более гладко.

Фокенберг говорил еще и еще. Он приводил множество доводов в пользу того, что письмо должно быть вскрыто. Однако рыцарь оставался непреклонен. У Фокенберга начала нервно подергиваться щека. Он исчерпал почти все аргументы. Наконец, подавшись вперед, он негромко сказал:

– Не столь давно в подарок графу Уорвику некто прислал роскошную Библию, достойно изукрашенную знаменитыми Лимбургами.[52] К счастью, еще до того, как мой брат коснулся ее, книгу стал листать какой-то любопытный паж. Через несколько минут мальчишка начал задыхаться, лицо его пошло пятнами, и он умер в мучениях. Оказалось, что страницы Священной книги были пропитаны страшным ядом. В ином случае к столу подали фрукты, и граф лишь чудом не притронулся к ним. Зато один из находившихся в это время у него с визитом французских вельмож съел персик и к ночи скончался, причем тело его тут же почернело и распухло, как бывает при отравлении. Почем мне знать, не содержит ли и это послание в себе нечто подобное? Я знаю, что Йорки способны на все.

Филип усмехнулся.

– В таком случае, милорд, искренне заботясь о вашем здоровье, я бы не советовал вам так жаждать его распечатать.

Фокенберг побледнел, щека его запрыгала.

– Сэр Филип Майсгрейв, видит Бог, я хотел избежать крайних мер. И я в последний раз требую, чтобы вы добровольно вручили мне письмо.

Майсгрейв поднялся.

– Милорд, я дал слово моему королю, что вручу это послание в собственные руки Ричарда Невиля, графа Уорвика, и я сделаю все, что в моих силах, чтобы оно не попало ни к кому другому. Вам ничего не добиться от меня иначе, как средствами, недостойными благородного рыцаря и мужчины.

Какое-то время они неотрывно глядели друг на друга. Затем Фокенберг трижды хлопнул в ладоши. Тотчас дверь с шумом распахнулась, и целый отряд вооруженных стражников, громыхая доспехами, ворвался в зал.

Фокенберг поднялся.

– Клянусь святым именем Господним, я сделал все, чтобы избежать крови. Вы же пренебрегли моими усилиями.

Он повернулся к своим людям:

– Этот человек подослан Йорками. Схватить его!

Но едва воины сделали первый шаг, как Филип прыгнул в сторону, рывком опрокинув стол, за которым они только что вкушали трапезу. Зазвенела посуда, стол опрокинулся, загородив на миг дорогу воинам Фокенберга. Тем временем Майсгрейв и его люди успели обнажить мечи и занять удобную позицию между камином и стеной, обеспечив себе тем самым тыл.