Почему-то тогда она считала, что поступает благородно. Однако только сейчас ей открылось, что его меланхоличное спокойствие приводило ее в неистовство. Она ждала бури, он, казалось, должен был презирать ее. Где же этот прославленный Бурый Орел, которого она видела когда-то в замке своего отца, а позднее в поместье лорда Грэя? Но Филип оставался неизменно покорен и нелюдим… Ее любовь… Ее навсегда утерянная любовь…

Королева поднялась. Поленья в камине прогорели, стало прохладно. Кутаясь в меховую накидку, Элизабет прошлась по залу и, кликнув слуг, велела подбросить дров, затем подошла к высокому стрельчатому окну и долго вглядывалась в затянутый неверной мглой вечерний город. Остроконечные шпили и ряды крутых крыш Йорка казались размытыми и зыбкими сквозь пелену дождя. Одинокий колокол звал к вечерне.

Ей показалось, что королевский совет сегодня чрезмерно затянулся. Словно отвечая ее мыслям, с улицы донесся шум, защелкали подковы о плиты двора. Королева немедленно распорядилась о вечерней трапезе, подумав, впрочем, что вряд ли Эдуард расположен ужинать. Если совет так затянулся, значит, снова какая-нибудь напасть, а в таких случаях король неизменно терял аппетит. Однако все должно быть наготове.

Эдуард капризен и избалован, а вокруг полным-полно недругов и злопыхателей. Едва ли не с первого дня их брака Элизабет решила стать королю идеальной супругой, дабы не упустить того, чего достигла. Всегда ровная, нежная, терпеливая, она должна любой ценой поддерживать в ветреном Эдуарде уверенность, что он не ошибся в выборе. Что ж, королева есть королева, и кому какое дело до того, что спрятано у нее в глубине сердца…

Эдуард вошел стремительно. За ним поспешала стайка слуг, но он отослал их грубым окриком. Молча миновал Элизабет, остановился у камина и уставился на огонь.

Элизабет видела, что король измотан и раздражен, и ждала, пока он успокоится. Воцарилась тишина, прерываемая лишь гудением огня да завыванием ветра в трубе.

– Все идет хуже некуда, Элизабет, – наконец сдавленно сказал король и устало потер лицо ладонями.

– На все воля Божья, – тихо ответила королева.

– Воистину. Ибо если еще полгода назад я считал, что трон наш прочен как никогда, то сегодня судьба отвернулась от меня, и мы можем потерять и власть, и королевство, и саму жизнь.

Он казался изможденным. Элизабет ласково коснулась отливающих медью волос мужа.

– Как знать. Все может вернуться…

– Нет, Элизабет, нет! Клянусь обедней, я в отчаянии. Подумать только! Казна пуста, народ нищенствует, голод, мор, грабежи… Наемники бунтуют и грабят крестьян, а я вынужден молчать, потому что заплатить им нечем. Мои подданные ненавидят меня и считают, что именно король довел страну до разорения. В некоторых графствах королевских гонцов ловят как слуг узурпатора и вздергивают на суку у дороги. Целые графства не признают моей власти. Кент, Уорвикшир, Оксфордшир!.. Это лены Ланкастеров, и я ничего не могу поделать с ними. Непокорные вассалы не признают меня своим сюзереном. Святые угодники! А ведь еще не так давно я чувствовал себя хозяином своего королевства! Глостер и кое-кто из лордов настаивают на военных экспедициях внутрь страны, дабы покарать ослушников, но как я могу развязать войну сейчас, когда распря Роз наконец приутихла? Как я могу пойти на это, когда опасность ежеминутно грозит извне? Уорвик в бешенстве, он собрал во Франции крупные силы беглых ланкастерцев и французских солдат, а Людовик помогает ему и деньгами, и оружием. Коварная Шотландия только и ждет, когда Ланкастер и Йорк вновь схлестнутся, чтобы обрушиться на нас с севера. Господи, помяни царя Давида и всю его кротость! Элизабет, дошло до того, что я не могу верить даже ближним. Лорд Стенли, например, отмалчивается и сторонится меня. Ричард сообщил, что в его замке побывал посланец Уорвика. Они долго беседовали, и чем закончился их разговор – Бог весть. Лорд Бонвиль открыто дерзит, Хенгерфорд держится не по сану надменно, а добряк де Ла Поль постоянно угрюм и в явной растерянности. Монтегю? Он любимый брат Уорвика, и я уверен, что его клятва в верности столь же нестойка, как солнечная погода в Йорке. Несмотря на то что второй Невиль, архиепископ Йоркский Джордж, держится смиренно и благонадежно, Монтегю уже дерзает открыто высказываться в пользу Ланкастеров. Как он ликовал, когда Кларенс бежал от меня к Уорвику! А все эти Монтгомери, Стаффорды, а Бонвиль, наконец?! Пошатнись мой трон хоть на мгновение, и они мигом переметнутся к проклятому Делателю Королей! О, Уорвик! Когда я был мальчишкой, он многому научил меня, я звал его отцом, а теперь я денно и нощно молю Господа, чтобы он покарал этого изменника и честолюбца. Ибо в Англии не будет покоя, пока один из нас не сойдет в могилу. Так будь же он трижды проклят!..

– Государь! – резко окликнула его Элизабет.

Король говорил, словно в забытьи, взвинчивая себя и срываясь на крик. Ей пришлось напрячь голос. Эдуард вздрогнул и опустил голову.

– И что же вы решили в совете? – спросила Элизабет.

– Они требуют, чтобы я отправился усмирять непокорные графства. Но я не хочу. Сердце говорит мне, что сейчас не время.

– А что Глостер?

– Он с остальными.

Элизабет усмехнулась:

– Remedium miserabile.[6] Однако, если ты согласишься, ничего хорошего из этого не выйдет. Ты прав: стоит сейчас начать войну внутри страны, наши внешние враги, не колеблясь, как волки, накинутся со всех сторон.

– А что же делать? Бетти, мне необходимо твое слово.

Королева вздохнула и откинулась в кресле.

– Попробуем по порядку, – негромко сказала она. – In principio[7] следует подумать о пополнении казны.

Эдуард криво усмехнулся:

– Верно. Но из-за неурожая бароны отказались платить пошлину и сеньориальную ренту. Простолюдины выжаты до предела, и мои шерифы выколачивают из них лишь малую часть налогов. Чтобы пополнить казну, я не могу даже убедить парламент уменьшить вес монеты, ибо она и без того обесценена до предела, и это может вызвать взрыв недовольства.

– Надо повысить пошлину на вывоз шерсти.

– Сделано дважды. В итоге мы только заморозили торговлю и вызвали недовольство герцога Бургундского.[8] А купцы припрятали товар и ждут не дождутся возвращения Уорвика.

– Возьми заем у ломбардцев.[9]

– А-а, эти… С них и так уже три шкуры содрали в счет празднеств в честь рождения принцессы.

– Что ж… – королева впала в задумчивость. – Нельзя стричь овцу дважды… А что, если позволить евреям торговать в Англии? Карлу Бургундскому и Людовику Французскому они принесли немалую пользу.

– Что ты, Бетти, ведь со времен Эдуарда I христопродавцы изгнаны из страны. Что скажут лондонские купцы?

– Они ничего не посмеют сказать. Пусть помалкивают, ежели их устраивают нынешние торговые пошлины.

Эдуард мгновение колебался, а затем взглянул на супругу с улыбкой:

– Вы отчаянная женщина, моя королева. Но, пожалуй, стоит рискнуть.

– А что вы скажете насчет продажи титулов разбогатевшим купцам и землевладельцам?

– О Боже, Бетт! Ты пугаешь меня. Как можно смешивать всю эту грязь с благородной кровью английского дворянства!

– Эта река изрядно обмелела, видит Бог, государь. Половина старейших родов Англии истреблена в междуусобных войнах; ты сам, по примеру графа Уорвика, велел щадить лишь простой люд, но вырезать баронов. Так что, если за хорошую плату ты и продашь титулы, тебя никто не посмеет осудить. Казна, казна… помни о казне…

Эдуард был поражен неожиданным ходом ее мыслей. Элизабет же коснулась всего: и налогов с дорог, и доходов от конфискованных владений, и рыночных цен, и займов от городов. Эдуард не верил своим ушам, ибо не среди первых лордов королевства, а здесь, в огромном пустом зале, состоялся подлинно королевский совет и единственным его советником и другом была королева.