— Ты чего? — испуганно спросил Одиссей, подумав при этом, что собака это все таки — друг человека, а от такой… птицы, еще не известно чего можно ожидать.

«Решит, что червяк и клюнет… доказывай потом, что ты не верблюд!»

— Мне тут слетать надо, по делу! — хорошо поставленным баритоном объявила птица.

— А я-то чем могу помочь? — осторожно спросил Одиссей.

— Яйцо — постереги! А то эти… теоретики собачьи, решат, что раз хвоста нет, то значит, исторической ценности не представляет, и, как пить дать, — разгрохают!

— Пожалуйста! Если это так необходимо — я с радостью!! — затараторил обрадованный Одиссей, понимая, что при таком развитии сюжета его никто никуда клевать не будет, по крайней мере сейчас.

— Я мигом. А ты — валяй высиживай, чтобы не застыло!

И пока Одиссей обескуражено осмысливал последнее предложение, птица взмыла в посветлевшее предрассветное небо, трепеща несоразмерно крохотными крылышками, компенсируя их величину, интенсивностью трепыхания.

— Э-э-э!!! А как же… — неуверенно крикнул Одиссей, но птичка, вероятно, его уже не услышала.

— Вы уверены, что не совершаете ошибку, продолжая медлить?

Голос в трубке был лишен малейших эмоциональных оттенков, кроме, пожалуй, налета этакой благородной интеллектуальной усталости, причем именно интеллектуально-аристократической, связанной с ответственной миссией ношения тяжкого бремени власти, а уж никак не плебейской — интеллектуально-плодоносящей и тем более не усталости физической, откровенно телесной, чуждой истинному аристократу духа, насквозь пропитанному самоосознанием собственной исключительности, — Допущенных к Рулю.

— Я… — слабо попытался сформулировать свою мысль еще недавно столь лучезарный, а ныне несколько поблекший, глава ТГБ.

— Под вашу личную ответственность!

— Я…

— Именно вы! Лично. И если… Впрочем, вы конечно меня понимаете?

— Я… — Сын судорожно сглотнул, но собеседник, не ожидая ответ на свой риторический вопрос, прервал связь.

Сын мрачно посмотрел на телефонную трубку, архаичный способ связи, используемый только для этого прямого канала, и бережно положил ее на рычаг.

«А ведь Он — боится!» — мелькнула в голове главы крамольная мысль. «Непотопляемый» Сын вновь обрел свой прежний вид — свежеотчеканенной памятной медали, выпущенной по случаю юбилея общества «Спасения на минеральных водах», под девизом: «Товарищ верь! Но проверяй и, по возможности, — не уходя от кассы!!!»

«Он боится Непредсказуемости, Нелогичности, Непрогнозируемости, а значит Неуправляемости, что может послужить поводом (о ужас!) усомниться в Непоколебимой Необходимости ВЛАСТИ. Все непонятное с его точки зрения, вызывает смятение и желание либо разъяснить и втиснуть в жесткие четкие рамки, либо запретить, а лучше — уничтожить! Ибо, сталкиваясь с непонятным, высока вероятность обнаружить собственную Некомпетентность и, паче чаяния, Растерянность, что само по себе действует деструктивно на Власть. Управлять необходимо — быть должно! А управлять, всегда проще, если объект управления ходит строем и в том направлении куда его посылают, но уж никак не разношерстной толпой. Впрочем, толпа это уже тоже коллектив, где приложив некоторые усилия, можно тоже кое чего добиться. А вот когда каждый сам по себе, да еще себе на уме, то есть абсолютно не укладывается в заранее определенную жесткую схему… Тут есть от чего взяться за голову. Инстинктивно, — из страха ее потерять.»

Глава ТГБ невольно провел по лицу рукой, как бы проверяя: на месте ли голова? Голова пока была на месте. Сын включил видеофон и, не дожидаясь пока на экране появиться лицо дежурного, рявкнул:

— Командира спецотряда Трансгалактической Дезинфекции ко мне, живо!

— Хорошо, что она яйцекладущая, — мрачно бормотал Одиссей искоса поглядывая на вверенное ему яйцо, — а не сумчатая… — но не удержался и саркастически хмыкнул, только лишь на минуту представив, как он сейчас начнет процесс высиживания.

Яйцо было большое и даже очень большое, да чего уж тут скромничать, — просто циклопическое! Только вот Одиссей не был циклопом. Пока! Пока не вернулась доверчивая, но несомненно внушающая уважение и даже некоторый трепет, птичка.

Одиссей поежился вспомнив пернатые габариты и нехотя полез на яйцо. Потом эта задача его увлекла…

Падая с яйца очередной раз, Одиссей заметил (благо уже совсем рассвело) скромно расположившихся немного поодаль зрителей. Зрителей было двое. Один, мрачного вида сенбернар, давно перешагнувший рубеж, когда каждый щенок вызывает только умиление, отрешенно взирающий на тщетность Одиссеевых усилий внести свою лепту в увеличенье поголовья пернатых и прочих яйценесущих. А второй, вертлявый, явно помоложе, — то ли коккер-спаниель, то ли вообще личность с темным прошлым и якобы утерянной родословной.

— Нет, ты только посмотри! Птица «Щекотун Слоновый» себе нового нашла… Я же говорил, что он не разумен! — радостно заявил спаниель и вильнул пару раз облезлым хвостом.

Сенбернар брезгливо поморщился и нехотя буркнул:

— А может в нем проснулся материнский инстинкт…

Одиссей, который только что наконец оседлал неукротимое яйцо, хотел было достойно ответить, но побоялся утратить с таким трудом достигнутое status quo и лишь свирепо зыркнул исподлобья.

— Ты хотел сказать отцовский? — спросил спаниель с юношеской непосредственностью и безумным огнем в глазах.

— Отцовский — это у Щекотунчика, вишь вся в делах и заботах, даже яйцо некогда высидеть! А у… этого — ярко выраженный материнский.

— А у инкубатора тоже материнский? — победно задрав хвост осклабился молодой, но очень ранний спаниель.

— Тебе виднее, — спокойно парировал сенбернар и демонстративно зевнул.

Спаниель от неожиданности даже встал в охотничью стойку, но чем возразить все равно не нашел и по инерции вильнул хвостом.

— У меня просто хорошо развитое чувство долга… — подал сдавленный голос долго молчавший Одиссей, но почувствовал, что все равно соскальзывает с яйца и торопливо выкрикнул:

— Отдадим все силы на увеличение поголовья птицы…

В этот момент Одиссей гулко шлепнулся на землю, но вещание не прекратил:

— А так же: крупного и мелкого, рогатого и безрогого, мясо-молочного и шерстеперьевого, яйцекладущего и живородящего, а так же сумчатого и всего прочего… скота!!! Ведь что такое, скажем, шерсть или перо для народного хозяйства, взятое в известное время и оставленное в нужном месте? Или чешуя?

— Что это с ним?! — испуганно спросил спаниель.

— Или, скажем, яйцо? — не унимался разбушевавшийся Одиссей. — Давайте хором скажем: яй-цо!!! Кстати, меня всегда тревожила проблема выеденного яйца. Кто в конце концов его все таки выел? В то время, когда вся страна, страницу за страницей, что-то вписывает в Славную Летопись, находятся еще такие, которые не только не вписывают, а как раз наоборот, — норовят побольше списать и уписать списанное, которое до них вписали, но не успели даже описать, другие, по иному поводу в другом месте в другое время и — в ином пространстве… Или вот чешуя. Чешу я! Почему я?! Ну а кто же, если не я? Может — ты?!! — и Одиссей неэстетично ткнул пальцем в сторону спаниеля, от чего тот вздрогнул, поджал хвост и очень быстро ответил:

— Нет.

— Яйцо, — уверенно сказал сенбернар и даже слегка оживился, а в ответ на затравленный взгляд своего соплеменника добавил: — Я в порядке. Но надо срочно рвать когти! Яйцо-то не Щекотунчика Слонового, а Словоблудника Декларативного, и, по моему, сейчас что-то вылупиться!!!

— Да бог с ней, с чешуей! Но доколе?! Я вас спрашиваю: ДОКОЛЕ? — грозно вопрошал им вслед Одиссей и грозил перстом.

Поверхность яйца пошла живописными трещинами, из яичных недр повалил сизый дым, потом скорлупа лопнула, и над осколками в небо взвился сизый грибок удушливого ядовитого газа, действие которого уже испытал на себе Одиссей.