— Эх, семья, семья! — говорит он, как будто у него действительно есть семья.

Долго затем не было событий, а кроме них, только сменой времен года тут измеряли дни жизни. Вторым событием стало появление Фернана.

Альбер столкнулся с ним не во дворе фермы, как со своей племянницей Мирей (несколько месяцев тому назад), а увидел его в большой комнате. Фернан сидел там, облокотившись на стол, и пил сидр: не только сам себе налил в стакан этот сидр, сделанный из яблок-падалиц, но и сам достал его из погреба, словно был у себя дома, а между тем сейчас в «Белом бугре» пили только игристый напиток.

— Гляди-ка, Фернан!

— Да, — сказал Фернан ровным голосом. — Как видишь, вернулся я. Ничего не скажешь: в «Белом бугре» вам лучше живется, чем на «Краю света».

— Не могли мы тебя разыскать, когда Адель умерла. Ты знал о ее смерти?

— Понятно, знал, — ответил Фернан. — А иначе зачем бы я приехал сюда?

Он засмеялся гортанным своим смешком. Всегда был худ Фернан, а теперь совсем стал тощим, изможденным. И, судя по виду, не разбогател, но и не обнищал: рабочий, вот и все. Он объяснил свои слова:

— Конечно, я знал, вот и приехал.

— Хочешь расспросить, как все это было?

Фернан усмехнулся:

— Что ж, расскажи.

— Ну вот, — начал Альбер. — Представь себе, возвращаюсь я вечером, зову ее, она не отвечает… Гляжу, а она лежит поперек кровати…

— Мертвая, значит! — оборвал его Фернан.

— Не совсем… Но тут же и кончилась.

— Жалко все-таки!

— А уж мне-то подавно! Пришла, видно, старость…

— Вот именно, что старость, — подтвердил Фернан. — Да и я уж не молодой. А в старости имеет же право человек отдохнуть немного.

— Где уж тут отдыхать! На ферме это невозможно.

— А надо, надо. В пожилых летах зачем надрываться? Ни к чему это.

— Работать-то надо.

— Пусть другие работают. Нанимай людей.

— Если можешь платить.

— Да будет тебе, ведь вы богатые.

— А ты много заработал в городе?

— Я? Ты что, смеешься? Я в город ушел, потому что опротивело мне ваше захолустье. А богатства я не нажил. Зато вы с Адель разбогатели.

— Для того и работали.

— Не стану говорить, что я вам помогал, — но вот поначалу… я, как бы это сказать, посодействовал.

Он, не моргнув, бросил это слово, как бросают шар, сбивая кегли в кегельбане.

— Скажем, это был мой вклад, — добавил он с гаденьким своим смешком:

Как раз в эту минуту в комнату вошла Жильберта, держа в руке молитвенник. Увидев Фернана, она удивилась:

— Вот как! Это вы? Что вы тут делаете?

— Вы же видите, — ответил он, не вставая, — вернулся домой. Хорошо дома-то!

Жильберта вперила в него презрительный взгляд.

— Я думала вы в Шартре живете.

— Больше уже не живу.

— А где же думаете жить?

— Да здесь, у своей жены! Хоть она и померла, а мне местечко здесь должно найтись. Мы ведь законным браком женаты были… имущество у нас было общее… Надо полагать, законы не изменились с тех пор, как мы с ней обменялись кольцами.

— Вы собираетесь вернуться и работать вместе с нами?

— Вернуться, пожалуй, вернусь. Но насчет работы не рассчитывайте на меня, дорогая невестушка.

— Кто хочет есть…

— Тот трудится… или же берет то, что ему причитается.

— Вы для того и явились?

— Ну, понятно! Впрочем, я еще не решил… Спальня моя где? Наверху?

— Спальня Адель?

— Это я и хотел сказать. Она, надо полагать, сберегла мои вещи: мои сабо, старые мои штаны, на которые я велел пришить наколенники… наверно, и рубашки мои.

— Вещи свои можете взять. Пожалуйста. Но что касается комнаты…

— Во всяком случае, я нынче там переночую. А то уже темно стало, и велосипед у меня что-то разладился. Чего доброго, застряну на дороге или придется пешком добираться до Шартра — путь немалый: восемнадцать километров. Да мне в Шартре нечего и делать… Я теперь только одно могу: жить там на свою ренту… Конечно, для этого надо иметь ренту… а чтобы получать ренту, надо иметь капитал. Сколько денег-то оставила Адель?

— Откуда я могу знать? Этими вопросами занимается нотариус. В оставшемся наследстве какая-то доля принадлежит Альберу, есть и моя доля, признанная в соглашении, которое было заключено с моим отцом. Ведь вам, конечно, известно, что эту ферму могли купить только потому, что мой отец…

— Знаю… Знаю… — оборвал ее Фернан. — Но ведь до этого была ферма «Край света», и тамошняя земля-то цела, никуда не девалась. И деньги были, заработанные на старой ферме. Частью они пошли в уплату за «Белый бугор»! Надо бы мне повидаться с нотариусом, если только вы не предложите мне полюбовную сделку.

— Ты с ума сошел! — крикнул Альбер.

— Почему так говоришь? Какой я такой сумасшедший? У меня права есть. Я старик… не желаю больше работать, хочу отдыхать…

— На деньги, заработанные другими?

— А зачем мне докапываться, кто их наживал? Да ведь и бедная моя жена тоже тут работала. Я хочу получить только то, что мне причитается, — то, что вы мне должны, так сказать.

— Мы вам ничего не должны, Фернан.

— Ошибаетесь, невестушка, ошибаетесь… Ведь вас еще не было, — в самом начале, когда я служил на «Краю света» в батраках, и вы, значит, всего-то не можете знать… Ну что, Альбер? Сказать ей?

— Замолчи!

— Почему? Ты, стало быть, не рассказывал ей? А пусть она знает, супруга твоя.

— Не смей. Я тебе запрещаю!

— Ну уж нет, ну уж нет! Мы ее сейчас укротим, она будет как шелковая… У вашего мужа, у Альбера, значит, — начал он, — был дядя, шурин его отца — Фирмена Женета, звали этого дядю Гюстав…

— Фернан!..

— Ты ведь, Альбер, ничего тогда не понимал, ты еще маленький был… Зато Адель все ясно видела. Дядя Гюстав на старости лет втюрился в гулящую девку, но прозвищу Сова…

— Мать Альсида?

— Правильно, невестушка, правильно!.. Старик Гюстав сделал ей ребенка… по крайней мере, она его в том уверяла… И он возрадовался… Чуть не пляшет: вот, мол, будет у меня сынок… и уже собрался жениться на своей душеньке… Вот беда! Два липших рта на «Краю света». А что дальше будет? Можете себе представить? Да еще какую бабу приведет старик на ферму! Шлюху! Стали его уговаривать, а он ничего и слышать не хочет. Как только, говорит, родится ребенок, обязательно, говорит, женюсь. Ну, раз уж нельзя помешать, чтобы ребенок родился…

— Замолчи же ты! — взвыл Альбер.

Фернан насмешливо посмотрел на него.

— Нет, — ответил он, — чего ты ерепенишься? Пусть твоей жене все станет известно, а то она не будет знать, что кому причитается. А мне чего теперь бояться? Уже срок давности истек.

Жильберта, вся бледная, спросила, сжимая в руке черный молитвенник.

— Так что же вы сделали тогда?

— Женеты — отец, дочь и мать тоже (я это знаю) собрались, стали говорить меж собой, что старик-то совсем уж старый… и больше не зачем ему небо коптить…

— Что вы говорите!

— А чтобы помешать ему дурить, есть только одно средство — помереть старику надо поскорее.

И Фернан посмотрел на Жильберту пронзительным взглядом.

— Ну, Адель со мной об этом поговорила… или я с ней поговорил, теперь уж не помню. Надо вам сказать, мы уже давно с ней слюбились, только она еще не хотела пойти за меня замуж. И вот она мне сказала: если, мол, поможешь, соглашусь пойти за тебя… И тогда…

— Что… тогда?..

Жильберта сжала губы так сильно, что они побелели.

— Тогда, — продолжал Фернан, — все получилось хорошо и вовремя. Как-то под вечер старик полез на сеновал, оступился и свалился с лестницы. Разбил себе череп — и конец!

Наступила тишина.

— Это вы сделали, Фернан? — спросила Жильберта.

— Так Адель захотела. Я помог… Чуть-чуть, сколько надо было. Ведь тут, можно сказать, был вопрос жизни или смерти… для тех, кто в живых остался, и для молодых… Несчастный случай произошел.

— Да, несчастный случай, — бросил Альбер.