Над равниной поднимался дым сентябрьских костров. Он возносился прямыми столбами, так как стояли безветренные дни, и смешивался с легкой пеленой тумана, затушевывавшего даль. Дым шел от костров, на которых в предосеннюю пору сжигают сорняки и все, что вырывают из земли, все лишнее, ненужное, все, что следует уничтожить. Дым вносил в однообразный пейзаж, где преобладали серые тона, некую мрачную ноту. Казалось, с этой беспредельной равнины унесли все ее богатства и оставили лишь то, что годилось только для превращения в пепел.

Война кончилась. Она принесла тем, кто владел землей, все, в чем было отказано другим. Во-первых, они ели досыта, а кроме того, их продукция — продукция сельского хозяйства — стала обменной монетой, и ценность ее все возрастала. Ее обладатели могли доставать себе одежду, обувь, табак, которых ни у кого не было, да еще получали за нее деньги, необходимые для уплаты долгов, ставших теперь из-за инфляции необременительными; кроме того, они могли откладывать деньги для будущих покупок. В годы великих испытаний, окончившихся так хорошо, им достался большой выигрыш. Теперь у них явились основания считать, что только в смутные времена они могут предусматривать и получать большие барыши и добиваться благосостояния, которое другим дозволено во всякое время.

Когда Адель и Альбер полагали, что богатство может прийти к ним только чудом, они вовсе не думали, что этим чудом окажется поражение их страны. Они не были большими патриотами, но когда люди чем-нибудь владеют и боятся, что неприятель их ограбит, они принимают близко к сердцу возможную катастрофу. Но в конечном счете она свелась для них к унижению, которое хорошо сознавал Альбер, бывший солдат тысяча девятьсот четырнадцатого года, к страху перед репрессиями и перед полицией, прислуживавшей оккупантам, которую, однако, довольно легко было подкупить, ибо она совсем уж стала продажной при захватчиках. Ну и вот, крепкие хозяева выкручивались и жили неплохо: обстоятельства способствовали этому и облегчали им жизнь, открывая перед ними горизонты, о каких они раньше даже и не подозревали. Горожане, у которых не хватало пищи, сами предлагали то, что деревенские не решились бы попросить у них, но охотно удовлетворяли их просьбы — отчасти из патриотизма, а главное, потому что видели тут выгоду для себя.

Не нужно рисовать себе людей лучше или хуже, чем они есть на самом деле. Хотя Альбер и Адель нередко приходили на помощь тем, кто, работая в подполье, подготовлял Освобождение, к этому их побуждали не только благородные чувства, которые, конечно, у них были, но также и бессознательный расчет: они предвидели, что, когда война кончится и немцы уйдут (а в этом они не сомневались), богатенькие будут нуждаться в том, чтобы им простили и их барыши, и их преуспеяние.

Как бы то ни было, когда все пришло в порядок, это преуспеяние оказалось весьма большим. Нажитыми деньгами удачники не набивали баки стиральных машин, хотя некоторым и пришлось прибегать к такому способу накопления, — нет, Женетам деньги позволили стать наконец полными хозяевами «Белого бугра», как Альсид и Люсьенна стали хозяевами фермы Энкорм, землей, купленной при распродаже владений Обуана и еще нескольких гектаров, которые им удалось по бешеной цене купить у их соседа со стороны равнины. И, когда эта операция удалась, Альсид вдвойне радовался, что выдержал натиск Женета и опередил его при продаже имения Обуана: теперь пришлось бы заплатить впятеро больше, чтобы приобрести то, что ему удалось захватить.

Женеты стали богаты, Альсид не мог с ними сравняться. Доходы были пропорциональны количеству земли, которым каждый из них владел. Альсид в конце концов расплатился с долгами, округлил свой участок, отремонтировал дом; Женеты, разбогатев, по-прежнему были экономны, но, привыкнув к благосостоянию и удачам, жили более широко, как живут люди, у которых есть золото в кубышке и есть также то золото, которое представляет собою пашня и борозды ее, принадлежащие тем, кто ходит за плугом и засевает землю. У Альбера стал более уверенный вид, как оно и подобает зажиточному человеку, а Жильберта поверила в свое богатство: она купила себе золотую брошь.

Адель не переменилась. Теперь она стала старухой, жила без мужа, так как Фернана унесла налетевшая буря — он не подавал признаков жизни. На ферме его отсутствие нисколько не чувствовалось: он всегда был только орудием, и если когда-то послужил дьяволу в его жатве, то не смолол для себя его зерно, не из этой муки он выпекал себе хлеб, тот белый хлеб, который теперь всегда ели Женеты. О Фернане совсем позабыли, его тень растаяла где-то в прошлом, в прежних временах: о нем никогда не упоминали.

Итак, жизнь земли возобновилась, но на других основах.

Во все времена ее возделывали те, кто рожден был ею и для нее, кто работал на полях с ожесточенным упорством, несокрушимой могучей волей. Наш крестьянин, сперва такой смиренный, кротко переносил свою нищету. Лишенный материальных благ в пользу города, по дешевке отдававший ему плоды своего труда, он в годы народного бедствия, когда люди, бежавшие из городов, стали зависеть от него, продолжал жить в нужде, трудясь на мызах или на очень дорого арендуемых фермах, и ел свой хлеб — черный, а не белый хлеб, который иной раз посылает дьявол. И вот этот труженик, работающий в пользу других, мало-помалу превратился в нынешнего крестьянина, который, конечно, использовал к своей выгоде смутные времена, но без них, пожалуй, никогда не стал бы тем, кем он сделался и, может быть, совсем обнищал бы и погиб, попав в руки тех, кто клочок за клочком, поле за полем заграбастывает землю во Франции, тогда как он хочет иметь ее для себя и все же кормит страну.

Но приобрести землю — это еще не все: надо суметь и иметь возможность сберечь ее. Нетрудно понять, какие битвы ведут, чтобы добыть землю, но подлинное их значение становится ясным, когда подумаешь о другой борьбе — повседневной, не затихающей всю жизнь, о той, которую владелец земли ведет, чтобы сохранить ее в своих руках.

Адель и Жильберта в «Белом бугре», Люсьенна в Энкорме вставали летом в пять часов утра, доили коров, а в семь часов уже шли в поле, трудились там весь день, выполняя работы, требовавшие и силы, и терпения, и беспредельной выносливости. К вечеру они возвращались домой, готовили ужин, а Люсьенне, как и другим матерям, надо было еще укладывать спать ребятишек (когда-то они подрастут и начнут помогать взрослым!). Задав корму скотине, женщины заранее варили на завтрак кофе и наконец в одиннадцать часов вечера, а то и в полночь ложились в постель, чтобы встать утром на заре. Днем они работали наравне с мужчинами, не отступая перед трудными делами, самыми тяжелыми обязанностями. Пахать тучную землю, косить люцерну, подавать снопы на высокий воз, забраться лотом на него и везти хлеб по разбитым дорогам, где фура вязнет в грязи, подгонять волов или сдерживать разгорячившихся лошадей — все это требует сочетания силы и терпения, воли и энергии, работать приходится по восемнадцать часов в день, с утра до ночи. И даже зимой, когда, казалось бы, можно немножко отдохнуть, никто в семье не может дать себе отдых. Помимо обычных, неотложных работ, требующих столько времени, необходимо браться за другие дела: выкорчевать, например, пни, мешающие плугу, собрать с пашни камни, нарубить дров, починить сараи, покрасить сельскохозяйственные машины, обтесать колья для изгороди, откармливать гусей и уток, — работы без конца, никогда всего не переделаешь.

«Что ж, прекрасная жизнь! Сколько в ней поэзии!» — говорят некоторые. Поэзию эту я, понятно, не отрицаю, а главное, вижу, что эта жизнь вознаграждает человека, который возделывает свою землю так упорно, словно укрощает норовистую лошадь, и получает от этого удовлетворение, которое испытывает человек, подчинивший себе непокорное существо, но в ней мало сна отведено землеробу, мало отдыха и мало устойчивости — все зависит от непредвиденных стихийных бедствий, ее трудно сравнить с жизнью городского рабочего, который после восьми часов тяжелого, конечно, труда, может вернуться домой, думать о чем-нибудь другом, вытянув ноги под столом, ждать обеда, который готовит жена, приласкать детей, сходить иной раз в кино, послушать дома радио, а теперь так и посидеть перед экраном телевизора, купленного в рассрочку, наконец, лечь в постель и проспать восемь часов, не имея иных забот, кроме тех, которые обычны для всех семей, и не боясь за завтрашний день, пока есть у тебя работа.