То же самое случилось и с его сестрой, — это чувствовалось. Адель не только постарела — она изменилась, она уже не вносила в работу прежнюю страстность, а по вечерам не металась в постели, думая о мужчине, которого ей так хотелось бы тут найти, бывали дни, когда ей до того надоедало возиться с домашней птицей и со скотом, что ей не хотелось и думать о выгоде. Она устала.

Что касается Жильберты, — она с детства привыкла к работам, которые требует ферма, с возрастом стала во всем похожа на своего отца, радовалась, что она «вышла в люди», и, вероятно, этого ей было вполне достаточно; она не задумывалась над тем, что может принести завтрашний день, и во всем полагалась на Альбера; в поисках средств, отвлекающих от будничных забот, она с возрастом стала ханжой, усердно ходила в церковь, не только к обедне, но и по любому поводу, а то и без всяких поводов. Шею она теперь закрывала «апостольником», который добавляла к блузке, юбки носила длинные, до полу, и не допускала, чтобы работники ругались, запрягая лошадей.

Время шло, и ничего как будто не менялось. «Белый бугор», как и прежде, был, по всеобщему убеждению, превосходной фермой, прекрасным именьем, приносившим вполне достаточный доход, так что хозяевам его нечего было страшиться; распад, если он происходил, совершался подспудно, но, хотя ничего еще не было заметно, все основы благополучия стали там хрупкими, рыхлыми, шаткими и могли рухнуть от первого толчка.

У Альсида вернулся сын Гюстав. Он стал красивым малым, и хоть не приобрел городского изящества, зато усвоил науки, которым его обучали в городе, и знал, что через его посредство они могут принести пользу всем, желающим прислушаться к советам ученых; первым из числа таких адептов оказался его отец, который жаждал узнавать, улучшать, усовершенствовать, доверял сыну и давал ему возможность выступать застрельщиком во всяких новшествах. Однако перед Альсидом и Люсьенной прежде всего стояла задача, к разрешению которой они уже могли подойти вплотную, поскольку их доходы стали прочными, — им нужно было увеличить свои земельные владения, чтобы с выгодой применять новые методы. Даже если б у Альсида не засели в голове мысли о его прошлом, эта задача имела для него очень важное, жизненное значение, и он заглядывал далеко за межу, отделявшую его земли от «Белого бугра».

Гюстав возвратился из Шартра с определенными идеями. Ему теперь было хорошо известно состояние сельского хозяйства в стране, и он знал, что для Франции характерен «семейный» тип землепользования, что он еще живуч и может приноровиться к требованиям прогресса и новой техники, но ему уже давно угрожает гибель. Гюстав знал, что условия, приемлемые не только пятьдесят, но двадцать и даже десять лет тому назад, теперь уже стали нетерпимы : слишком большая раздробленность землевладения, все возраставшая за последние полстолетия, мешающая рациональной постановке сельского хозяйства, отвратительные жилищные условия, закоренелая рутина, вопиющая косность фермеров, даже таких зажиточных, как Женеты, — все приводило к тому, что население деревень утекало в города: в сельском хозяйстве происходило кровотечение, которое могло привести его к смерти, подобно тому, как приводит человека к смерти потеря крови, вытекающей из глубокой раны; тут уже не помогали те льготы, какие закон порой старался давать крестьянам, от которых зависели и жизнь и пища горожан.

Что касается Гюстава, задача казалась ему неразрешимой до тех пор, пока Энкорм, где он работал вместе с отцом, матерью и братом, Энкорм, который должен был не только уцелеть сейчас, но и существовать долго, останется маленькой фермой. Конечно, тут была известная доля зависти, — ведь с самого детства отец толкал его на этот путь. Однако у Гюстава был ясный и трезвый ум, хитрость, унаследованная от того, кто, несомненно, был его дедом, и уменье приспособляться, свойственное его матери, ее холодный взгляд на жизнь, но в глубине его души горел тот же огонь, жила та же тяга к земле, которые были и у Женетов. Этот юноша стремился к новым методам, но знал, что применять их можно только при определенных условиях и в определенных масштабах; он хорошо знал, что машина является привилегией только крупных хозяйств. Он первый задумал и осуществил, например, объединение хозяев в целях использования дорогих и сложных машин. Трактор позволил бы работать с еще небывалой производительностью, но для фермы Альсида он был сложен и дорог; Гюстав первым понял, что можно все-таки приобрести трактор, если вокруг найдутся хозяева, которые согласятся пользоваться им. Ему удалось осуществить это, он, следовательно, опередил почин создания сельскохозяйственных кооперативов. Он купил трактор, нанял для него механика и давал эту машину внаем всем желающим, а желающие находились. Только Женеты, когда он это предложил им, презрительно пожали плечами: став владельцами «Белого бугра», они вели полевые работы определенными, проверенными способами и полагали, что им не для чего менять эти привычные способы да еще тратить деньги на всякие новшества: чтобы хорошо справляться с делом, вполне достаточно того инвентаря, который они скупили после смерти Обуана.

Однажды Альбер, стоя на своем поле, смотрел, как пашет у себя Гюстав. Заложив руки за спину, он разглядывал, как юноша, взобравшись на высокое сиденье трактора, управляет своей машиной, которая тащила за собою многолемешный плуг, и тогда Альбер подумал: сколько же гонов пришлось бы сделать ему самому с конным плугом, чтобы захватить полосу такой ширины. Теперь уж он не пожимал плечами, но чувствовал инстинктивное предубеждение стариков к работе, выполненной слишком быстро: они не верят, что машина может дать такие же хорошие результаты, как и привычная им работа вручную. Глядя на Гюстава, он находил, что тот чересчур быстро — «одним махом» — провел эти параллельные борозды, и убеждал себя, что он, Альбер, прав: как ни регулируй глубину тракторной вспашки, как ровно не отваливаются пласты, земля не терпит, чтобы ее так терзали. Он думал также, что будь у него сын, вот такой же парень, как Гюстав, он этому парню, сыну своему, не позволил бы вольничать и пахать тракторным плугом. Такие фокусы годятся для какого-нибудь Альсида, для безродных, для тех, кто живет вне закона, древнего закона, который надо чтить. А вместе с тем Альбер чувствовал себя таким старым, одиноким и думал, что хоть он и не допустил бы этаких фортелей, а все же хорошо было бы иметь гордеца сына, похожего на Гюстава, да заставить его подчиняться отцовской воле. Все эти мысли глубоко волновали его, наполняли чувством возмущения и горести. Как раз тут Гюстав закончил свою работу (ишь, какой проворный!) и уже двинулся к дороге. Он ехал на своей механической колеснице, стройный, гордый, торжествующий, такой довольный, что Альбер не мог удержаться и окликнул его.

— Ты уже домой едешь? А что ж ты теперь будешь делать со своей машиной?

Гюстав остановился и выключил мотор, заглушавший его голос.

— Поеду, поставлю трактор в сарай, господин Женет.

— Когда ты маленьким был, ты меня звал «дядя Альбер», а теперь господином Женетом величаешь.

— Как поставлю трактор в сарай, господин Альбер, механик смажет его, проверит, отрегулирует…

— А машина тем временем будет стоять без дела, однако ж механику-то платить надо.

— Содержание ее кое-что мне стоит, но зато я выигрываю во времени. Вы же видели, как быстро я управился — я все уже кончил.

— А хорошо ли вспахал-то?

— Хорошо. Вот увидите, какой урожай соберем.

— Посмотрим, посмотрим. А пока что много твой трактор будет стоить: купил — деньги заплатил, да еще горючее покупай, механику плати… А до уборки хлеба ты же им пользоваться не будешь.

— Нет, буду. Не сразу, конечно. Но пока он мне не понадобится, на него уже записались Бонар, Бильяр, Манури, Шоме… Я и на других, и на себя работаю… Я и для вас поработаю, господин Альбер, если пожелаете.

— Я уже тебе сказал, милый мой, не надо мне.

— Ну, позвольте мне вспахать ваши двадцать сетье. Задаром вспашу.